Катарсис империи

Откинувшись на весьма жестком соломенном тюфяке, заменяющем мне матрас, я думал. В моем нынешнем положении, это было единственной возможностью. Хотя, находиться тут и здраво мыслить - это роскошь.

Испокон веков камеры-"одиночки" разрабатывались для изоляции человека от социума. Будучи существом биосоциальным, человек не мог долгое время не есть и не общаться с другими людьми. Но, если голод человек в состоянии заглушить курением сигарет, питьем воды, то изоляция от других людей, от животных, от окружающего мира - приводит заключенного в панику.

Мир, такой необъятный и полный возможностей, вдруг резко сокращается до размеров бетонной коробки три на пять метров, с единственным окном, слишком высоко расположенным, чтобы а него можно было любоваться окрестностями, перечеркнутым поперечными прутами арматуры. Да и вид из него, мягко говоря - не из приятных.

Конечно, если вы не любитель созерцать серые обшарпанные от времени стены других корпусов.

Стоит отметить, что "одиночки" Трубецкого бастиона использовались для содержания "политических" заключенных, но это я уже выяснил потом. Жесткий режим, кормление два раза в день, жесткая "клиенту дозреть" до "разговора по душам". А в том, что такая беседа повторится - я не сомневался. Иначе, какой смысл держать меня на пайке, не предъявляя мне никаких обвинений или претензий? Особенно - после катаклизма, который выжег Дальний восток, как лупа школьника-садиста, устроившего "солнечные ванны" колониям муравьев.

Последнее, что я запомнил в мире, выжигаемом солнечной радиацией - это сперва яркий свет, потом - непроглядная темнота.

Холод, пришедший на смену темноте, как раз и привел меня в чувство.

И я закричал.

Нет, мне не было страшно.

Мне было больно. Я словно разом почувствовал, как сломали всем мои кости, порвали все жилы, нарезали на лоскуты кожу и проехались по мне катком.

Затем - судорога. Меня колотило так, что у меня родилась ассоциация с электриком из анекдота, собравшим "три фазы".

Когда судорога сменилась дрожанием от холода я так и не заметил. Просто ощутил, что к некоторым из частей тела притрагиваться не стоит - они слишком холодные.

Я человек близорукий, поэтому, как следует рассмотреть комнату я не смог - все таки, я не кошка, чтобы в темноте ориентироваться, как у себя дома.

Но, сноровки нащупать стопку с одеждой и грубым одеялом-далеким предком того, которое вы можете получить у проводника в плацкартном вагоне, мне было не занимать, и вот уже спустя несколько попыток и околевших от холода пальцев, я смог обеспечить себя теплом.

Сколько времени я провел, свернувшись в позу зародыша, натянув по самый нос колючее одеяло - не знаю. Я даже в комнате не ориентировался - темнота и близорукость - это неприятно. Поверьте моему опыту.

В эту ночь случилось только одно событие, которого я бессознательно ждал.

За мной пришли.

Невысокий крепко сбитый мужик в серой форме принес мне сверток с одеждой, на ощупь - сделанной из шерсти без примесей, потому как уже через пару минут я натер себе везде, где только можно. Должен поделиться с вами впечатлениями - идти на допрос в одежде, которая натирает - не самое приятное ощущение в мире. В моем списке оно идет сразу же после "позвонить пьяным своей бывшей".

Затем, меня потащили на допрос. Буквальным образом - потащили. Поскольку, ходить тогда я мог, но не далеко и в раскачку.

И именно в коридоре меня впервые кольнула нотка здравого смысла, которая вымела из меня остатки моего эго, отвечающего за юмор, поэтому вся сила моего интеллекта заработала на полную катушку.

Спусковым крючком для моего мозгового штурма явился снег.

Да, самый обычный снег, который выпадает зимой.

И, объяснить появление снега на подоконниках не особо чистых окон, я ничем, кроме как скоротечным пришествием зимы, не мог. Но, спрашивается - откуда зима в разгаре лета? Или меня переместили из солнечного летнего Хабаровска в заснеженную Сибирь, где медведи ходят в ушанках и пьют паленую водку?

Судя по тому, что я мог видеть из окон коридора, по которому меня конвоировали, место, где меня содержали, располагалось в городе - я видел крыши домов, да и сама площадь застройки говорила о том, что я не в глухой тайге. Плюс - сравнительно широкая река, чьи черные воды я ясно видел, бросив взгляд поверх каменных стен, огораживающих комплекс строений.

Одно то, что в черте города расположена тюрьма - а как иначе назвать комплекс массивных зданий с вооруженной охраной, зарешечатыми окнами и металлическими стенами, окруженный высоченной каменной стеной с часовыми наверху?
– вызывало у меня множество вопросов.

Конечно, располагать тюрьму в городе - не запрещается, как мне помнилось, однако, исходя из увиденного массива зданий, я делал вывод, что тюрьма располагается в самом центре этого города. А это уже было мягко говоря - необычно. Потому как все колонии и тюрьмы, с которыми я имел опыт познакомиться - располагались либо на окраине города, либо далеко за его пределами, дабы не искушать сидельцев сорваться, перемахнуть через сетку забора и скрыться среди домов. И, к слову - а где прожекторы на вышках?

Разобрать еще больше деталей я не успел, так как коридор закончился и меня повели вниз по лестнице.

Внутренности тюрьмы так же вызывали вопросы. Учитывая, что меня содержали в блоке с камерами - почему коридоры не снабжены решетками? Или здесь настолько уверены, что заключенные не побегут - и поэтому охрана ходит невооруженная, режим - всего лишь видимость. И, где привычные для тюрем люминесцентные лампы, кабели проводки..?

Не думайте, что я настолько компетентен в планировании помещений тюрем, но, смею заверить - хватает одного раза побывать в любом из учреждений этого типа, и отсутствие многих вещей - например - электричества - будет бросаться в глаза так же, как и носорог на Красной площади.

Мой вояж закончился перед металлической дверью. Конвоир отодвинул массивный засов, втолкнул меня внутрь.

Помещение с деревянным столом в центре, без окон встретило меня запахом сожжённого керосина, тусклым светом, который давала замызганная керосиновая лампа, расположенная в центре слота, и кромешная тьма, которая захватила все пространство, кроме стола и небольшого участка вокруг него. Так что, понять истинные размеры допросной камеры я не мог. И это слегка настораживало.

Конечно, я понимал, что обстановка складывалась так, чтобы внести в меня неуверенность, надломить волю, создать мне некомфортные условия. Но, хоть я и был готов к этому морально, в реальности же, я откровенно струхнул. За двадцать с хвостиком лет меня еще не допрашивали в казематах, словно вырванных из исторических справочников о злодействах белогвардейцев в Гражданскую.

– Присаживайтесь, господин хороший, - с противоположной от меня стороны стола, из темноты, вынырнул "гражданский" - среднего телосложения мужчина, в костюме, обладатель несколько вычурных, можно даже сказать - франтоватых усов. Ощутимо резануло слух то, как он говорил. Нет, конечно, я его понимал, но некоторые слоги он произносил так, словно учился в церковно-приходской школе, а в качестве учебника выступала "Повесть временных лет".

Он указал мне на стул с моей стороны, на котором я и расположился. Знаком он дал понять конвоиру, что в его нахождении тут нет необходимости. Как только охранник скрылся за дверью и за ней послышался грохот засова, собеседник расплылся в улыбке. Несколько минут он молча рассматривал меня, словно диковинного зверя.