Кавказ
Шрифт:
Княгини просили снабдить их какой-нибудь одеждой, так как были почти наги. Им принесли женские панталоны, шейный платок и старое кучерское платье; вскоре явилось и мужское пальто. Княгиня взяла себе панталоны, дала шейный платок и пальто сестре, а кучерское платье гувернантке.
Княжна Нина Баратова ни в чем не имела нужды. За исключением вуали, изорванной в кустарниках, она была в том же одеянии, в каком взята в Цинандал. Как женщина, она должна была страдать от всех невзгод и неудобств, но девичья стыдливость ее не была ущемлена.
Утром следующего дня пленницы вышли из крепости тем же способом, каким они туда вошли, т. е. по лестнице. Шамиль приказал вести их по самой безопасной дороге, т. е. по самой тяжелой. Речь шла о том, чтобы лишить их всякой попытки к освобождению. Сам же он поехал другим путем, не повидав
Не будем следовать за бедными женщинами в этом путешествии, где они проходили такими тропинками, которые перепугали бы даже диких коз, где в июле они шли по снегу, доходившему по грудь лошади, где, наконец, они топтали роскошные долины, испещренные розовыми и белыми рододендронами и маргаритками, где им надо было спускаться по склонам на 300 и 400 футов, с помощью рук карабкаться на кручи, опираясь на шаткие камни и хватаясь за кустарники, которые раздирали им их ладони.
По дороге к каравану присоединился новый пленник. Это был молодой князь Нико Чавчавадзе, троюродный брат князя Давида. Он был взят в крепости, где с тридцатью грузинами выдерживал трехдневную осаду против пятисот лезгин. Не имея больше пороха, он вынужден был сдаться. Ему вверили одну из дочерей княгини, маленькую Марию, которую посадили на лошадь позади него.
Несмотря на приказание Шамиля, несмотря на требование муллы, провожавшего пленниц, их порой отказывались принимать в аулах, мимо которых они держали путь. Фанатизм запрещал правоверным мусульманам всякое общение с гяурами. Тогда они отдыхали, где могли: в развалившемся доме, если имели счастье найти хотя бы такой приют, или под открытым небом, в воде или в снегу. Обе кормилицы изнемогали от истощения и усталости. Княгиня Чавчавадзе кормила грудью попеременно Александра и Еву — того самого ребенка, мать которого умерла в день похищения, на дороге, во время первого привала. Шествие их было столь утомительно, что и сами провожатые видели, что им надо дать немного покоя.
Остановились в каком-то ауле, где их приняли много приветливее. Старый мулла проводил княгинь и сопровождавших их женщин к себе, отведя им маленькую комнату; здесь, по крайней мере, они были защищены от ненастья и мужских взглядов. Роскошь приема дошла до того, что пленницам разостлали камышовые рогожки на полу. Старый мулла был хорошим человеком. Он велел зарезать барана, и пленницы в первый раз после похищения отведали мясную пищу.
Мулла девять лет жил в плену у русских и сносно изъяснялся по-русски. Дети стали предметом особого его попечения и нежности.
Однажды, когда маленький Александр плакал от голода на коленях матери, у которой молоко иссякло после пятнадцатимесячного кормления, а он не мог есть ни полусырой баранины, ни черного хлеба, мулла приблизился к ребенку и вложил в его ручонку двадцатипятикопеечную монету. Княгиня залилась краской и хотела было возвратить ее, но мулла остановил княгиню, посоветовав на эти деньги купить курицу и сварить бульон. Княгиня пожала руку доброму человеку.
На другой день, вместо забот и внимания, последовали оскорбления и угрозы, особенно от женщин. Старая татарка, у которой русские убили сына, в сопровождении толпы женщин подошла к княгине Орбелиани, потрясая кулаками.
— День отмщения, — сказала она, — самый прекрасный день. У меня был единственный сын, моя любовь и гордость. Русские убили его. Аллах велик, Аллах справедлив, Аллах отомстит за меня.
Княгиня Орбелиани спросила, что говорит старуха. Ей перевели.
— Хорошо, передайте ей мой ответ, — сказала княгиня: — Смерть не может воротить к жизни, ты можешь убить меня, но сына твоего это не воскресит. Турки лишили жизни моего мужа, он был сердцем моего сердца.
— Мой сын в плену.
— Моя сестра, мои племянники и я сама находимся во власти Шамиля: кто из нас, ты или я, вправе более роптать на судьбу? Ступай же, несчастная, забудь свой гнев и оставь свою ненависть: мы уповаем не на твоего аллаха, а на того, который есть Аллах матерей: он милосерден и великодушен [239] .
239
Еще раз рекомендую читателям более подробный рассказ о плене княгинь, написанный г-жой Дрансей.
— Если вы не запомните всего, — сказала княгиня Чавчавадзе, — обратитесь к книге
г-жи Дрансей: она нее излагает точно и верно.Прим. А. Дюма.
Слово в слово было переведено старой татарке сказанное княгиней. Та, выслушав ее, надвинула на глаза покрывало, чтобы скрыть свои слезы, и молча медленно удалилась.
Через две недели после выезда из крепости Тохальской, когда караван остановился у тех оазисов, которые скрываются в изгибах гор, на зеленом ковре, усеянном желтыми и фиолетовыми цветами, испещренном белыми маргаритками, показался татарский всадник, по-видимому, разыскивавший княгинь. Лишь только заметив их, он что есть духу поскакал навстречу. Действительно, это был посланец, отправленный с письмами в Тифлис; он вез ответ от князя Орбелиани. Письмо было утешительным и даже радостным. «Ждите и надейтесь! Все возможное будет сделано для возвращения вам свободы». Это письмо возвращало силы.
Наконец, вечером, прибыли в аул в десяти или двенадцати верстах от Ведена. Жительница аула, приведенная муллой, объявила княгине, что на другой день они прибудут к Шамилю, и что тогда же он посетит их. Имам приглашал их явиться с закрытыми лицами, так как закон Магомета запрещает женщине показываться с открытым лицом перед мужчиной, если этот мужчина не ее муж. В то же время мулла велел принести княгиням кисею, иголок и шерсти для шитья. Княгини провели часть ночи в приготовлении своих вуалей. Им приказали, чтобы для предстоящего путешествия у каждой из пленниц, к какому бы сословию она ни принадлежала, были лошадь и проводник.
Переезд длился два часа. Когда проехали две или три версты, число сопровождавших резко увеличилось за счет любопытных местных жителей, особенно женщин.
Княгини пытались разглядеть жилище имама, как вдруг очутились перед строением высотой в шесть или семь футов и окруженным палисадами и похожем более на кутан, нежели на человеческое жилище. Миновали трое ворот и столько же дворов.
На третьем дворе был гарем; перед тем, как войти в него, все сняли обувь. Огромный костер был разложен для пленниц, в нем они имели крайнюю нужду после того, как их сильно вымочил дождь. Стены были вымазаны желтоватой глиной. Сквозь занавесь из старых изношенных ковров виднелись небрежно сложенные доски пола; потолок был столь низок, что человек высокого роста должен был бы согнуться в три погибели. Вся комната длиной в восемнадцать футов, а шириной почти в двенадцать, освещалась только отверстием величиной с карманный платок.
Принесли плов — самое уважаемое татарское кушанье. Блюдо сопровождалось медом и фруктами. Был подан хлеб без соли и чистая вода. Это настоящее пиршество в сравнении с обедами, которые приготовлялись для пленниц.
Шамиль велел извинить его: глава бедной страны, который беднее, чем сама страна, не мог предложить им ничего лучшего.
Три жены Шамиля угощали их [240] .
По окончании обеда княгиням объявили, чтобы они тщательно закутались вуалями: пророк должен скоро пожаловать. Для него поставили перед дверью нечто вроде трона, сооруженного из дерева и камыша. Три татарских переводчика разместились на пороге, не входя в комнату; один из них был Хаджи — доверенное лицо Шамиля; два других переводили на русский и на грузинский.
240
Читатели уже знают трех жен благодаря сведениям, сообщенным шемахинским офицером.
Прим. А. Дюма.
Появился Шамиль. На нем была длинная белая накидка, под ней еще одна — зеленоватая, на голове тюрбан белого и зеленого цветов (мы уже попытались начертать его портрет в начале книги и теперь не стоит повторяться). Он сел не на трон, а на стул. Слуга держал над его головой зонтик.
Шамиль обратился к княгине Орбелиани первой, не глядя на нее, как равно и на других, и полураскрыл, по своей привычке, глаза, подобно отдыхающему льву.
— Варвара, — сказал он, не давая княгине никакого титула, — говорят, что ты жена Илико, которого я знал и любил. Он был моим пленником; он имел благородное и мужественное сердце и был неспособен лгать. Говорю так потому, что и сам питаю отвращение к лукавству. Не старайтесь обмануть меня; вы навлечете на себя беду.