Кавказские новеллы

Два из шести зарытых здесь кувшинов были открыты. Я каждый день приносил и высыпал в них упавшие сливы. Еще два были хоть и закрытыми, но пустыми.

Дато повесил медный котелок с палками-держалками и воронку на ближнее дерево. Медь слилась с корой и стала смотреться наростом. На кухне, сколько я ни ходил мимо, такого увидеть не мог. На кухне он просто был котелком с палками-держалками, нужным для того времени, когда требовалось начерпать вина.

Дато встал на колени, отгреб руками упавшую листву и землю, обнаружив кусок рубероида, поднял его. Чистая влажная глина, как восход, бросила едва заметный розовый отсвет на Дато. Я сквозь деревья посмотрел на небо — на месте ли.

Дато поднялся, окунул лопату в ведерко и ногой на ползаступа вдавил его в глину. Потом осторожно прокопал по кругу, всякий раз окуная лопату в воду. Когда закончил — марани и впрямь стало походить на небо, с которого из-за туч на округу выглянула полная луна. Я снова на миг поднял глаза вверх. А Дато эту луну, как большую лепешку сыра, аккуратно отложил в сторону. Вместо луны осталась ямка с выстланным виноградными листьями дном. Дато убрал листья. Под ними показалась деревянная крышка. Дато, не касаясь краев ямки, поднял ее. Черная ночь дохнула нам из ямки вином.

Младший сын тетушки Кекелии от забора сказал:

— Все еще живем по старинке!

— Если смотреть в обратную сторону — то это будет передовой метод! — ответил Дато.

— Исторически не перспективно! — предупредил младший сын тетушки Кекелии.

Он снова вернулся к середине двора смотреть в ту сторону, где жили Гуло и Маргарита.

Дато медным котелком с палками-держалками зачерпнул от ночи, посмотрел, понюхал, отпил, прислушался к себе, дал мне. Ночь была кисловатой и прохладной. Если честно, была она не очень.

Дато через воронку стал наполнять принесенные кувшины. Воронку держал я. И когда Дато лил неосторожно, вино текло мне на руки — от кистей к локтям. Прилетели осы и, поочередно останавливаясь в полете, словно охраняя друг друга, стали пристраиваться то к воронке, то к моим рукам. Я стал бояться — не цапнули бы. Цапнутый, как бы я смог противостоять Жоре, не цапнутому.

Наполнив кувшины, остаток из котелка мы выпили. Потом Дато опять встал на колени, а я временно повесил котелок на прежнее место. Мокрый, он менее походил на нарост — скорее уж на большой наплыв камеди. Дато осторожно положил крышку, разложив по ней виноградные листья, на которые, как большую лепешку сыра, положил полную глиняную луну, отбросившую на него розовый отсвет. Я подал ведерко. Дато полил луну водой и тщательно затер ладонями. Все накрыл рубероидом и присыпал землей. Остатком воды мы вымыли руки.

Осы увязались за нами домой. И столь надоели, что Дато вынужден был прихлопнуть их полотенцем.

Из одной глины получился Магаро. Из другой мог получиться только завмаг. Младший сын тетушки Кекелии оказывался младшим сыном тетушки Кекелии. Жора был дарвинистом и свои слова о том, что из глины вышли и в глину уйдем, оказывается, употреблял для маскировки.

Таким образом, третьим предназначением глины оставалось быть полной луной на том небе, где зреет вино.

Приглашение Магаро

Продал меня Дато. В Чрдили это было, за хребтом. У себя дома ему такое не пришло бы в голову. Или, наоборот, дома в голову пришло, дай-ка, сказал, продам. А осуществил замысел в Чрдили. Кто видел Чрдили, сразу скажет — для такого дела не найти лучше места. И кто Дато видел, скажет — да, такой человек сделает. Не хотелось мне говорить. Но душа криком кричит, и люди пристали — было или не было? Ну, раб я. Был свободным — теперь раб. Дато продал. Когда Жора на своих буйволах глину привез, — я уже продан был. И уже к тому времени солнце встало. В Чрдили оно потрудиться должно, солнце, чтобы встать. Никак ранее полудня у него не получается. Ну, чуть раньше. Да в такой малости разве меру соблюдать будешь. К полудню — оно и сказать проще. Хотя на самом деле, конечно, встает оно там рано, да из-за гор долго его не видать. В теснине Чрдили выпало место. Вот горы, вот и вот. И нет такого клочка, где бы два соседа дома вровень поставили. Как ни старайся уважить соседа, как ни выкручивайся — но обязательно выйдет одному выше, а другому ниже строиться. Якобы господь этак чрдилийдев испытывал, узнать хотел, не рассорятся ли. А чрдилийпы быстро догадались и, чтобы в свою очередь господа испытать, ссориться не стали. И потому теперь в Чрдили всякое место хорошо.

Сначала меня Дато позвал:

— Поедем да поедем, модио да модио!

А потом, уже там, едва мы приехали, едва в старом доме Дато осмотрелись, девчонка от Магаро прибежала. А всем известно — Дато и Магаро с самого рождения вот так, как два пальца одной руки, дружно жили. Якобы в люльках лежали, а уже перекликались. Эхей, якобы один другого спрашивали, ты грудь у матери уже пососал? Да? В таком случае я тоже сейчас займусь!.. Так якобы у них было. И тут прибежала девчонка, зовет:

— Пойдем, пойдем, дедушка Магаро зовет!

Мы не знали, зачем. Но поклялись — не оставим друг друга ни в беде, ни в радости. Живого и мертвого не оставим. Дали клятву и пошли. Потом кое-кто говорил, что это уже было по плану задуманного — приглашение Магаро.

Эх, было или не было. Теперь-то уж сам не знаю. Мне бы бдительно себя вести. Мне бы только сказать, ладно, мол, Дато, пойди, а я на секунду задержусь, живот там схватило или что. Вот так надо было сделать. Не сделал. И теперь — раб. А им что, Дато и Магаро. Говорят, в старину отсюда в Сурами через хребет тропа шла. А Сурами — это Сурами. Подле него в старину невольничий рынок был. По-всякому раньше жили. Случались времена, которыми теперь гордиться не приходится.

Пошли мы с Дато и, помню, крепко держались друг друга. А все же сила одолела. Встал против нас Магаро. Мы приезжие, а он здешний. Мы вдвоем. А у него — люди его: соседи, родственники, домочадцы. Сколько мы ни держались — одолел он. И, чтобы самому уйти, продал меня Дато.

Отступали мы. Силы наши убывали с каждым шагом. Один другого держал, защищал от людей Магаро. Удалось нам подняться к себе. И не взял бы он нас. Да родственница Магаро тетушка Кекелия потайную калитку показала, которая на ту сторону выходит. Это и решило исход дела. Я проснулся — а уже поздно. Дато откупился и уехал. Посыпал я голову пеплом, оделся в рубище, какое нашел, и смирился.

Вечером тетушка Кекелия пришла. Поставила горячей фасоли и кукурузного хлеба. Сыр в плошнице поставила. Вина, говорит, сам возьмешь.

Дато велел то брать и то. А туда не ходи и туда не ходи. На все четыре стороны показала — не ходи. А утром, говорит, вон ту старую грушу срубишь — Дато велел. Топор там, веревка там. Срубленную ее Жора отвезет к Магаро. Вот как оказалось — и ее Дато продал. А груша такая, что стоит во дворе, ветви же висят едва не за хребтом.

— Чем она-то помешала, несчастная? — сирашиваю. — Она ведь еще видела Сурамский невольничий рынок!

— Потому и велел Дато, что видела и от увиденного плодов лишилась! — ответила тетушка Кекелия.

Прожил я до утра. Утром Жора глину привез. Молча сгрузил я глину под забор и молча на кувшин показал, мол, давай дернем.

Жора от такой удачи даже кадыком порхнул.

— Хорошо умного раба иметь! — воскликнул, кирзачами выпуска сорок четвертого года к столу проскрипел, стакан схватил. — Победу тебе, раб! — сказал.

— И тебе победу! — я ответил.

Выпили кувшин, он мне говорит: