Кавказская война

Сочувствуя нам в 1812 году, Европа сочувствовала только себе, своему беспомощному положению перед Наполеоном. Нет сомнения, что в душе, в общественном настроении, независимо от дипломатических интересов, Западная Европа в общей массе нам враждебна. Эта враждебность происходит не от той или другой политической системы русского правительства, но от самой сущности вещей, от недоверия к новому, чуждому, слишком многочисленному, внезапно появившемуся на ее рубеже народу, с его беспредельным государством, чуждым ее преданиям, где многие основные общественные вопросы понимаются иначе, чем в ней, где вся масса народа наделена землей, где исповедуется религия, сто раз опаснейшая для папства, чем само протестантство, религия, отрицающая вместе то и другое. Оказалось вдобавок, что это нежданное-негаданное государство окружено родственными ему стихиями, славянскими и православными, которые Западная Европа считала уже своей добычей, которые она бы непременно с течением времени покорила до последней деревни, срастила бы с собой и совратила из веры отцов, если б их усыпавшее сознание не было вдруг пробуждено выросшей будто из-под земли православно-славянской империей. Что бы мы ни делали, мы никогда не заставим полуфеодальную и полу-революционную Европу искренно признать своими людей чуждых ей от самой колыбели. Что бы мы ни делали, мы никогда не разуверим ее насчет пугающего ее призрака, не разуверим по той простой причине, что мы сильно растем каждый день и сами себя еще не знаем, что мы никаким образом не можем ручаться ни за себя, как будем мы думать о православных и славянских делах через несколько лет, ни тем более за детей своих. Естественные влечения сказались и уясняются с каждым годом. С того часа как перед глазами не совсем еще задавленных славян и православных поднялась на горизонте Европы могущественная Россия, исчезла всякая надежда окончательно онемечить первых и окатоличить вторых. Теперь уже никакие человеческие усилия не упразднят великого вопроса, он будет стоять в этом виде хотя бы целое столетие, дожидаясь естественного разрешения. Заинтересованные никогда не добьются этого разрешения собственными силами. Оно зависит прямо от единственного сочувствующего им народа, население которого ежегодно возрастает на миллион. Западные державы считают нас, всех русских и нерусских славян и православных, чужими людьми, не прощают нам смущения, внесенного внезапно в историю Европы и никогда не встретят дружелюбно никакого успеха с нашей стороны, ни внешнего, ни внутреннего. Кажется, из всего совершившегося в последние двадцать лет видно достаточно ясно, что они берегут для себя свои заветные принципы права, свободы и национальности и не считают нужным распространять их на нас, славян и православных; Греция для них не то, что Италия, и славяне не то, что немцы или даже мадьяры.

После того как Россия разрушила Польшу и победила Турцию, со дня вступления на престол Павла до дня вступления Александра II, мы отсрочивали открытое соперничество с Европой только тем, что, можно сказать, пошли к ней в службу, оградили себя союзом, принявшим впоследствии имя Священного, стушевались за ним, пожертвовали всеми национальными интересами, едва не перестали быть политически русскими. Но с тех пор как Россия вновь стала Россией под державой Александра II, она скинула, нечувствительно для самой себя, эту обременительную маску и потому должна быть готова ко всем последствиям признания своей исторической личности. Конечно, мы можем и теперь, как прежде, иметь на западе Европы союзников, но должны знать заранее, что эти союзники, сошедшиеся с нами на один данный случай, будут во всем остальном смотреть на нас теми же глазами, как и враги. Нам приходится полагаться только на себя несравненно более, чем всякому европейскому народу, всегда находящему сочувственную себе группу. Сочувственные нам группы существуют в Европе, но не располагают своими силами; силы их находятся в распоряжении у недругов. Нужны большие перевороты для того, чтобы мы, русские, могли выйти из нашего одиночества и жить не особняком, но посреди сочувственной свободной семьи. Без сомнения, современное положение России, стоящей в одиночестве, более богато будущим и, во всяком случае, более достойно, чем лицемерное сотоварищество Священного союза, но нет сомнения также, что оно полно угроз и требует сознательной уверенности в себе от общества, как и от власти. Русские люди, искренно желающие отечеству мира и процветания, должны или закрыть глаза перед действительностью, или сознать, что благодеяние прочного мира может быть куплено только непоколебимостью народного характера.

Несмотря на возможность всяких политических сочетаний, каждое государство знает приблизительно силы, с которыми оно может встретиться. Всякий знает своих возможных врагов и рассчитывает свои силы в этой пропорции. Не будучи пророком, можно сказать наверное, на много лет вперед, с кем каждое первоклассное европейское государство может завести войну и с кем оно не будет ее иметь. В этом отношении, как и во всех остальных, наше положение определено гораздо менее других. У нас нет друзей, хотя могут быть компаньоны в выгодном предприятии; врагами нашими могут очутиться по очереди все европейские народы. Единственная определенность в нашем международном положении состоит только в уверенности, что мы никогда не будем иметь сепаратной войны, одиночного поединка — какой был у Австрии с Францией, у Австрии с Пруссией и т. д. Россия слишком сильна, и последствия поражения с нашей и с противной стороны слишком неравны, чтобы кто-нибудь вышел на нас один на один. Мы знаем с точностью лишь то, что, когда нам придется меряться с кем-либо силами, противником нашим будет не нация, а большой союз. Три года тому назад на нас чуть не обрушилась вся Европа, без всякого вызова с нашей стороны; волей или неволей мы бы должны были ее встретить. С тех пор как Россия стала становиться русской, мы всегда должны быть готовы к такому обороту дел, полагаясь только на себя.

Государство в восемьдесят миллионов жителей, из которых четыре пятых составляют одно племя и живут одним сердцем, никогда не может быть побеждено безвозвратно. Завтрашний день всегда ему принадлежит. Чем бы ни разыгралось нынешнее, действительно смутное и неблагоприятное для нас положение европейских дел, мы можем спокойно ждать событий. Несмотря на временные затруднения, нравственные и материальные силы нынешней России неизмеримо велики, не то что в 1853 году. Надобно только, чтобы силы эти не оставались силами стихийными, чтобы к ним прибегали не в самую минуту крайности, когда из недр народа можно почерпнуть только сырой материал, чтоб они были признаны и распределены заранее, были бы организованы постоянно. Россия слишком сильна, чтобы кто-нибудь вышел на одиночную борьбу с ней; на нас может подняться, нам может заступить дорогу только большой Европейский союз; русские силы на военном положении должны быть рассчитаны по этой мерке, иначе они опять окажутся недостаточными. Притом, раньше ли, позже ли наступит решительная минута, но когда она наступит, действующие войска, как и в восточную войну, будут иметь свое особое назначение, далеко не обнимающее всех потребностей обороны наших бесконечных пределов и поддержания великанской борьбы; как и в тот раз, придется встать самой России с ее народными силами, придется вызвать итог ее военных элементов во всем их разнообразии. Гораздо вернее распределить их своевременно. Государство, как и отдельный человек, может выказать только ту степень своей природной силы, какую развило в нем упражнение; оно должно сознательно овладеть ею. Нынешние военные учреждения поставили дело именно таким образом, но далеко еще не дали всех своих последствий. Особенности России, условия ее боевого могущества так отличны от всего, что представляет Запад Европы, а наше военное устройство было недавно еще до такой степени слепым подражанием, что мы отвыкли судить о себе самостоятельно, а этого нельзя было переделать сразу; следствие то, что многие самостоятельные источники русской силы остались до сих пор непочатыми.

Бросим беглый взгляд на эти своеобразности России в военном отношении, не выходя покуда из пределов короткого перечня. Первая из них заключается в чрезвычайном перевесе нашего населения над населением каждого европейского государства. В 1868 году в России надобно считать отнюдь не менее 80 миллионов жителей, стало быть, она несколько превосходит сумму Австрии, Франции, Бельгии и Голландии, вместе взятых, — 78 630 000; или Австрии, Пруссии, всего бывшего Германского союза, Бельгии и Голландии — 78 210 000. Обстоятельство это не может не иметь большого влияния на счет нужных государству военных сил. Если бы мы вооружились так, как Пруссия (720 тысяч солдат на 18 1/2 миллионов населения), у нас было бы 3 200 000 людей под ружьем, — размеры, очевидно, несообразные, превосходящие всякую потребность, даже в случае нашествия галлов и с ними двунадесяти язык. Громадность числа людей, состоявших у нас на казенном пайке в конце восточной войны, происходила от тогдашней системы, несоразмерно развивавшей недействующую, мертвую часть армии, в ущерб ее живой силы. Теперь, когда отношение между этими двумя частями установлено правильно, вооружения России могут быть чрезвычайно могущественны, не доходя даже до пропорции, установленной военным положением во Франции (800 000 на 37! миллионов, у нас выходило бы 2 000 000 регулярного сухопутного войска). Надобно сказать и то, что сумма союзных сил, равная материально силе одиночного государства, никогда не может быть равна ей нравственно по разногласию целей и даже приемов, по трудности своевременного сосредоточения армии, по неодинаковой устойчивости в случае неудач. Не имея надобности поддерживать такую высокую пропорцию армии к населению, какая принята в западных державах, Россия, очевидно, может пользоваться гораздо большим простором в устройстве своих сил, может тщательнее и разнообразнее сортировать их, не подвергая в то же время свои населения, если не финансы, такому истощению, как за границей. Содержание русского солдата также стоит значительно дешевле, чем на западе, и не от скудости (можно сказать наверное, что наш солдат умер бы с голоду на пище французского); только материальная часть за границей, и то кроме лошадей, в общем итоге обильнее нашей. Стоимость военной части по мирному положению, разложенная на наличность людей, составляет: в Англии 2737 франков на человека, во Франции — 923, в Австрии — 657, в Пруссии — 734, в России, по курсу рубль в 340 сантимов, приблизительно 660 франков в год. Хотя наш государственный бюджет, относительно к населению, самый низкий в Европе, но дешевизна в содержании войск, вместе с меньшей пропорцией количества их, потребного в военное время, уравнивает для нас тягости войны в сравнении с Францией и дает нам значительный перевес в сравнении с Пруссией.

Великая своеобразность России и с тем вместе великое преимущество ее состоят в том, что она не может быть побеждена в такой степени, даже в таком смысле, как всякое другое континентальное государство, которое можно не только победить, но занять, лишить возможности продолжать сопротивление. Все европейские великие державы, кроме России и Англии, подвергались не раз такому полному поражению, что были под ногами противника и должны были сдаться безусловно: Франция в 1814 и 1815, Пруссия в 1806, Австрия в 1805, 1809 и прошлом 1866 годах. Понятно, что ничего подобного не случится с Россией, никто ее не займет и даже не дойдет до ее столицы, разве для того, чтобы сложить там голову. Она может сама решиться, во избежание напрасного истощения, прекратить невыгодную борьбу, не представляющую более шансов к успеху, как случилось в 1856 году, но не может быть вынуждена к тому; если б оказалось нужным, ничто бы не помешало нам продолжать восточную войну еще много лет. Преимущество это, очевидно, громадное. При равных шансах на победу, шансы войны выходят совсем не равные. Один противник может быть только отражен, другой же может быть уничтожен. Положение Англии однородно с нашим, но с той разницей, что она, хотя неуязвима для врага, но сама также не в состоянии нанести ему смертельного удара. Она истомляла Наполеона I борьбой без конца, но более ничего не могла сделать, между тем как Россия, отпарировав удар, сама перешла в наступление и сломила противника. В целом теле России нет ни одной точки, в которой она была бы уязвима смертельно, между тем как такие точки существуют, и очень определенно, в политическом теле каждого из ее противников.

Военные средства России гораздо разнообразнее не только каждого европейского государства отдельно, но целой Западной Европы, вместе взятой. На Западе нет великой державы, которая не была бы вынуждена всей суммой своих исторических условий держаться односторонне той или другой исключительной системы военного устройства: Англия — наемных войск, Франция — одной постоянной армии, Пруссия — регулированного ополчения и т. д. Наше отечество не только не осуждено своей историей усвоить себе какой-либо однообразный способ военного развития, напротив того, никакая исключительная система не в состоянии обнять его потребностей; источники наших народных сил так разнообразны, что каждый из них требует иных приемов для своего развития; только соединение многих самостоятельных учреждений и верное их применение могут ввести Россию в обладание всей силой, данной ей Богом. Россия есть единое целое и живет в одну душу с своей династией. Строй русской жизни стоит на общей доверенности и не нуждается в поддержке силой, наша армия не имеет теперь никакого полицейского значения, а потому военное устройство не подлежит у нас, и только у нас одних, никаким посторонним соображениям, политическим и сословным; в этом заключается неизмеримое наше преимущество. После освобождения крепостных количество, состав и иерархический порядок постоянных войск обусловлены только духом русского народа, взятого в массе, и статистикой; никакие искусственные сочетания, для предосторожности, нам не нужны. Вся внутренность империи, четыре пятых государства, может быть, в случае войны, совершенно обнажена от войск, кроме караулов при тюрьмах, что позволяет сосредоточивать боевые массы, в несравненно высшей пропорции к итогу вооруженных сил, чем в других европейских государствах; кто не помнит предложения московского городского общества в 1863 году организовать обывательскую стражу, чтобы предоставить правительству возможность вывести к границе все войска? Кроме постоянных войск Россия располагает для обороны своих пределов громадной земской силой, известной, кроме нас, только Англии (волонтеры), Швейцарии и Америке и вовсе неизвестной остальной Европе, которая не смеет дать оружия в руки своим гражданам, не обратив их предварительно в солдат. Все видели, какими глазами итальянское правительство, одно из самых популярных, смотрело на своих волонтеров [101] . Только еще Пруссия прибегает отчасти к ополчению, но и то уже осолдатченному; но прусское ополчение включается в состав армии, которая без него не была бы довольно многочисленна, и потому не есть в собственном смысле ополчение. В наше столетие, в России, ополчение сзывалось уже три раза: в 1807, 1812 и 1855 годах, и ни в какой значительной войне мы без него не обойдемся. Наконец, затруднение, почти неодолимое для европейских государств, при большом напряжении сил, — формирование кавалерии, соответствующей по численности массе пехоты, для нас не существует. В России есть целые области исключительно кавалерийских населений. Казаки принесли уже достаточно пользы русской армии, но они не принесли еще десятой части той пользы, какой можно от них ждать теперь, когда начинает основываться самостоятельное устройство русских сил. Слепое подражание чужим образцам, руководившее полтораста лет русскими военными учреждениями, не допускало наших организаторов видеть что-либо вне этих образцов; наша природная кавалерия осталась до сих пор без развития, ибо ни Франция, ни Пруссия не представляют ничего подобного ей к подражанию; но сама в себе она составляет громадную силу, которой надобно только сказаться.

101

Имеется в виду неприязненное отношение армии и двора Итальянского королевства к участвовавшим в войнах 1859, 1860 и 1866 годов добровольцам под командованием Гарибальди.

С такими средствами Россия, конечно, может не бояться борьбы против каких бы то ни было сил: но средства эти должны быть заранее определены и развиты, должны стать из стихийных государственными. Россия не может быть побеждена, но она может понести ряд временных, очень чувствительных поражений, может быть вынуждена несколько раз возобновлять борьбу с крайним для себя истощением, пока научится опытом и войдет в полное обладание своих богатырских сил.

Мы рассмотрим с должным вниманием, одно за другим, эти особенные условия русского могущества, представленные здесь в кратком перечне.

VIII ОБЩИЕ СООБРАЖЕНИЯ

Мы рассмотрели главные условия, при которых русское могущество может соответствовать современному международному положению нашего отечества. Представим кратко эти условия в их общей связи.

Покуда еще Россия не может существовать без громадной силы. Более всякого европейского государства она должна полагаться только на себя. Военное устройство дело не произвольное, оно зависит от установившегося общественного склада. Вследствие исторического духа двух государств Вооруженные силы их могут быть далеко не равны численностью и далеко не однокачественны при одном и том же военном бюджете. Поэтому подражание тут у места разве только на заре вносимой извне цивилизации. Россия отжила уже подражательный период своей истории. Во внешней, как и во внутренней государственной жизни мы должны быть теперь русскими, сообразоваться только с самими собою. Относительно военного могущества Россия, не говоря уже о ее громадности, поставлена историей в самое выгодное положение. Кроме немногих окраин, заливаемых понемногу русской волной, после упразднения крепостного права между правительством, обществом и народом у нас не существует крупных недоразумений и неоткуда им возникнуть; взаимная доверенность скрепляет сверху донизу все здание государства. В таком положении дел могущество монархии должно мериться не численностью постоянной армии, как в Австрии или в наполеоновской Франции, а итогом всего населения. На такой же военный бюджет, как французский, если бы даже стоимость содержания солдата была одинакова, мы можем выставить силы вдвое громаднейшие, так как нашему правительству не предстоит хлопот заручать солдата в свой лагерь, прежде чем дать ему ружье в руки; так как у нас вся действующая армия может быть двинута за границу и заменена внутри государства людьми, сегодня созванными под знамя. Вследствие того русское могущество относится к французскому не как бюджет к бюджету (как было бы при одинаковых политических условиях), а как 80 миллионов к 37. Но всякая сила, чтобы быть силой, должна быть организована: без этого она сила в возможности, а не в действии. Наши финансовые средства относительно невелики; 80 миллионов русских отдают в руки правительства четвертью менее, чем 37 миллионов французов. Очевидно, что казенными средствами, на которые содержатся постоянные армии, Россия не может покуда быть сильнее Франции. Наша сила в людях, а не в деньгах. Прочность общественного порядка дозволяет нам, с переходом на военное положение, увеличивать армию в несравненно высшей пропорции, чем могут французы, у которых каждый солдат есть в то же время телохранитель правительства, а потому должен быть солдатом по ремеслу. Вторая наша особенность, громадность населения, — позволяет не напрягать своих сил до такой степени, как необходимо в Пруссии, не обращать всей армии в ополчение, но воспитать значительную часть ее в наилучшем боевом духе. Таковы исторические и статистические особенности русской жизни. При громадном и верном населении, но при слабых в то же время финансах Россия не может обнаружить всю свою силу посредством одной постоянной, долгосрочной, если можно так выразиться — солдатской армии; нам нужны армия народная и ополчение. Разумное преобразование началось; остается довершить его. Между тем события не ждут.

Можно сказать почти наверное, что если при первой войне против большого союза (иной войны у нас и быть не может) на врага выйдет не организованная сила русского народа, а одна армия в нынешнем ее составе, то шансы успеха будут опять не на нашей стороне. Принятую теперь у нас военную организацию можно сравнить с организацией союзников в 1854 году; в то время она поставила бы нас относительно учреждений на одной высоте с неприятелем; но она не равносильна нынешнему военному устройству Европы.

Ополчение нам совершенно необходимо. При громадном протяжении наших пределов одной постоянной армии, хотя бы значительно усиленной против нынешнего, не станет на двойное дело — ограждать пределы против всякого покушения и встретить врагов равносильной им массой на главном пункте. Это невозможно даже в случае одиночной войны, не говоря о борьбе против союза, к которой, однако же, мы должны быть всегда готовы. Притом постоянное войско слишком дорогая сила, чтоб ее употреблять там, где без нее можно обойтись. Для этого у нас может быть созвано земское войско — ополчение, вполне соответствующее народному духу, дешевое (ратник в мирное время обойдется не более 5 рублей со всеми посторонними расходами) и без которого, как многократно доказал опыт, мы не можем обойтись в серьезной войне. Но ополчение главнейше нужно для того, чтоб сосредоточить действующие войска против неприятеля, не в разгар войны, когда дело уже отчасти решено, но к началу ее. Чтоб на ополчение можно было рассчитывать, оно должно стать постоянным государственным учреждением, а чтоб ополченцев двинуть вовремя, к первому выстрелу, их следует заблаговременно приучить владеть оружием, к чему лучшим средством представляется трехнедельный сбор раз в год. Земское войско требует только постоянных складов амуниции и оружия и затем очень мало хлопот.