Каторжник император. Беньовский

— Как-то не задумывался об этом.

— А стоит задуматься.

И Беньовский пускался в необузданное фантазирование и сам почти верил в осуществимость своих фантастических прожектов.

— Форт Сен-Луи будет в недалёком будущем украшен великолепным храмом. Его остроконечные шпили высоко взметнутся над джунглями. А под его высокими сводами торжественно и гулко зазвучит орган. Каково, падре?

— Дай-то Бог. Когда вы наладите производство кирпича, барон?

— Наладим. Всему своё время.

Начинать обжиг кирпича Беньовский не спешил. Дело трудоёмкое, хлопотное. Обойдёмся пока и лёгкими бамбуковыми постройками по образцу туземных хижин.

Посетовав на убожество Божьей обители, отец Огюст стал освящать храм. Этот день Беньовский объявил праздничным, нерабочим. Священнику прислуживал Филипп, как когда-то на Маврикии прислуживал отцу Антуану, ставшему теперь каноником.

Если выдавалось свободное время и полковник в его услугах переводчика не нуждался, Филипп убегал в селение. Там ему приглянулась молоденькая смазливая малагасийка. Она приходилась какой-то родственницей старосте Ракутубе. Все жители селения считали себя его родственниками и могли объяснить степень родства. У смазливой малагасийки было длинное и труднопроизносимое имя — Рениманамуна. Почему-то многие малагасийцы предпочитают длинные имена, начинающиеся на букву «Р». Филипп, принявший христианство и отказавшийся от родного имени, называл девушку просто и коротко — Рени. Он делал ей недорогие подарки, которые приобретал у араба, и был бы не против женитьбы.

Филипп решил посоветоваться с падре Огюстом, который казался ему человеком добрым и покладистым, хотя и немного ворчливым.

— Благословлю твою женитьбу, сын мой, но с одним условием, — сказал без долгих раздумий священник. — Твоя невеста, как её...

— Её зовут Рени.

— Фи, какое бусурманское имя. Так вот... Прежде эта язычница должна принять нашу веру и получить христианское имя.

— Попытаюсь уговорить её.

— Иначе и быть не может.

Когда Филипп рассказал Рени о разговоре со священником, девушка отнеслась к его словам как-то спокойно. Наверное, так и должно быть — жена почитает богов своего мужа. Филипп узнал, что у местных малагасийцев существует традиционный обычай платить за невесту выкуп домашним скотом или ценным имуществом и делать родителям девушки предсвадебные подарки. Не раздумывая долго, он отправился к родителям Рени. Её отец, многодетный пожилой малагасиец, встретил гостя приветливо, угостил. Он был осведомлён, что этот парень, служивший у белых, частенько появляется в селении и встречается с его дочерью.

— Что тебя привело под наш кров, сынок?

— Мне нравится твоя дочь. И я хотел бы взять её в жёны.

— Рениманамуна хорошая девушка. Многие парни заглядываются на неё.

— Я это знаю, отец.

— Она искусная рукодельница. И наверное, что-нибудь стоит, что я даю своё согласие на ваш брак...

— Я понял тебя. Десяток зебу подарить не сумею. У меня нет стада. Моим подарком может стать ружьё. Оно пригодится тебе для охоты на кабанов.

Филипп подумал, что ружьё он мог бы, пожалуй, купить в лавке у араба.

— Ружьё — это хорошо, — согласился отец девушки. — А ещё лучше было бы два ружья.

— Зачем тебе два?

— У меня подрастает сын. Сделаю из него хорошего охотника.

— Пусть будет по-твоему. Подарю тебе два ружья.

Понадеялся Филипп, что выпросит у полковника жалованье месяца за два-три вперёд и сможет тогда сделать у араба необходимую ему покупку. Полковник нуждается в его услугах и вряд ли ему откажет.

В новой церкви падре отпевал первых покойников, двух солдат. Один из них погиб от укуса ядовитой змеи, другого зашибло деревом при расчистке лесных зарослей. Усопших предали земле, проводив в последний путь ружейными залпами. На свежих могилах поставили простые деревянные кресты.

— Начало положено, — сказал Ковач, когда расходились с места погребения, вкладывая в свои слова зловещий смысл.

Беньовский ничего не ответил, но подумал, что да, конечно, рядом с этими двумя могилами появятся и другие, быть может, много могил. Далеко не все участники экспедиции вернутся во Францию. Умрут от тропических болезней, от укусов ядовитых змей, от туземных стрел.

Вслед за церковью появился лазарет — длинная барачного типа постройка с земляным полом, со стенами из расщеплённого бамбука, с такой же камышовой крышей. В помещении соорудили невысокие нары, заменяющие госпитальные койки. Привезли с фрегата тощие матрацы, которыми и накрыли их. Если же, не дай Бог, больных окажется много и матрацев на всех не хватит, придётся довольствоваться циновками. От общей палаты отделили переборками помещения для медицинского персонала, аптеку и изолятор для заразных больных.

В лазарете уже появились первые пациенты — с жёлтой лихорадкой и кровавым поносом. Человек десять. Нездоровый болотистый климат и обилие малярийных комаров способствовали распространению первой из этих болезней. А кровавый понос, или, говоря языком медицины, дизентерия, возник от употребления сырой воды из водоёмов, кишащих бактериями.

Распоряжался здесь корпусной лекарь Синьяк, считавшийся опытным военным хирургом. Крепкий, мускулистый, с огромными кулаками-кувалдами, он внешне напоминал скорее бойца или мясника. Ему помогали два подлекаря, учившиеся прежде на медицинском факультете. Но постигать премудрости медицинской науки и слушать лекции профессоров в университете этим двум парням, как видно, надоело. Они мечтали отправиться в дальнее плавание, повидать белый свет, экзотические южные страны. А тут представилась возможность завербоваться в Экспедиционный корпус. Поскольку кое-какие крохи профессиональных знаний они всё же вынесли из университета, их определили в подлекари к доктору Синьяку. Корпусной лекарь держал своих помощников в чёрном теле, был строг и требователен с ними, заставляя выполнять обязанности санитаров и прислуги. Бывало, и покрикивал на них. И старался учить парней полезной практике госпитального врачевания: пускать кровь, делать перевязки, промывание желудка.

Беньовский посетил лазарет в сопровождении отца Огюста. Палата уже успела пропахнуть специфическими больничными запахами лекарств, потом немытых тел и ещё какой-то кислятиной. Больные встретили его настороженными угрюмыми взглядами, на вопросы отвечали неохотно. Пожелтевший, с худым, заросшим щетиной лицом солдат бился в приступе лихорадки и тяжело стонал. Его сосед, только что перенёсший приступ, бросил Беньовскому слова, злые, колючие:

— Пришли, ваша милость... полюбоваться на нас, значит. Завезли нас в это проклятое место, гнилое болото. На прокорм комарью, всякой нечисти. Передохнем все...

Больной умолк. Говорить ему было трудно.

— На всё Божья воля, дети мои, — елейно произнёс отец Огюст и перекрестился.

— На Божью волю легко дурные дела сваливать, — прохрипел тот же солдат.

— Понимаю ваше отчаяние. Болезнь — не радость, — сочувственно сказал Беньовский. — Распоряжусь, чтобы улучшили ваше питание. Самых тяжёлых больных отправим на Маврикий. Там хороший старый госпиталь, здоровый климат. Да и доктор Синьяк сделает для вас всё возможное. Крепитесь, братцы.

Больной, бросивший Морису Августу злые упрёки, теперь помалкивал. Полковник вселил всё же какую-то надежду на добрый исход.

Беньовский с Синьяком вышли из помещения. Священник остался в палате с больными.

— Большое опасение внушают больные жёлтой лихорадкой, — сказал лекарь Беньовскому. — С кровавым поносом как-нибудь справимся. А вот лихорадка... Мы плохо представляем, как она, проклятая, протекает в тропических условиях. Наши лекарства малоэффективны.

— Придумайте что-нибудь, доктор. Вы же опытный эскулап.

— Не буду возражать насчёт опыта. Но впервые в моей практике такой случай. Согласен с вами, полковник, самых тяжёлых больных надо отправить на Маврикий.

— Сколько таких?

— Пятеро.

— При первой возможности отправим.

— Вот и хорошо. А место мы выбрали действительно гиблое. Кругом гнилые болота.

— Я уже думал об этом и нашёл выход.

— Какой же?

— Будем строить второй форт на некотором отдалении от Сен-Луи. Выберем здоровую возвышенную местность. И разделим корпус на два равных по численности гарнизона, чтобы они могли периодически сменять друг друга.