Катастрофа

Чествовать знаменитого русского писателя будет только русская эмиграция. Это дело для нее и большая радость, и настоящий долг: долг культурный и даже долг политический.

И только в номере от 29 ноября московская «Литературная газета» изволила сообщить читателям о присуждении Нобелевской премии Бунину.

— Какое бесстыдство! — отшвырнул Иван Алексеевич газету. — Лучше бы молчали!

«Последние новости» прокомментировали это выступление:

«Для «Литгазеты» — факт присуждения премии Бунину «ни в какой степени не является неожиданностью». Кто «присматривался к подозрительной возне в литературном болоте эмиграции», тот его предвидел. Правда, говорили и о Горьком. «Но только наивные Митрофанушки могли поверить, что буржуазная академия увенчает писателя, призывающего массы под знамена ленинизма».

Кандидатуру «матерого волка контрреволюции выдвинул весь белогвардейский Олимп». Горького же «никто никогда не выдвигал». Этим все объясняется. Да и вообще не приходится удивляться, что творчество, «насыщенное мотивами смерти, распада и обреченности, пришлось ко двору шведских академических старцев».

Бунинское лауреатство дало повод для веселья двум известным острословам — Илье Ильфу и Евгению Петрову. Они написали фельетон и включили его в свой сборник «Тоня», вышедший в тридцать восьмом году.

Понятно, что все «эмигрантское отребье» заслуживает, с их юмористической точки зрения, глубокого презрения. Ну дали какому-то Бунину какую-то премию, так он ее и получить путем не умеет, полностью теряет человеческое достоинство.

Вряд ли нынче кто помнит сей опус, столь характерный для литературы, выполнявшей «социальный заказ». По этой причине приведу из него выдержки:

РОССИЯ-ГО

Сказать правду, русские белые — люди довольно серые. И жизнь их не бог весть как богата приключениями. В общем, живут они в Париже, как в довоенном Мелитополе…

Вдруг счастье привалило. Бунин получил Нобелевскую премию. Начали радоваться, ликовать. Но так как-то приниженно ликовали, что становилось даже жалко.

Представьте себе семью, и не богатую притом семью, а бедную, штабс-капитанскую. Здесь — двенадцать незамужних дочерей и не мал мала меньше, а некоторым образом бол бола больше.

И вот, наконец, повезло, выдают замуж самую младшую, тридцатидвухлетнюю. На последние деньги покупается платье, папу два дня вытрезвляют, и идет он впереди процессии в нафталиновом мундире, глядя на мир остолбенелым взглядом. А за ним движутся одиннадцать дочерей, и до горечи ясно, что никогда они уже не выйдут замуж, что младшая уедет куда-то по железной дороге, а для всех остальных жизнь кончилась.

Вот такая и была штабс-капитанская радость по поводу увенчания Бунина.

…Но вот событие кончилось, догорели огни, облетела чековая книжка, начались провинциальные парижские будни.

Пока присяжные фельетонисты, обретавшиеся на Солянке, хихикали, русские в Париже жили трудно, но человеческого достоинства не теряли.

И уж во всяком случае, писательской братии, в отличие от коллег из Страны Советов, не приходилось бисер метать перед власть предержащими, выполнять их державную волю.

2

Русская эмиграция устроила демонстрацию своей значимости. Театр Елисейских полей чествовал Бунина.

Почти месяц газеты анонсировали это замечательное событие. Весь Париж был оклеен афишами:

«Вечер нобелевского лауреата!», «Грандиозное событие — 26 ноября, воскресенье».

У театральных касс — столпотворение. Билеты — от 3 до 50 франков.

Подобно этим ценам, весьма разнилась публика: роскошные дамы в декольте и бриллиантах, породистые господа во фраках — это в — ложах; народец в поношенных пиджачках и застиранных белых рубахах, но все при галстуках — галерка и задние места партера.

«На Бунина» пришли члены французского парламента и парижской мэрии, генералы и бывшие тайные советники, студенты, наборщик типографии «Современных записок» и он же талантливый прозаик Владимир Сосинский и окруженная своими почитателями Марина Цветаева, прекрасный поэт Давид Кнут и давний друг лауреата библиофил и приказчик магазина Поволоцкого — Яков Полонский с супругой Любовью Александровной, сестрой Алданова, министр воздухоплавания Пьер Кот и какой-то оборвыш, похожий на Гавроша, но купивший билет за пять франков.

Ровно в девять вечера раздвинулся тяжелый занавес и за стол президиума уселись Маклаков, Куприн (Киса сидела в зале), Зайцев, Алданов, Осоргин, Ходасевич, профессор Кульман — декан русского историко-филологического факультета, автор первой книги о Бунине (вышла на французском языке в апреле 1928 года).

В центральной ложе, рядом с Верой Николаевной, занял место митрополит Евлогий и граф В.Н. Коковцев.

Нет только героя дня. Зал в напряженном ожидании. Все неотрывно смотрят в сторону правой кулисы, откуда Бунин должен явиться публике.

И вот он выходит — высокий, стройный, в прекрасном фраке, улыбающийся и с особой грацией раскланивающийся с публикой.

И далее… Вот что писали «Последние новости» от 27 ноября:

Появление И. А. Бунина было встречено продолжительной овацией. Весь зал встал и долгими аплодисментами приветствовал лауреата. Он сел справа от председателя и сейчас же хор Н.П. Афонского исполнил «Славу» в аранжировке Н.Н. Кедрова.

Первую большую речь произнес В. А. Маклаков, подчеркнув значение успеха И. А. Бунина для русской эмиграции. Затем Н. К. Кульман огласил бесконечный список приветствий, полученных комитетом и самим Буниным. Писем и телеграмм было получено свыше 800. (В том числе от старых друзей — Шаляпина, Рахманинова, Гречанинова, но ни одной из СССР.)

Профессор Оман произнес на французском языке приветственную речь от французских друзей России.

Известный профессор Ж. Таро приветствовал Бунина от имени французских писателей, указав на большое влияние русской литературы на французскую. Б. К. Зайцев говорил о творчестве Бунина.

В концертном отделении с большим успехом выступали Ирина Энери, Ж. Турель, М. Гонич и А. Мозжухин.

За поздним временем И. А. Бунин не читал обещанного рассказа, извинившись в шутливой форме перед публикой, и затем благодарил собравшихся. Новой овацией по адресу виновника торжества чествование закончилось.

* * *

Всеобщее ликование продолжалось, летели вверх пробки шампанского, звучали тосты, тосты, тосты… Монастырская и нищенская жизнь в Грасе сменилась бесконечным праздником. Получив кредит от банка, Бунин сыпал налево и направо деньгами: откликался на всякую просьбу о помощи, как всегда излишне щедрыми были «пурбуары», давал на какие-то благотворительные цели.

Прямо в номер «Мажестика» явилась театрализованная группа просителей, одетых в черкески и при бутафорских (а может, и настоящих?) кинжалах. Самый старший, высоченный, с пуком усов на верхней губе, сделал шаг вперед и гаркнул: