Каторга

Пусть он в этом и будет виновен. Не будем верить его рассказу. Ведь они все говорят, что страдают "безвинно". Тайну своей смерти унесла с собой покойная Гловацкая. И разрешить, кто прав, правосудие или Гловацкий, - невозможно. Но вот дальнейшие факты, свидетели которых живы.

На Сахалин Гловацкий пришел в 1888 году. Как бессрочный каторжник, Гловацкий был заключен в существовавшую еще тогда страшную Воеводскую тюрьму, о которой сами господа смотрители говорят, что это был "ужас". В течение трех лет Гловацкий получил более 500 розог, все за то, что не успевал окончить заданного урока. Напрасно Гловацкий обращался за льготой к тогдашнему врачу Давыдову. Этот типичный "осахалинившийся" доктор отвечал ему то же, что он отвечал всегда и всем:

– Что же я тебя в комнату посажу, что ли?

За обращение к доктору Гловацкого считали "лодырем" и отправляли на наиболее тяжкие работы, - на вытаску бревен из тайги.

– Три раза за одно бревно пороли: никак вытащить не мог, обессилел! вспоминает Гловацкий одно особенно памятное ему дерево.

Вообще в этих воспоминаниях Гловацкого, как и вообще в воспоминаниях всех каторжников бывший Воеводской тюрьмы, ничего не слышно, кроме свиста розг и плетей.

Ведут, бывало, к Фельдману, только молишь Бога, чтобы дети его дома были. Дети, - дай им, Господи, всего хорошего, всех благ земных и небесных, - не допускали его до порки. Затрясутся, бывало, побледнеют. "Папочка, не делай этого, папочка, не пори!" Ему перед ними станет совестно, ну, и махнет рукой. Вся каторга за них Бога молила.

Но и это было небольшим облегчением.

– Что Фельдман! Старшим надзирателем тогда Старцев был. Бывало, пока до Фельдмана еще доведет, до полусмерти изобьет. Еле на ногах стоишь!

Все тяжелее и тяжелее было жить этому измученному человеку. В 92-м году он и совсем, как говорят на Сахалине, "попал под колесо судьбы".

– Иду как-то задумавшись, - вдруг окрик: "Ты чего шапки не снимаешь?" Господин Дмитриев. Задумался и не заметил, что он на крылечке сидит. "Дать ему сто!"

Но Гловацкому дали только 50. После пятидесятой розги он был снят с "кобылы" без чувств и два дня пролежал в "околотке". Не успел поправиться, - новая порка. Играли в тюрьме в карты рядом с местом Гловацкого. Как вдруг нагрянул тогда заменявший начальника округа Шилкин. "Стремщики" не успели предупредить, тюрьма была захвачена врасплох. Карты не успели спрятать и бросили как попало, на нары.

– Чье место?
– спросил начальник, указывая на карты.

– Гловацкого!

– Сто!

– Да я не играл...

– Сто!

И Гловацкому, действительно, вовсе не играющему в карты, "всыпали" сто. На этот раз Гловацкий выдержал всю сотню, но после наказания даже тогдашний сахалинский доктор положил его на три дня в лазарет и дал после этого неделю отдыха.

– Только вышел, иду, еле ноги двигаю, - голос. Господин Шилкин перед очами. Ну, ей Богу, мне с перепуга показалось, что он из-под земли передо мной вырос. И не заметил, что он в сторонке сидел. "Так ты вот еще как? Ты сопротивничать? Не кланяться еще вздумал? Пятьдесят". Дали. Вижу, душа уж с телом расстается. Смерть подходит неминучая.

Как раз в это время один кабардинец собирал в Воеводской тюрьме партию для побега. Кабардинцу предстояло получить 70 плетей. Он подбирал людей, для которых смерть была бы, как и для него, - ничто. К этой-то партии и примкнул Гловацкий. Бежали четверо кавказцев, Гловацкий и каторжник Бейлин, сыгравший впоследствии страшную роль в жизни Гловацкого.

Бейлин после ухода из тюрьмы отделился от партии и пошел бродяжить один. А пятеро беглецов сколотили плот и поплыли по Татарскому проливу.

– Плывем. Вдруг, - дымок показался. Смотрим - катер. Заметили нас. Полицмейстер Домбровский вслед катит. Значит, не судьба. Ждем своей участи. Бьет это нас волнами, бросает наш плот. Ветром, - брезентовый пиджак тут лежал, - подхватило, в воду снесло. Я его шестом хотел достать, - куда тебе, унесло. Подходит катер. "Сдавайтесь!" - Домбровский кричит. Мы - по положению: на колени становимся. Взяли нас на катер. "А зачем человека в воду бросили?" - полицмейстер спрашивает.
– "Какого человека?" - "Не отпирайтесь, - говорит, сам видел, как человек в воду полетел. Вот этот вот, русский, его еще шестом отпихивал".
– "Да это, мол, пиджак, а не человек." - "Ладно, - говорит, - разберется. Сам видел". Привозят в тюрьму. Бежало шестеро, а привели пятерых, Бейлина нет. "Где Бейлин?" - спрашивают. Клянемся и божимся, что Бейлин отделился, один пошел. Веры нет, - "сам полицмейстер видел, как Гловацкий человека в воду бросил и шестом топил".

Пошло дело об убийстве Гловацким во время побега арестанта Бейлина.

– Два года, как тяжкий подследственный в кандалах сижу, пока идет суд да дело. Жду либо виселицы, либо плетей, - насмерть запорют. Начальству божусь, клянусь, - смеются: "А вот явится с того света Бейлин, тогда тебя оправдают. Другого способа нет".

Как вдруг в 1894 году "Ярославль" привозит на Сахалин Бейлина. Бейлину удалось добраться до России, там он попался, сказался бродягой непомнящим и пришел теперь в каторгу, как бродяга, на полтора года.

Бросился Гловацкий к Бейлину.

– Скажись. Ведь меня судят, будто я тебя убил.

Бейлин отказывается.

– Нет. Какой мне расчет полтора года на долгий срок да на плети менять.

Гловацкий обратился к каторге:

– Братцы! Да вступитесь же! Ведь вы знаете, что это Бейлин!

Но Бейлин, у которого были маленькие деньжонки, подкупил "Иванов". "Иваны", эти законодатели, судьи и палачи, объявили:

– Убьем, кто донесет. Старый порядок: бродягу не уличат.

Тогда, видя, что все равно приходится гибнуть, Гловацкий явился сам по начальству.

– Меня обвиняют в убийстве Бейлина, а Бейлин жив, здесь. Вот он!

Сличили с карточками, допросили арестантов, Бейлин должен был сознаться. Дело об его убийстве прекратили, и Гловацкого за побег приговорили к 11 годам "испытуемости" и 65 плетям.

– Только за 6 дней отлучки!
– говорит он, и на глазах навертываются слезы при воспоминании об этих 65 плетях.

Бейлину за побег тоже вышла прибавка срока и плети, и он решил отомстить.

– Десять рублей не пожалею, а Гловацкому не жить!

За десять рублей на Сахалине можно нанять убийц и перерезать целую семью.

За десять рублей "Иваны" нанялись повесить Гловацкого в укромном месте. Но Гловацкому кто-то за двадцать копеек выдал заговор "Иванов".

– Что было делать? Донести начальству - невозможно. И так и этак, все равно убьют.

Гловацкий запасся ножом и решил быть начеку. Однажды, когда Гловацкий перед вечером шел к "укромному месту", на него кинулась шайка "Иванов", и один из них, Степка Шибаев, накинул ему на шею петлю. Гловацкий успел, однако, схватить одной рукой веревку, а другой ударил Степку ножом в живот.