Казаки

Шереметев налисал к Борятинскому в Киев письмо, извещал о происшедшем и требовал, чтобы Борятинский выступил из Киева, оставив наряд в городе. В конце своего письма Шереметев приписал собственною рукою: «Крепок Киев был Юрием Хмельницким и козаками, а они отступниц теперь города не крепки будут; можно людей потерять».

Шереметев смотрел на дело так, что нечего более доби-вдться московскому, правительству удерживать Малую Русь, когда туземцы показали нежелание оставаться под ' властью царя. Но писарь Хмельницкого, Семен Голухов-ский, еще до сдачи Шереметева тайком прислал товарищу Борятинекого Чаодаеву письмо в ином смысле:

«Хотя я с паном гетманом, — писал он, — и присягнул королю, но поневоле; а помню присягу его царскому величеству и милости царские. Пеших и конных поляков 3^00, орды 40000: пану Шереметеву нельзя вырваться. Его

обоз кругом осыпали валом. Ради Бога, ваша милость, па><: старайтесь, чтобы скорее ратные люди.его царского величества были присланы на Украину, ибо неприятель думает посягать на всю нашу землю; пусть царские люди по гора-дам будут осторожны и не верят никому по присяге, чтобы не сделали того, что Цыцура, который, по-старому, ляхам передался. Остерегайтесь, а меня не выдавайте; запасайтесь всякою живностью и не верьте прелестным листам, хотя и к вашей милости писанным».

–

Борятинский из этого письма мог заключить, что в Малой Руси еще не все безнадежно потеряно, и что козаки могут еще служить царю. Борятинский не послушал Шереметева. Он говорил:

— Мне царь дает указы, а не Шереметев.

Татары заартачились. Султан созвал к себе мурз. — Что нам делать? — спрашивал он. — Поляки с Москвой мирятся. И нам разве мириться? — Мурзы в один голос сказали: — Если поляки мирятся с Москвою, значит, они отступают от братства с ордою». — Султан поехал в польский лагерь и объявил, что он не согласен.

— Как можно выпускать Москву, — говорил он, — когда она почти в неволе, чуть-чуть жива, чуть панцири на плечах на них держатся, чуть оружие носят.

Предводители успокоили его несколько доказательствами и, главное, подарками. Прошло после того еще два дня. Польские предводители старались как-нибудь устроить примирение московских предводителей с татарами. Шереметев предложил татарам выдать всех казаков, которые оставались еще в обозе московском. Московские люди злились на козаков более, чем татары. 3 ноября (23 октября стар. ст.) московские люди начали выгонять из своего обоза казаков безоружных. Татары бросились на них и неистовствами над ними; одних били, других ловили арканами. Козаки бросались назад в обоз, но московские люди начали палить на них и помогали своему неприятелю. — Это было (говорит современник) настоящее подобие охоты или скорее рыбной ловли. Московские люди бегали с крю- ками и арканами, ловили малорусов и продавали татарам. Малорусы были тогда очень дешевы. Голодный московский. человек, поймавши казака, отдавал его татарину за кусок хлеба, за горсть соли или муки, или за одно яблоко. Татары поступали с казаками по произволу: одних связывали и вели в неволю, других убивали для забавы.

На другой день, в четверг, 4 ноября (24 октября стар. ст.), московские люди, полагаясь на договор и на честь сво-.

их победителей, отворили сами обоз, и чахлые, голодные, похожие больше на' привидения, чем на живых людей, стали выходить из окопов и должны были отдавать оружие. Комиссары выехали к ним. Немирич, на прекрасном коне, в богатом наряде, изображал лицо короля Яна Казимира. Русские должны были бросать к ногам его свои алебарды, протазаны, ружья, мечи, топоры, бердыши, знамена и барабаны. Другие комиссары с офицерами вошли в московский обоз и увозили из него пушки. — Отдавайте эти орудия нам, победителям, когда не умели ими защищаться от нас, говорили им насмешливо поляки. — Шереметев с воеводами явился к гетманам. Они приняли великодушно побежденных и пригласили к столу. Шереметев ничего не ел, и выпил только полрюмки вина. Когда зашла речь о казаках, боярин вспыхнул и сказал: — «Проклятое отродье! истинные дьяволы! они меня погубили и продали: сами в беду ввели и в беде изменили. Заведут в пропасть, да потом и смеются! Всему виною Цыцура. Я хотел в Киеве оставаться, да послушал его и погубил царское войско. Я уже два года сидел в Киеве, как войско наше было в Украине, и видел их измену и хотел идти к столице, — видел, что мне. не отсидеться между вами и черкасами, а Цыцура бунтовщик меня удерживал. Он и вам зла много наделал. Возьмите у него душу; хоть бы у него было сто душ, все у него отнимите!» Поляки любовались печальным расположением духа и отчаянием побежденного московского вождя. «Вот он, — говорили они, — вот тот, кто чуть с неба не прыгал; теперь смотрите, как присмирел». Этого не могли они сказать о князе Козловском. Он хранил молчание и своею благородною суровостью внушил к себе уважение.

Татары недовольны были тем, что им только отдали казаков. Опять стала роптать вся орда Нуреддинова. — У нас, кричали татары, добыча пропадает! Поляки милостивее к врагам своим, москалям; за столько трудов, за столько страданий, за столько крови хоть бы обоз московский дали облупить; хоть бы если не соболиные, так овечьи меха нашли бы мы там: все-таки было бы чем от холода прикрыться! — Мурзы. пришли к польским предводителям и говорили:

— Отдайте нам обоз московский, а не то султан Нуреддин напишет к султану Калге; у него тридцать тысяч людей, а стоит он на границе Польши.

Гетманы старались умерить требования Нуреддина, а между тем послали пятьсот человек немецкой пехоты, на

стражу в московский обоз на ночь, на случай нападения татар.

Но тут между польскими жолнерами возник ропот. — Какая же теперь награда за наши труды, раны, голод и нужды? — кричали они: — Нет ничего! Мы надеялись, что, по крайности, нам отдадут московский обоз.

• Предводители собрали совет.

— Нам, — говорили они, во что бы то ни стало надобно охранить московский обоз от татарского и всякого нападения. Помните, что сделалось с седмиградским войском Ракочи под Черным Островом. Оно отдалось полякам на милость; а потом татары взяли всех в неволю. Это большое бесчестье польской нации. Смотрите, чтобы и теперь того же не случилось. Мы отобрали у Москвы оружие, будет подло отдать их безоружными на резню татарам. Из христианского сострадания, по правилам чести мы должны охранять их и проводить в безопасное место. — Другие-возражали: Несправедливо и жалко оскорблять орду. Татары всегда готовы подать нам помощь в стесненных обстоятельствах. В продолжение шести лет войны они были без хлеба, без крова, без жалованья, постоянно сражались против врагов Польши, не взирая на отдаленность пути, на дурные дороги; не колебали их верности наши военные неудачи. Терпеливо они ожидали, что их вознаградят в те дни, когда Польша успокоится. И теперь мы их позвали на помощь. Татарину отказать в грабеже и ясыре — все равно, что пожалеть для званого гостя хлеба-соли. Сообразите еще и то, что султан Калга может придти и насильно отнять у нас то, чего мы не хотим дать добровольно. Они станут с врагами и начнут против нас биться. Неприятель наш даром получил от поляков свободу; пусть же он ее купит ^унаших союзников.

Последнее мнение одержало верх. Вероятно, поляки услыхали, что Борятинский не думает сдавать Киева, а сле-доват^ельно, условие не исполнялось, и поляки имели предлог считать себя не связанными, договор же не состоявшимся. Послали к татарам сказать, что московский обоз отдается им на волю.

Татары бросились со всех ^^рон на московский ^обоз; Стража, поставленная прежде для охранения его, получила приказание отступить. Началось всеобщее разграбление и убийство безоружных. Напрасно ратные люди бросались к ногам татар и просили пощады. Татары гнали их в неволю, а тех, которые оказывали какое-нибудь сопротивление, убивали. Поляки смотрели на эту сцену. Польский историк говорит, что им жаль было русских. На другой день татары потребовали Шереметева.

Шереметева отдали Нуреддину. Его заковали и отправили в Крым. Он ссидсл три месяца в оковах, и наконец, по просьбе своего шеферкази хан приказал его расковать. Несчастный боярин пробыл в татарской земле двадцать два года. Щербатова, Козловского и Акинфиева повезли в Польшу показать королю. Когда их привезли и представили, им приказывали стать пред польским королем на колени. Козловский не согласился на такое унижение, и поляки толкнули его в затылок, чтоб он упал. — Вот, говорили они тогда, не хотел преклонить колена, так стукнулся лбом. — Козловский встал, оправился, принял спокойный и благородный ввд, не говорил дерзостей, как князь Семен Пожарский ха ну, под Конотопом, но и не унижался пред иноземным государем, врагом своего rocy-даря.

IX

После чудиовской победы коронный гетман возвратился в Польшу, а Любомирский двинулся в Украину. Козаки отправились к Корсуну. Тогда крымская орда рассеялась по Украине и начала делать обычные опустошения. Козаки стали битья с ними. Набравши пленных обоего пола, татары пошали их в Крым, но наткнулись на запорожский отряд, который под начальством Суховия шел было на помощь к Шереметеву. Запорожцы рассеяли татар и освободили пленников. Вся Украина заволновалась. Народ, по обычной ненависти к ляхам, отвращался от мысли подчиниться вновь Польше. Много было не любивших и «москалей», после того, как случались от ратных людей насилия и оскорбления. К довершению горя народного, в 1660 году была засуха и не родилось хлеба. В разоренной Малорусии ед^^лось дороговизна и голод. Народ не знал, куда преклонить голову. Распространилась весть о приближении страшного суда. Говорили, что в следующие годы одно за другим постигнут род человеческий разные бедствия: в следующем 1^61 году будет война на всем свете, а в следующие годы :.;шиключитуд -землетрясение, потом потекут кровавые реки, загорится земля по местам, а в 1670 году померкнет солнце и настанет день судный. По Малорусии пошли слухи, что где-то в вавилонском царстве уже родился антихрист,. дал-женствующий пред концом света искушать и мучить род человеческий. _ .

' При таком общем пораженин духа слабый Хмельницкйй не знал, что ему делать — держать ли булаву или последовать своему обещанию, данному в обозе под Слободищем. Юрий был по натуре робкого ума, непредприимчивой воли, грустного нрава и в то же время раздражительного; он мог переходить от мягкости к суровости, от податливости к упрямству, но так или иначе, а всегда мог жить только чужим произволом и делаться орудием других. После чудновского дела нужно было держать совет с козаками, обсудить дело на раде, мысленно оглядеть Украину, поразмыслить, что с ней делать и как поступить. Назначена была рада в Корсуне. Хмельницкий пригласил туда Беневского, конечно, надеясь, что он с своею ловкостью сумеет направить толпу. Нужно было, чтобы кто-нибудь говорил козакам от имени короля. Пока собирались все полковники, сотники, прошел месяц. По козацким обычаям, нельзя начинать рады, если хотя один полковник не будет налицо, когда этот отсутствующий не. даст за себя кому-нибудь полномочия.