Казанова Великолепный

Себя он не щадит. Нередко похождения его неблаговидны, особенно в тех случаях, когда он лишает невинности очередную девушку с оплаченного согласия ее родичей. Периодически возобновляющиеся болезни в конце концов нагоняют скуку, нередко создается впечатление (вполне оправданное), что он не знает сам, куда идет. А путь его ведет сюда, к столу, за которым мы его и видим пишущим. Чего же он хочет? Какова его цель? Он так старается выговорить все до дна, но на дне оказывается загадка. И все же мы его читаем, как будто он открывает нам тайны, сокрытые за семью печатями. Давно уже мы можем без стеснения отбросить прочь значительную часть того, что выдается за шедевры на мировом книжном рынке. Что же мешает так же поступить и с этой книгой, в которой ничего не происходит? Но нет, достаточно Казе увлечь нас на миланский карнавал, или на бал, где он до упаду отплясывает контрдансы, или в очередное амурное приключение, когда «пять часов пролетают, как пять минут», или на пир, где переодевание путает все карты, — и мы с восторгом и любопытством устремляемся за ним. Уступит ли начитанная малютка Клементина после долгой осады? Нет? Не важно, комедия продолжается, за этим эпизодом будут новые.

«Fovet et favet (лелеет и благоприятствует) — таков был мой излюбленный девиз, таким, благодаря природному моему добросердечию, он остается доселе и останется до самой смерти».

Брат Казановы, священник, бежал с девицей по имени Марколина. Каза недолго думая забрал ее себе. В обществе Розали, Аннетты и конечно же этой «племянницы» он припеваючи живет в Генуе. И до чего же приятно ему писать вот такое: «Племянница, сделавшись моею любовницей, распалила меня». А между тем в Марселе его ждет не дождется Серамида, то бишь маркиза д’Юрфе.

«Я предавался без удержу любострастию, я любил эту жизнь и не считал зазорным попользоваться женскими бреднями — ведь она только того и желала, чтоб кто-нибудь ее одурачил. Я предпочитал, чтоб это был я, и ломал комедию»*.

Все то же оправдание. Впрочем, он отдает должное маркизе:

«При всем своем безумии г-жа д’Юрфе была великодушна».

Предписания «оракула» недвусмысленны: Каза должен «оплодотворить» г-жу д’Юрфе, после того как оба совершат очистительное омовение в купальне. Джакомо боится, как бы не «дать осечку» во время предстоящего деяния. Ундина? Вот роль для Марколины! Даже в рифму подходит. «Ежели читателю доводилось заниматься магией, он поймет меня».

Пассано, неудачливый соперник на роль «оплодотворителя», разоблачает Казанову. Но тот выставляет его самого одержимым черными силами. Доказательство — его поразила скверная болезнь.

По обряду следовало принести в дар семи планетам драгоценные металлы. Для этого были приготовлены особые шкатулки, однако же, вместо драгоценностей, в них лежал свинец. Шкатулки бросили в море. Ундина-Марколина великолепна. Представляясь Серамиде, она протягивает ей записку: «Я нем, но я не глух. Я покинул Рону, чтоб искупать вас. Час настал»*. Все совершается согласно приказаниям короля саламандр Оромазиса. Г-жа д’Юрфе воспламеняется все больше. «„Мне трудно было жалеть эту женщину, уж очень она была смешная“, — признается Каза. Он, Галтинард, готовится стать и мужем, и отцом Серамиды. И я познал Серамиду, восхищаясь прелестями Марколины, коих дотоле мне не случалось столь сладостно зреть»*.

Затруднение в том, что процедура оплодотворения должна для верности повториться трижды.

«Возбужденный Ундиной, иду я в другой раз на приступ еще более продолжительный, ибо час-то длится шестьдесят пять минут. Я вступаю на поле брани, тружусь полчаса, обливаясь потом, утомляя Серамиду, но кончить не могу, а плутовать стыжусь; она утирает мне со лба пот, что стекает с волос, смешавшись с помадой и пудрой, Ундина дерзновенно ласкает меня, сохраняя силы, меня оставляющие, когда я касаюсь дряхлого тела…»*

Сцена патетическая или, как на чей вкус, комическая. Каза притворился, будто довел дело до конца, что от мужчины требует больше симулянтского таланта, чем от женщины. Как правило, мужчинам даже в голову не приходит, что их партнерши притворяются. Женщины более проницательны, но все же и их можно провести. («Даже Марколина обманулась».)

Каза, ставший заложником своего сценария, должен выдержать еще одно соитие, посвященное Меркурию. Марколина щедро расточала ласки, как положено водному духу, чем несказанно удивила г-жу д’Юрфе-Серамиду.

«Она просила восхитительное создание осыпать меня дарами своими, и тут-то Марколина выказала все, чем славятся питомицы венецианской школы. Она обернулась лесбиянкой и, видя, что я восстал, подбодрила ублажить Меркурия; но вновь все то же: хоть молния и сверкает, гром никак не грянет. Я видел, что труд мой уязвлял Ундину, видел, что Серамида мечтала окончить поединок, длить его я больше не мог и решил обмануть ее второй раз агонией и конвульсиями, а затем полной неподвижностью, неизбежным следствием потрясения, кое Серамида сочла беспримерным, как она мне потом сказала»*.

Следует ли это понимать так, что, выражаясь современным языком, эрекция у Казановы наступает, а эякуляция — никак? Вероятно, нет. Так или иначе, вызывает восхищение и его профессиональная добросовестность, и чисто женский дар имитировать экстаз. В наши дни этот тяжкий труд могло бы заменить искусственное осеменение в самой рядовой клинике. Без всяких Оромазисов, Меркуриев, Ундин и «молний». Мастурбация в кабинке, сперма, оплодотворение с помощью шприца. Правда, медики вряд ли рекомендовали бы такую операцию маркизе д’Юрфе, хоть Каза в своей «Истории» ее безбожно старит: дает ей семьдесят лет, тогда как на самом деле ей было всего пятьдесят восемь. Но все же наука дает надежду даже женщинам за шестьдесят. В конце концов, бывают ненормальные гинекологи.

В общем, пока это дело довольно сложное. Клонирование его упростит, к тому все и идет. Возможно, нынешние граф де Сен-Жермен или Казанова маскируются под генетиков и проворачивают свои махинации в каких-нибудь тайных лабораториях. А американские миллиардеры, свихнувшиеся на оккультных науках, приходят к ним в надежде на «перерождение» или на бессмертие. Все возможно в этой бесконечно расширяющейся галактике, человеческая комедия еще только начинается.

Г-жа д’Юрфе спрашивает оракула, успешно ли прошла магическая операция. Каза не теряется:

«Я отвечал, что солнечное семя проникло в ее душу и она родит в начале февраля себя самое, но только мужеского полу»*.

А пока он отправляет маркизу в постель, где она должна пролежать в полном покое сто семь часов. Ему не терпится соединиться с горячо влюбленной в него Марколиной, и он проводит с ней ночь не хуже, чем, бывало, в Парме с Генриеттой и в Мурано с М.М. (высшая оценка по шкале Казановы). «Я не покидал постель четырнадцать часов и четыре из них посвятил любви»*.

В «венецианской школе» есть своя прелесть.

Марколина заработала роскошное ожерелье и шестьсот луидоров. Она не хочет расставаться со своим шевалье де Сейнгальтом. Нет, убеждает он ее, ты сыщешь себе мужа. Нет, противится она, возьми меня с собой, я буду тебе нежной подругой, «я буду любить тебя сильней жизни, холить, как родное дитя, и никогда не стану ревновать»*.

Вот клятва истинной любви!

Г-жа д’Юрфе тоже весьма довольна. «Женитесь на мне», — предлагает она Казе, но он уворачивается, ссылается на то, что тогда, переродившись и став его сыном, она будет объявлена незаконнорожденным. Так что будем благоразумны и попросим новых указаний оракула. Вопросы, ответы, снова вопросы и снова ответы — дело кропотливое.