Кавказ

Всего собралось около сотни зрителей — более, чем достаточно, чтобы прославить победителя и осмеять побежденного.

Говоря о побежденном, должен предупредить, что рыжий баран далеко не был посрамлен. Он тряс ушами, только и всего. Ведь можно затрясти ушами и не от столь сильного удара. Победа над черным бараном была весьма проблематична, баран рвался в бой так, что хозяину стоило большого труда удержать его.

Последовала новая схватка, раздался новый удар, сильнее первого. Рыжий пал на колени, но поднялся и попятился на шаг.

Превосходство и впрямь было на стороне черного.

Третья стычка убедила зрителей, что это превосходство стало бесспорным: рыжий баран затряс не только ушами, но и головой.

Тогда черный бросился на него и с невыразимой яростью наносил противнику удары в крестец, в бока, в лоб, когда тот поворачивался, и сбивая его с ног при каждом ударе рогами. Побежденный, утратив всю спесь, казалось, потерял и равновесие. Он метался во все стороны и ухитрился-таки выбиться из круга, но черный баран и там его достал. Партер приветствовал победителя громкими восклицаниями.

Толпа волновалась, следя за сражением или, лучше сказать, за поражением.

Но вот рыжий баран юркнул под какой-то экипаж. Этим он не только признал себя побежденным, но даже запросил пощады. В эту минуту на улице послышались первые звуки татарского барабана и грузинской зурны.

Настало гробовое молчание: каждый хотел убедиться, музыка ли это. Прислушавшись к мелодии, все удостоверились, что музыка приближалась. И бросились за ворота на улицу — двор мгновенно опустел.

Но скоро он набился пуще прежнего. У ворот показались два человека с факелами, сопровождаемые четырьмя музыкантами, а за ними еще два человека — тоже с факелами. Вслед шли три плясуна. И тут хлынула толпа, не только присутствовавшая при бое баранов, но и собравшаяся по пути следования плясунов по городу в дом князя. Плясуны, приблизившись к балкону, поклонились князю. Толпа прокричала «ура!» и обступила их.

Четыре факельщика расположились на самых удобных для освещения арены местах. Два плясуна держали в руках нечто, похожее на короткую, но тяжелую булаву, третий держал лук, натянутый посредством веревки в виде полумесяца, украшенной железными кольцами. Артисты своим бренчаньем аккомпанировали музыкантам. Два музыканта играли на зурне, остальные — на барабане.

Нет, я ошибся, говоря, что музыканты играли на зурне: играли-то оба, это правда, но играли по очереди.

Эта волынка страшно утомляет музыканта, дующего в нее; только одна грузинская грудь не устает дуть в свой национальный инструмент. Мы имели дело с татарской грудью, и хотя она тоже прочна, но все же зурначи вынуждены были сменяться.

Первые звуки музыки, первые движения танцев вдруг были прерваны беспорядочной ружейной пальбой, раздавшейся, по-видимому, не далее как в полуверсте от нас. Плясуны застыли с поднятыми ногами, у игравших на зурне прервалось дыхание, барабаны умолкли, милиционеры вышли из рядов и бросились к оружию, всадники вскочили на своих всегда оседланных коней, зрители переглядывались между собой, будто вопрошая друг друга взглядами.

— Ничего, дети мои, ничего, — закричал князь, — это Бадридзе обучает милиционеров стрельбе. Эй, вы, плясуны, пляшите!

— Не лезгины ли это? — спросил я молодого князя.

— Вероятно, — отвечал он, — но Бадридзе там, и нам опасаться нечего.

И он, в свою очередь, произнес несколько ободрительных слов плясунам и музыкантам. Музыканты снова заиграли на зурне и забили в барабаны, плясуны заплясали.

Каждый занял свое место, и хотя в ответ на пальбу раздалось несколько ружейных выстрелов, никто уже, по-видимому, не беспокоился.

Татарская пляска довольно оригинальна и заслуживает внимания: два плясуна, вооруженные булавами, поместились на противоположных концах круга, в центре которого находился человек с натянутым луком. Они с быстротой и ловкостью, не уступающей акробатам Елисейских полей, вертели булавами вокруг своих голов, ловко перебрасывая их между рук и ног, тогда как третий плясун вытворял своим луком всякого рода движения, бряцал кольцами, сопровождая музыку, и без того достаточно дикую, еще более диким аккомпанементом.

Игравшие на зурне производили пискливые и раздражающие звуки, которые, однако, приводят в восхищение грузин, так же, как звуки волынки вызывают восторг шотландских горцев. Эта музыка будто удваивала силы плясунов, заставляя их делать сверхъестественные усилия. Движение, которое самый сильный из нас не мог бы продолжать и две-три минуты, длилось более четверти часа и, при всем том, плясуны, благодаря привычке или ловкости, казалось, не чувствовали ни малейшего утомления. Наконец и музыканты и плясуны остановились.

Как и вся восточная хореография, танец с булавами очень прост; он заключается в передвижении назад и вперед, но не по условленному рисунку или по каким-то правилам, а по капризу плясуна. Никогда, как у нас, актер не старается подняться от земли, и вообще руки играют в этом упражнении такую же важную роль, что и ноги.

После танца должна предстоять борьба. Двое из наших плясунов сняли с себя верхнее платье, оставив только широкие панталоны, поклонились князю, натерли ладони пылью и приняли позу диких зверей, собравшихся броситься друг на друга. Впрочем, борьба — зрелище совершенно первобытное и одно из самых однообразных. Кто видал Магвета и Рабассона, тот может представить себе Алкидима и Милона Кротонского.

Это зрелище нисколько нас не поразило б, если бы не приключение — совершенно местное — не придало ему кошмарного характера.

Борьба была в самом разгаре, когда к сгрудившейся под балконом толпе зрителей, внимательно следившей за борцами, приблизился неизвестный, неся какой-то безобразный предмет на конце палки. По мере его приближения при мерцании факелов, бросавших на двор слабый блеск от каждого дуновения ветра, мы начали различать контур человеческой головы, которая словно шла самостоятельно, без туловища, чтобы принять участие в зрелище. Неизвестный вошел в круг и, позабыв о своем трофее, двинулся вперед.

И тогда все стало ясно. Человек был покрыт кровью, и на конце его палки красовалась только что отрубленная голова с открытыми глазами и искаженным ртом. Выбритый череп указывал, что это голова лезгина; глубокая рана рассекала череп.

Муане молча толкнул меня локтем, указывая на голову.

— Вижу как нельзя лучше, — сказал я и в свою очередь потянул за руку молодого князя. — Что это такое? — спросил я.

— Бадридзе посылает нам свою визитную карточку через своего нукера Халима, — отвечал oн.

Между тем эту голову заметили уже все. Женщины сделали шаг назад, мужчины шаг вперед.

— Эй, Халим! — вскричал князь Тарханов по-татарски. — Что ты там принес?

Халим поднял голову.

— Голову предводителя хищных лезгин, которую посылает вам Бадридзе, — отвечал он. — Бадридзе просит извинить его, что не явился к вам; впрочем, он сейчас прибудет. Там было очень жарко, и он пошел сменить белье.

— Не говорил ли я вам, что он скоро дополнит дюжину голов? — сказал молодой князь.