Катарсис. Том 2

Секретарша принесла кофе. Панкрат сел за т-образный стол, шлепнул ладонью по сиденью стула рядом.

— Садись, глотни горяченького на халяву. Алька неплохо варит кофе. Так о чем ты хотел со мной поговорить?

Телегин, расхаживающий по кабинету, остановился у стенда с оружием, снял со стены дирк [8] , повертел в руках и вдруг метнул его в спину сидящего Панкрата. Если бы Воробьев в этот момент не оглянулся — сделать это его заставило подсознательное ощущение «ветра смерти», — кинжал вошел бы ему под лопатку. Он и так едва успел отклониться — дирк пробороздил ему плечо и с грохотом врезался в кормовую часть дисплея.

8

Дирк — шотландский кинжал с прямым обоюдоострым клинком.

Панкрат с изумлением схватился за плечо, глянул на торчащий в компьютере кинжал и тут же метнулся в сторону, спасаясь от ножа; на сей раз это был малайский келаванг. Телегин метнул его с такой силой, что рыбообразное лезвие пробило спинку стула и глубоко врезалось в стол.

— Ты что, с ума сошел?! — воскликнул Панкрат. — Что за шутки?

Вместо ответа Виктор метнул в него еще один кинжал, затем три дзюдзи [9] один за другим. Два сюрикэна прошли мимо, третий вонзился Панкрату в бедро, и он понял, что шутками здесь не пахнет. Телегин сознательно метал оружие на поражение, а метать он умел. Уворачиваться от его бросков в узком пространстве кабинета становилось все трудней.

9

Дзюдзи — метательная пластина в форме крестообразной звездочки (сюрикэна).

Тогда Панкрат, «отключив» болевые ощущения, вошел в темп, станцевал «маятник», отбил выпады бывшего охранника и достал его «солнечным затмением» — ударом в стиле боливака в солнечное сплетение. Телегин отлетел назад, выронил нож и согнулся пополам. Панкрат легко мог добить его ударом по затылку, но не стал, остановился напротив, тяжело дыша.

В кабинет заглянула привлеченная шумом секретарша, увидела окровавленное плечо Воробьева, округлила глаза.

— Что тут у вас происходит?!

— Все в порядке, — буркнул Панкрат. — Потренировались маленько. Я все уберу.

— Но у вас кровь…

— Царапина. Принеси бинт, я перевяжу.

Алевтина заметила торчащий в дисплее кинжал, всплеснула руками.

— Да что же это вы хулиганите, Панкрат Кондратович? Валентин Юрьевич меня убьет!

— Не волнуйся, я все улажу. Неси бинт и воду.

Аля еще раз глянула на рану Воробьева, на сидящего на корточках Телегина и вышла.

— В чем дело, Витя? — негромко осведомился Панкрат, чувствуя, как по ноге течет горячий ручеек. — Тебя послали меня убрать? Кто?

Телегин поднял позеленевшее лицо, и сквозь жажду убийства в его глазах Панкрат увидел боль и муку раздвоенности.

— Ты покойник, Кондратыч… — Речь давалась Виктору с трудом, будто он говорил сквозь спазм челюстей. — Не я — так другой… тебя достанет…

Глаза у Телегина стали белыми, слепыми.

— Будь… осторожен…

— Что с тобой, черт тебя дери?!

— Воздуха… не хватает…

Судорожно разинув рот, Виктор прижал к горлу ладони и повалился на бок. Затих, дернувшись несколько раз.

В кабинет вошла секретарша со стаканом воды и выронила его от крика Воробьева:

— «Скорую», быстро!

Аля опрометью выбежала в приемную, а Панкрат попытался сделать Телегину искусственное дыхание. Но все его попытки оказались тщетными, Виктор умер еще до приезда «Скорой помощи». Врач зафиксировал смерть от удушья, не став даже разворачивать привезенную с собой аппаратуру электростимуляции сердца и легких.

Потом приехала милиция и, допросив испуганную секретаршу и перевязанного Воробьева, увезла его в горотдел УВД, где ему несколько раз пришлось повторить историю «тренинга на натуре», в результате которого у бывшего охранника рыбзавода случился спазм дыхательных путей.

Допрашивали Панкрата трое: сначала капитан милиции, приехавший на место происшествия, потом следователь прокуратуры и последним лично начальник УВД подполковник Скворешня.

— Вот ты и влип, Воробьев, — сказал он с удовлетворением, потирая руки, когда Панкрат повторил ему ту же «легенду о тренировке в кабинете». — Самое легкое, что тебе светит, это статья сто девять: непреднамеренное убийство. От трех до пяти лет. Но мои ребята постараются закопать тебя поглубже, чтобы знал, на кого можно гавкать, а на кого нет. Помнишь наш последний разговор? Мы тебя предупреждали. Будешь говорить правду, за что ты убил Виктора Телегина?

— Хлеба нет и неизвестно, — с иронией сказал Панкрат. — Не трать красноречие, полковник, сажай меня в КПЗ. Эксперты разберутся, и я выйду. А что касается твоей жажды «закопать» меня, то мои ребята, — Панкрат сделал ударение на слове «мои», — в случае, если ты переусердствуешь, постараются закопать тебя еще глубже.

— Ты мне угрожаешь? — удивился Скворешня, вздергивая реденькие брови. — Да ты знаешь, что мы с тобой сделаем?! Всю жизнь просидишь в тюремном лазарете… за сопротивление при задержании!

Панкрат усмехнулся.

— Пупок не надорвешь, доказывая? А то ведь в два счета загремишь следом.

Скворешня налился темной кровью, вдавил кнопку звонка под столом; допрашивали Воробьева в следственной комнате горотдела. Вошли двое милиционеров, сержант и капитан.

— Поработайте с ним, парни, очень нагло себя ведет бывший майор, будто у него две жизни. Отбейте ему все, что можно, только без особых следов.

— Никаких проблем, — показал гнилые зубы капитан. — Ведерников, веди его в камеру, я вызову Сошника.

Панкрат понял, что напрасно затеял с подполковником перепалку. Истина в результате расследования смерти Телегина, возможно, и раскроется (понятно, что сработала программа самоликвидации, Виктор был зомбирован в храме!), но сам Панкрат к этому моменту будет уже инвалидом.

— Не боитесь? — Он встал, оставаясь с виду совершенно спокойным. — У моего шефа большие связи в столице. Приедет — небо с овчинку покажется.

— А он уже приехал, — нехорошо улыбнулся Скворешня, — позвонил нам и посоветовал врезать тебе на полную катушку. А мы люди понятливые, постараемся помочь хорошему человеку.

— Асламов приехал? — не поверил Панкрат, разглядывая самодовольное блинообразное лицо начальника УВД. — И посоветовал вам…

— Вот именно. Так что не ерепенься, гражданин Воробьев, выкладывай правду.

Панкрат тряхнул головой, собирая в кучу разбежавшиеся мысли. Скворешня не врал, это было видно, однако и поверить в столь странное поведение Витязя было трудно. В здравом уме Асламов не мог допустить, чтобы его телохранителя и друга посадили в тюрьму. Если только не имел какой-то расчет. Если же он и в самом деле был заинтересован в ограничении свободы Панкрата, это означало крах веры Воробьева в торжество идей Катарсиса.