Катастрофа

Гитлер был приговорен к пяти годам заключения за «измену родине», Людендорфа суд оправдал.

Оказавшись в камере Ландсбергской тюрьмы, Гитлер время попусту не терял. Обложившись литературой, он диктовал своему сподвижнику и другу Гессу, специально прикатившему из Австрии в Баварию, чтобы исполнять секретарские обязанности в тюрьме и морально поддерживать мученика и национального героя, страницы будущей книги — «Четыре с половиной года борьбы против лжи, глупости и трусости». Закончит он ее в 1926 году и назовет «Майн кампф» — «Моя борьба».

Любимыми источниками стали труды Шпенглера, Шопенгауэра и, конечно, Ницше.

Расхаживая по камере, весьма, как известно, способствующей сосредоточению мысли, Гитлер обращался к своему будущему личному секретарю и заместителю по партии:

— Дорогой Рудольф, согласитесь, что само по себе рождение не дает никаких прав. Даже права наследования — титулов и богатств безнравственны. Только талант и труд, только пот и кровь, только они, и ничто кроме, дают право индивидууму вознестись над стадом, называющимся гнусным словом «народные массы».

Взяв со стола одну из множества книжек, Гитлер раскрыл ее:.

— Вот что пишет по этому поводу Ницше: «Никто не имеет права ни на существование, ни на работу, ни на счастье. Индивидуум не что иное, как жалкий червь».

— Да, мой фюрер, — согласно кивал головой Гесс, первым назвавший так будущего диктатора. — Само по себе рождение — это еще ничто!

— Это лишь допуск к экзамену, который надо сдать, — с воодушевлением воскликнул Гитлер. — Сдал на отлично — вот тебе слава, богатство, красивые любовницы, всеобщее поклонение. Провалился на экзамене — держи метлу, подметай улицу и не ропщи! Это и есть закон высшей справедливости.

— Но ведь всякие ублюдки, у которых нет способностей, кроме способности жрать и удобрять, они ведь больше всех кричат о «свободе, равенстве и братстве». Ведь так, мой фюрер?

— Вы, Рудольф, признайтесь, повторили мою мысль. И у этих жалких крикунов так мало мозга, что они не понимают очевидного: никакие социалисты, никакие утописты вроде Маркса, этого зловредного жида, или его плагиатора Ленина при всем своем желании никогда не смогут уст роить на земле «социалистический рай» — ни политическими, ни административными мерами. Все это химеры, выдуманные для удовлетворения личных амбиций тех, кто эти идеи проповедует.

Гитлер, что-то напряженно обдумывая, быстро заходил по камере, властно буравя собеседника умными голубыми глазами. Слова его были тщательно взвешены. Казалось, они исходят из самых глубин его существа. Говорил он просто, ясно и логично. «С ним невозможно спорить, — подумал Гесс. — Какая-то потрясающая убежденность в собственной правоте. С такой убежденностью могут взойти на эшафот, но никогда от своей правды не откажутся. У этого человека, уверен, великое будущее!»

Гитлер резко остановился, от груди вверх взмахнул рукой и отчеканил:

— Прав Шпенглер, когда говорит о закате Европы. Но погибнут расово неполноценные народы, те, кто не сумеет выдвинуть умных и смелых вождей, кто не сможет правильно организовать труд и хорошо работать. А это сумеет осуществить лишь семья арийских народов.

— Граф Жозеф Гобино хоть и француз, — последнее слово Гитлер выговорил так, словно ему в рот засунули лягушку, — но он правильно утверждает, что только расовый вопрос превалирует над всеми остальными историческими категориями. И тысячу, сто тысяч раз Гобино прав, — Гитлер кричал уже на весь замок, — что настоящие арийцы, эта соль земли, позволили себе — пусть и в небольшой, но все равно в преступной мере! — перемешаться с неарийцами. Таких к ответу, в резервации!

Нам не надо много людей! Чтобы земля процветала, а народы благоденствовали, надо лишь три фактора. Первое — руководителей, фюреров, самых мудрых, тех, кто поведет нацию по правильному пути. Второе — народ должен умело и очень хорошо трудиться, каждый на своем месте — будь то министр или дворник, про которого я уже упомянул. И третье — жизненное пространство с его недрами. Самую черную работу станут выполнять, понятно, неарийцы. Для этого они и появились на земле.

Но каждый — ариец или неариец — должен работать, работать и еще раз работать! Кто не работает — того следует… — Гитлер сделал красноречивый жест вокруг шеи. — И еще — каждый ариец обязан, обратите внимание, Рудольф, обязан поддерживать чистоту расы.

Кстати, запишите, это я включу в рукопись.

И Гитлер, задумчиво прохаживаясь по камере, начал диктовать:

— Люди гибнут не из-за проигранных войн, а из-за потери сопротивляемости… Все, что не является полноценной расой на этой земле, — плевелы.

Диктовку прервал надзиратель:

— Господин Гитлер, господин Гесс, пожалуйте на ужин.

— Мы работаем, — сказал Гитлер. — Пожалуйста, скажите денщику, чтобы сюда принесли… И напомните: котлеты и курицу не надо. Сто раз говорил, что мясного я не ем. А они несут и несут!

— На ужин рыба с овощным гарниром, сыр швейцарский и фрукты, — ответил надзиратель.

Гитлер, обращаясь к Гессу:

— Что за дикарский обычай — поедать трупы животных? Для меня съесть свиную отбивную — это все равно, что использовать в еду мягкие части этого самого надзирателя! Брр… Употреблять мясо — это такое же гнусное извращение, как мужеложство или лесбиянство.

Но, посмотрев на бедного Гесса, еще преданного извращению есть мясо, Гитлер добродушно расхохотался:

— Хорошо, пусть кто хочет, мясо пока ест. Наши дети будут глядеть на него с отвращением. А лесбиянок, педерастов и прочих выродков мы будем сжигать в крематориях. Жестоко? Только на первый взгляд. Это не более жестоко, чем уничтожать вибрион холеры. Он тоже хочет жить, но мы его уничтожаем, иначе он истребит все человечество. Так и это отребье. Пусть размножаются настоящие, здоровые люди. И тогда земля расцветет, настанет эра всеобщего счастья! Хотя идеи духа и героизм — куда более важны, чем экономика!

— Вы — гений! — Гесс с искренним восхищением смотрел на фюрера.

— Господин Гитлер, кушать подано! И, если вас не затруднит, говорите немножко потише. У господина Геринга, что в соседней камере, болят зубы и громкие крики его тревожат.

Гитлер, ничего не отвечая, подошел к одному из двух окон камеры и залюбовался майской зеленью, изумрудно игравшей в лучах заходящего солнца. Когда начальник тюрьмы попытался объяснить Гитлеру, что он помещен в очень «комфортабельную камеру», то фюрер с презрительной улыбкой ответил: