Казаки в Абиссинии

Увидев, что я разговариваю с казаком, толпа дала мне место и веселый молодой матрос, весело подмигнул мне и сказал — «russe bоn…»

Так на баке происходило франко-русское слияние на почве музыки и пения ни в то же время на юте в кают-компании при посредстве женщины, офицеры дружественных наций знакомились между собой.

С офицерами ехала жена одного капитана, служащего на Мадагаскаре, молодая еще женщина в изящном костюме парижанки. Вечером Г. В. К-ий подошел к пианино и заиграл. Французская военная дама оказалась певицей. Сейчас один из офицеров представился К-му и представил его певице. He прошло и пяти минут, как все перезнакомилась и в кают-компании раздались звуки французских романсов.

6-го (18-го) ноября, четверг. Что за скучная, надоедливая история-качка. Неужели она продолжится все пять дней нашего перехода, неужели нельзя к ней привыкнуть, неужели еще пять дней будет эта томительная головная боль, эта пустота желудка, отсутствие аппетита, волн, полная апатия!?.

В конвое трое больных.

Я лежу в душной каюте и тяжелые мысли идут в. голову. Смотрю газеты из России и, как на зло, натыкаюсь на всякие неприятности. «Новое Время», по поводу гибели Гангута, ополчается на современный тип судов из железа и находит его небезопасным для плавания, а наш «Pei-ho» весь из железа… Черт возьми, скучно. Вагнер убил ни в чем неповинную жену, и суд смакует по обыкновению интимные подробности дела. На суше — это все пустяки, но на море, да особенно в качку, это порождает черные тягостные мысли…

Выйдешь на палубу. Кругом море небо. Небо светло-синее, прозрачное, море, покрытое грядами волн; по большим синим волнам рассыпаны маленькие волнышки, они налетают на борт, ударяются об него, шумят и рассыпаются в тысячу брызг. Скучная, однообразная картина.

Вчера французы угощали нас шампанским, сегодня вечером мы зовем их к себе. Позднее на юте, на палубе, под тентом, иуд ласкающим дыханием пассата, слышно пение «Si tu m'aimais», звучит над волнами Красного моря известный романс, слышны мягкие аккорды и воспоминания далекой родины толпятся в мозгу.

Тепло. Половина конвоя ночует на палубе. Тропики дают себя чувствовать, не даром сегодня в полдень даны были под 24® 13 северной широты и 34®00 восточной долготы (от Парижа).

7-го (19-го) ноября, пятница. Сегодня все с утра облачились в фланелевые костюмы и пробковые каски. Термометр показывает 25® R… в тени. Mope, покачавшее было нас третьего дня, успокаивается. Большие волны улеглись, осталась только одна мелкая безвредная зыбь. В полдень мы прошли 19®46 северной шпроты и 36®44 восточной долготы. Каждый день приходится переводить часы мы быстро подаемся на восток. Днем все на палубе. Тепло, как в самый жаркий день у нас в Петербурге. Хорошая погода заставляет общество немного скучать, приходят в голову неожиданные остроты, французы придумывают развлечения.

— «Вы будете представляться?» спрашивают офицеры у нашего секретаря А. А. О-ва; речь идет о знакомстве с французскими офицерами.

— «Зачем же мне представляться, я могу и натуральным быть» — следует быстрый ответ. Французские офицеры придумывают устроить на юте «une soiree de bienfaisance». К нам является депутация с просьбой пожертвовать какую либо вещь для лотереи-томбола в пользу сирот французских моряков; в пользу их вдов устраивается концерт. Жена мадагаскарского офицера под аккомпанемент К-ого исполнила несколько романсов, одна французская и одна английская дамы с играют на пианино, Л. К. А-в споет романс Чайковского: «Но то был сон»; один французский офицер продекламирует стихи на несчастную belle-mere, кандидат на классную должность К-ов, пропоет под гитару русскую песню, японец продекламирует японское стихотворение, — словом, вечер ничем не хуже, чем те благотворительные вечера, которыми порой развлекаетесь и вы, глубоко-уважаемые читатели.

Надо отдать справедливость французам: они умеют веселиться. В 8 часов вечера ют был неузнаваем. Электрические лампы освещали чисто вытертый пол, корабельные цветные сигнальные фонари горели по борту. Под тентом висели цветные флаги, красиво подобранные. Все общество, дамы в бальных туалетах, мужчины в. темном, собрались наверху. Концерт прошел блестяще. Порою можно было бы и позабыть, что нежный голос французской певицы звучит под тентом парохода, чуть видной точкой затерявшегося в Красном море. Концерт кончен. Веселый, черноусый француз, остряк. приступает к лотерее. Большинство отказывается от выигранных вещей и из них устраивают аукцион.

— «Une machine a coudre!» восклицает аукционер, потрясая над головой, аккуратно завернутым и завязанным шелковой ленточкой, ящиком. Цена быстро растет и доходит до 20-ти франков.

— «Une machine a coudre pour vingt francs, c'est tres bon marche», говорит аукционер, «personne ne donne plus, un, deux, personne ne renonce, personne ne veut pas, c'est fait, trois! adjugee!..»

Купивший «machine a coudre» за 20 франков развязывает ленточку и находит под бумагой деревянный ящик из под сигар и в нем иголку с ниткой. Общий смех. И разве не хорошо. придумано? Чем иголка с ниткой не швейная машина

Лотерея и шапочный сбор дают тем не менее вдовам и сиротам французских моряков 1,010 франков.

Концерт кончен. К-ий играет вальс. Хорошенькая англичанка кружится по скользкому полу с французским офицером, кругом сидят дамы и кавалеры, бал в полном разгаре.

Подойдешь к борту, под ногами черная бездна. Маленькими пятнами разбегается белая пена из-под парохода, изредка в темных волнах сверкнет маленькая искорка, еще и еще… Так точно ночью, зимой из-под железного полоза быстро несущихся саней вылетит порой искорка, и горит одну секунду. Тут покажется яркое пятнышко и исчезнет, за ним другое, третье — это фосфоресценция моря, таинственные, мелкие существа, светящая во мраке.

Ночь не несет с собой прохлады. Тело выделяет массу испарений. Белье намокает и липнет к нему. Дышать нечем. идешь в ванну, но и ванна не приносит облегчения. Погружаешься в густой полутеплый раствор соли, будто маслом обдающий, свежести никакой — одно тепло. Идешь и ложишься в каюте, иллюминатор открыт, теплый пассат едва освежает. Тело измучено этой жарой, разварено, мысль не работает, сон бежит от глаз. Наконец, забываешься, чтобы под утро проснуться мокрым от пота и сразу почувствовать, что жара не убавилась, а прибавилась.

8-го (20-го) ноября, суббота. Небо совершенно белое от водных испарений, мелкая зыбь покрывает волны. И кругом это небо, кругом эти волны. Пароход, громадный «Pei-ho» тонет в этом водном просторе, исчезать среди бесконечной глади беспредельного моря. Это крошечный кусок железа и дерева, на котором, как инфузории в капле воды, копошатся люди. Здесь и русские, и французы, англичане и американцы, испанский патер и компания занзибарских негров — это интернациональный город г. плывущий в беспредельном просторе громадного моря… Мы проходили 15®23 северной широты и 39®28 восточной долготы. Mope становится более разнообразным. Вдали на горизонте появляются туманные очертания островов и скал. Отвесными, бледно-желтыми стенами вздымаются они вверх, принимают самые разнообразные, самые причудливые формы. Иной, будто громадный стол вздымается кверху, другой вытянут в длину более чем в ширину, третий — совершенно узкий; вершина одного образует ровное плато, у другого всхолмлена и изрыта, третий имеет остроконечный пик. Несомненно, это вершины горного кряжа, тянущегося под водой. Подле них разбивается белым поясом прибой. Пароход проходит недалеко от некоторых из них, тот же голый песок, никакой растительности, никакого движения-мертвые острова. Словно безмолвные стражи пустынного моря то появляются, то исчезают они на беспредельной синеве вод. Испарения пропитывают воздух и дали чуть покрыты молочной дымкой. Но это не туман далекого севера густой и плотный — это нечто прозрачное, неуловимое, нежное, как все в этом климате, полном контрастов.

Между офицерами нашей миссии и французскими едущими на Мадагаскар, начинается настоящая дружба. На палубе все перемешались, говорят друг другу самые отборные комплименты. Их удивляет, что все наши говорят по-французски. Вечером пьем шампанское за их здоровье, желаем взаимно счастливого пути.

На баке сцены происходят тоже самые мирные и дружественные. Депутация матросов и пассажиров является ко мне с просьбой разрешить угостить наших казаков, распить с ними бутылочку вина. О разрешения начальника миссии позволено устроить в каюте маленький праздник. Любовин готовит речь на французском языке. Надо полагать, что эта речь имела успех, потому что в 10-м часу вечера буфетчик таинственно вызывает из-за стола кают-компании Г. Г. Ч-ова и просит его перевести на русский язык и написать французскими буквами ответный спич пассажиров 3-го класса. При этом выпито шесть бутылок коньяку и столько же вермута. Надо отдать справедливость казакам, они почти не пили ни того, ни другого. Им не нравился аромат коньяка и мягкая крепость французского вина. Вообще, насколько французы своей любезностью понравились нашим казакам, настолько кухня их пришлась не по вкусу их желудкам… Кормят хорошо, дают много, а все как-то не того, лучше бы меньше блюд было, да есть было что, вот ответ на мой вопрос об обеде. Интересно взглянуть на дневники, описывающие их время препровождения на французском пароходе.