Казанова

Ну и причем здесь Казанова? Без сомнения, он хотел бы стать вместо Кальцабиджи инициатором этой лотереи, столь соответствовавшей его математическим познаниям и склонности к расчету вероятностей, но стал простым конторщиком, получив скромную, но прибыльную должность. Благодаря гибкому уму и кое-какой поддержке он, вероятно, сумел просочиться в это предприятие, хоть и не сыграл той роли, какую себе приписал.

Занятый своими «грандиозными» финансовыми делами, Казанова не забывал о женщинах. Для начала он грубым образом вывел из неведения восхитительную семнадцатилетнюю девушку, племянницу мадам ХХХ, которая только что вышла из монастыря. За одну-единственную встречу, явившую собой самый поразительный урок сексуального воспитания во всей известной мне европейской литературе, он обучил ее всему, относящемуся к любви. В относительно косвенной и завуалированной манере Казанова объяснил ей, что Тиретта, прозванный, как уже говорилось, Шесть Раз, обладает половым органом просто чудовищных размеров в сравнении с его собственным; но невинная девушка с трудом могла себе представить, о чем идет речь: «Я не очень четко себе представляю эти вещи, чтобы вообразить, какую величину можно назвать чудовищной» (II, 38). Решительно, очаровательной невежде необходим хороший урок естествознания, с наглядными пособиями. Казанова обнажается: «Взгляните, прошу вас», онанирует и эякулирует при ней: «Останьтесь, уже все», и наконец показывает ей на своем платке верный признак своего наслаждения: «Если поместить это вещество в положенную ему печь, оно выйдет оттуда спустя девять месяцев мальчиком или девочкой» (II, 39). Девица, прекрасная ученица, схватывающая на лету, настолько покорена его активной педагогикой, что вскоре предлагает ему брак, чтобы узаконить желанное сексуальное взаимодействие. Эта сладостная связь не помешала, однако, Казанове влюбиться в юную Манон Балетти, дочь дорогой Сильвии, младшую из четырех детей четы комедиантов. Когда он снова увидел Манон, прибыв в Париж, то был удивлен чудесным преображением ее особы, то есть, что важно для Казановы, ее тела. Теперь ей пятнадцать лет, и она превратилась в очень хорошенькую девушку. У нас есть блестящее подтверждение этой красоты, если, как утверждает Шарль Самаран, портрет, написанный Натье для Салона 1757 года, был сделан с нее [68] : «Она изображена по пояс в образе Талии, с маленькой маской в руке, среди летучих занавесов, окружающих ее, один из которых, с элегантными складками, она поддерживает рукой над своей головой. В вырез платья видна грудь очень приятной формы. На улыбающемся лице под венком из листьев – черные глаза с широкими бровями, тонкий нос, веселый рот. Круглые щеки сильно нарумянены. Позади нее возвышается театральная декорация, где видны три крошечных персонажа – Коломбина, Меццелин и Арлекин». Начав встречаться, Джакомо и Манон полюбили друг друга, хотя в первое время они не признавались самим себе в нежной взаимной склонности. Казанова влюбился настолько, что Шарль Франсуа Клеман, клавесинист и композитор, на двадцать лет старше Манон, с которым она была помолвлена и кому предназначена, хотя ее мнения не спрашивали, получил безапелляционный отказ. И Джакомо, которого вся семья стала считать официальным женихом, крутил любовь (соблюдая все приличия, разумеется!) с нежной Манон, каждый день дарившей ему новый знак своей привязанности. Без малейшей мысли о соблазнении, он всерьез подумывал о браке – в очередной раз.

68

По мнению Гугица, портрет, опубликованный Альдо Рава как изображение Манон, приписанный им Натье, на самом деле принадлежит кисти Рау и изображает ее мать Сильвию, тогда как портрет, опубликованный Рава как портрет Сильвии кисти Ван Лоо, изображает как раз Манон.

Страсть к Манон Балетти – совершенно исключительный случай в бурной любовной жизни Казановы, поскольку ему достало терпения ухаживать за ней два долгих года, так и не вступив с ней в интимную связь. Это совсем не в духе Казановы: он не тот человек, чтобы тратиться на бесконечное ожидание и обхождение. Спокойная и почти семейная любовь у камелька. Что-то чересчур мирная атмосфера. Однако Казанова сохранит благостное воспоминание об этой целомудренной страсти, поскольку так и не расстанется с письмами своей дорогой Манон: много времени спустя после его смерти в чулане Дукса нашли сорок два пожелтевших и покрытых пылью письма, написанных с апреля 1757 года по январь 1760-го. Надо только представить себе, что всю свою жизнь Казанова возил их с собой, переезжая с места на место, гонимый по всей Европе, так и не расставшись с ними: явное доказательство нежного чувства и истинной привязанности. Да, порой – хоть и очень редко – Казанова мог быть сентиментален.

Поздно вечером, засыпая на ходу, Манон уходит в свою комнатку, чтобы написать Казанове, если забота о соблюдении приличий, неуместное присутствие лишних людей или бдительность родителей помешали ей поговорить с ним днем наедине. Живые и нетерпеливые, нежные и трогательные, искренние и пламенные письма, переполненные любовью к Джакомо, к ее дорогому Джакометто, как она порой ласково его называет. Когда ему приходится отлучиться на какое-то время, ей страшно тяжело: «Ваше удаление причиняет мне боль, какую я не могу Вам описать; я удручена и совершенно без сил. Я не могу свыкнуться с печальной мыслью о том, что Вы далеко от меня, что я целых два месяца Вас не увижу и даже не смогу получать от Вас вестей. Эти грустные мысли удручают меня, наполняя сердце болью» (I, 1091). Однако красавица, не будучи ни простушкой, ни дурочкой, не доверяет Казанове в той же степени, в какой любит. Она быстро поняла, что этот мужчина, которого желают все женщины, ослепляющий своей авантажной и внушительной внешностью, импозантностью и уверенностью в себе, престижными связями при дворе и в правительстве, деловой жилкой и способностью быстро сколотить состояние, богатым прошлым и бесчисленными удачами, путешествиями и побегом, не создан для того, чтобы стать чутким и верным мужем. «Вы начинаете сильно преувеличивать Вашу любовь, я верю в ее искренность, мне это лестно, и я не желаю ничего другого, только чтобы она длилась всегда. Но продлится ли она? Я прекрасно знаю, что Вас возмутят мои сомнения; но мой дорогой друг, от Вас ли зависит перестать меня любить? Или любить по-прежнему?» (I, 1085–1086). Читая эти письма, понимаешь, что Казанова несколько лицемерно утверждал, будто это Манон вскоре переменит любовника, чтобы лучше оправдаться в собственном отдалении и очевидном непостоянстве. Эта мысль возмущает малышку Балетти.

Письма Казановы к Манон так и не нашли. Однако содержание их можно себе представить. Насколько письма Манон были длинными и страстными, не менее четырех страниц, настолько ответы Джакомо, как признавал он сам, были краткими и поспешными. Я представляю себе короткие записки, начерканные наспех в редкую минуту досуга среди многочисленных занятий, дел лотереи, игры в карты, приемов в высшем обществе, каббалистической чепухи, секса. Наверняка любовь Манон ему льстила – такая чистая, трогательная, однако он был к ней довольно безразличен, поскольку она не сразу уступила его ненасытным развратным капризам. Ибо любовь в сердце распутника угасает, если ничем ее не подпитывать. Видя, что посещения любимого становятся все реже и реже, бедная Манон, несмотря на свою неугасимую страсть, постепенно поняла, что Казанова не перестанет вилять и никогда на ней не женится. Их бесконечная помолвка ни к чему не приведет. Он никогда не совьет гнезда: разве можно себе представить Казанову отцом семейства? Чувствуя, что Казанова от нее ускользает, обманутая в своих ожиданиях возлюбленная испытывает сильную горечь. В середине февраля 1760 года Манон, в яростной усталости от его чересчур долгих отлучек, пишет ему последнее письмо: «Будьте благоразумны и примите хладнокровно новость, которую я Вам сообщу. В этом свертке все Ваши письма. Верните мне мой, и если Вы храните мои письма, то сожгите их. Я рассчитываю на Вашу порядочность. Не помышляйте более обо мне. Со своей стороны, я сделаю все возможное, чтобы позабыть Вас. Завтра я стану женой г-на Блонделя, королевского архитектора и члена королевской Академии. Вы меня очень обяжете, если по возвращении в Париж притворитесь, будто не узнали меня повсюду, где меня встретите» (II, 242). 29 июля 1760 года было подписано свидетельство о браке Манон Балетти с Франсуа Жаком Блонделем, вдовцом пятидесяти пяти лет, профессором Художественного училища и членом Академии архитектуры. Нет никаких сомнений в том, что Манон Балетти, разочарованная большой несчастной любовью, дала согласие первому серьезному жениху, попросившему ее руки.

В 1761 году Казанова, вернувшись в Париж, наносит визит г-же Ванлоо, которая просит его остаться на ужин. Но узнав, что среди приглашенных будет г-жа Блондель, он, выполняя просьбу Манон, предпочитает уйти и избежать этой встречи, за что Манон на следующий же день передаст ему благодарность. По случаю мы узнаем кое-что об этой странной паре: муж жил в Лувре, тогда как Манон – в другом доме, на улице Пти-Шан. Однако это очень хорошая семья, уверяет г-жа Ванлоо, подтверждая, что муж каждый вечер ходит ужинать к жене. «Блондель хочет, чтобы его жена ни в чем себе не отказывала. Он говорит, что это поддерживает любовь и что, никогда не имев любовницы, достойной быть его женой, он рад, что нашел жену, достойную быть его любовницей» (II, 706). Вот, наверное, замечательная острота, которая рассмешит читателя! Тем не менее в 1761 году Блондели оба жили на улице Лагарпа. И только в 1767 году Блондель получил позволение поселиться на первом этаже Лувра, с выходом во двор, где он также будет жить вместе с женой. Казанова что-то позабыл или перепутал? Скорее всего, это низкая месть, высмеивание пары, которая никогда не будет таковой. Разве не сказал он г-же Ванлоо, что если архитектору досталась новехонькая жена, то не по его вине: этим он обязан Манон Балетти? Такое впечатление, что Джакомо разочарован и почти обижен, что не стал первым мужчиной этой девушки.

Можно заподозрить, что столь платоническая страсть, отнюдь не удовлетворяющая законные и пламенные чаяния его вечно ненасытного тела, подталкивала Казанову не пренебрегать продажными красотками и содержанками из парижских театров. Более того, он регулярно влюблялся в очередную красавицу – разумеется, еще более привлекательную и соблазнительную, чем предыдущая. Необходимо подчеркнуть, что в приключениях Джакомо Казановы присутствует зачастую водевильная сторона. На сей раз он безумно влюблен в некую мисс Х.С.V. двадцати лет от роду, которая не кто иная, как Джустиниана Винн, дочь венецианки и англичанина. Он уже встречал ее в первое пребывание в Париже, когда ей было всего двенадцать, потом в Падуе и в Венеции, где безрезультатно за ней ухаживал. Разумеется, это не причина, чтобы отступать, и Джакомо в очередной раз пытается ее соблазнить. К несчастью, она беременна: отчаявшись, она не видит иного исхода, кроме как наложить на себя руки, если не сможет избавиться от ребенка. Джакомо делает все возможное, чтобы найти вместе с бабками-знахарками решение проблемы, уверенный в том, что его услуги подлежат оплате, иначе говоря, что ему следует воздать самой интимной благорасположенностью. Но Джустиниана и слышать об этом не хочет и упорно противится. Ничего не поделаешь! Она не сдается. В довершение несчастья, снадобья не возымели никакого действия. Вскоре она уже не сможет скрывать своей постыдной беременности от родных. И тогда Казанова, готовый на любые ухищрения, лишь бы добиться своей цели, сообщает ей, что открыл совершенно безотказное средство, чтобы мгновенно избавиться от плода. В данном случае речь идет об Арофе (сокращение от «аромат философов») – средстве, которое упоминается у Парацельса и Борхава: это мазь, в состав которой входят порошок шафрана, мирра и т. д., на медовой основе.

«Женщина, стремящаяся опростать свою матку, должна обмазать этим снадобьем край цилиндра подходящего размера, ввести его в вагину, касаясь округлой плоти, которая есть ее самое возвышенное место. Цилиндр должен одновременно тереться о стенки канала, соприкасающегося с запертой дверью домика, где находится маленький враг, которого хотят выманить. Если повторять это трижды-четырежды в день в течение шести-семи дней подряд, дверка поддастся и наконец откроется, и зародыш выпадет наружу» (II, 161). Казанова первый прекрасно сознавал полную нелепость столь дурацкого рецепта, но проблема не в этом. Доводя мистификацию до конца, чтобы удовлетворить свои все более обостренные желания, он без смеха объяснил внимательно слушавшей мисс, что для того чтобы Ароф подействовал, он должен быть «смешан со спермой, ни на миг не теряющей своего естественного тепла». Всем понятно, что щедрый и услужливый Казанова тотчас самоотверженно предлагает предоставить пациентке свежую драгоценную жидкость. Обман, одновременно смешной и отвратительный, поскольку он цинично построен на чужой беде.

Можно только гадать, почему Казанова, обожающий роскошь и комфорт, согласился на подобные условия, чтобы проникнуть внутрь своей желанной мисс. Им приходилось заниматься любовью, прячась на мерзком чердаке, где хозяйка дома три дня хранила дичь. Какая разница! Казанова нашел место для матраса, подушки и одеял, так что они занимались любовью среди пуха и перьев в кладовой, вооружившись свечой и огнивом, необходимыми для того, чтобы он мог должным образом разместить Ароф на стратегическом объекте. Она раздевалась, ложилась на спину и разводила ноги, согнув их в коленях, а Казанова тем временем покрывал извергательным средством головку своего члена, в данном случае служившего вводящим цилиндром и источником семенного вещества-основы. Совершенно смешная и гротесковая ситуация, во время которой он должен был сохранять серьезность, как хирург, готовящийся к операции. Смешно и немного жалко. Даже в наихудших условиях, даже под псевдомедицинским предлогом, даже без намека на любовь, страсть, единение чувств – секс, лишенный всяких оправданий, кроме себя самого, имеет для него ценность сам по себе. Решившись воспользоваться ситуацией до конца, Казанова советует повторно применить зелье, что лишь усилит его действие. Новое введение. Хотя лечение продолжалось несколько ночей, Ароф, разумеется, не подействовал. Трезвомыслящая Джустиниана, не сожалевшая о лечении, извлекла вывод: «Она сказала мне при последнем расставании, что все проделанное нами скорее породило бы в ее органе дополнительный зародыш, нежели заставило исторгнуть заложенный в нем плод. Нельзя было рассуждать более здраво» (II, 170). Всем известно, что оплодотворение двух яйцеклеток, во время двух последовательных овуляций, так и не было научно доказано. Тем не менее это был уникальный случай проверить вероятность данного явления. С надеждами на аборт было покончено. Джустиниане оставалось только тайно разродиться в монастыре.

Чуть позже Казанова влюбился в очень хорошенькую торговку шелковыми чулками, которая вышла замуж в следующее же воскресенье. Немного времени спустя она сообщила ему о своей беде: мало того, что молодожены по уши в долгах, но к тому же ее муж, слабого здоровья, оказался совершенно не способен исполнять свой супружеский долг. «Он не умер, но не подает признаков жизни», – жестоко уточнила она. Вся проблема Казановы и очаровательной Баре, желавших друг друга, заключалась в том, что она не могла «располагать плодом, принадлежащим Гименею, пока Гименей хотя бы раз его не вкусил» (II, 205). Пока они должны удовольствоваться самыми восхитительными безумствами, оберегая ее девственность. При следующей встрече, тогда как Казанова надеялся, что брак наконец свершился, чтобы он мог свободно насладиться своей возлюбленной, та оказалась по-прежнему девственной, хотя муж провел с ней всю ночь. Какой тяжелый удар! Она его успокаивает. На сей раз дело обстоит совершенно иначе, поскольку муж полагает, что сделал то, чего не сделал. Если он все поймет, то наверняка страшно расстроится, так что два голубка приходят к по меньшей мере неожиданному и игривому решению: Казанова должен лишить ее девственности, чтобы муж мог быть уверен, будто сам достиг своей цели. Короче, они занимаются любовью, чтобы оказать ему услугу! Дабы увериться в своей мужской силе, муж должен стать рогоносцем.

Именно в это время начинаются тайные поручения, которые Берни доверяет Казанове через посредство своего первого заместителя, аббата де Лавиля. В конце августа 1757 года он должен отправиться в Дюнкерк, чтобы посетить восемь или десять военных кораблей, стоящих там на якоре. В его скромную миссию входило познакомиться с офицерами, командовавшими судами, составить подробный отчет об общем вооружении кораблей, о числе матросов и боеприпасов. В своих мемуарах Берни сетует на то, что один корабль, построенный в Дюнкерке, обходится королю втрое дороже того, сколько он стоит частному судовладельцу. Вне всякого сомнения, министр хотел бы узнать о причине завышенных цен: дурное управление или нецелевое использование средств? Казанова – удобный человек, шпион широкого профиля. Сильные мира сего осыпают его щедротами, вознаграждая сполна, но при этом понимая, что он оказывает немного постыдные услуги, которые было бы непочетно поручить аристократам. Как бы то ни было, он старательно выполняет поручение, которое не представляет для него большой сложности. Хотя он еще не вполне понял, что подразумевают под конфиденциальной миссией. В самом деле, на обратном пути его арестовали и содержали под стражей в Эре, военном городе, поскольку он хотел ускорить свое возвращение, взяв почтовую карету и выдав себя за курьера. Он кричал, божился, бесновался. Когда на следующий день его освободили, он хотел жаловаться, поскольку его человеческие права были нарушены, хотя прекрасно сознавал, что совершенно не прав. Но он упрямо гнул свое. По счастью, дело уладилось благодаря крайней учтивости коменданта. В Амьене он сильно поссорился со служащим, сбирающим таможенные платежи. С него потребовали огромный штраф за семь унций табаку. Он разыграл оскорбленного иностранца, распушил перья, пригрозил сообщить обо всем своим сановным знакомым при дворе. Разумеется, не такого ждут от тайного агента: привлекать к себе внимание по столь ничтожному поводу. В конечном счете все уладилось наилучшим образом, и по возвращении он получил солидное вознаграждение в пятьсот луидоров.

Второе поручение, гораздо более важное, завело его в Голландию. Если верить «Истории моей жизни» (а почему бы ей не верить, хотя похоже, что в ней смешаны две разные поездки в Голландию, первая – с октября 1758 года и вторая – с сентября 1759), в его задачу входило отправиться в Амстердам, чтобы обменять королевские векселя на двадцать миллионов франков (сумма, безусловно, значительная) на бумаги какой-либо иной державы, не столь скандальные, как французские, которые, таким образом, возможно будет реализовать. Надо сказать, что в то время кредит Франции упал как нельзя ниже, поскольку в стране был жуткий дефицит финансов. Будучи союзницей Австрии и России, она втянулась в страшно разорительную войну с Англией и Пруссией. Вся задача Казановы в Амстердаме, таким образом, состояла в том, чтобы перепродать королевские векселя с как можно меньшим убытком. А это было не так-то просто, настолько сильно было подорвано финансовое доверие к Франции. Казанове оставалось только твердить повсюду, что, когда будет подписан мир, а это произойдет очень скоро, международные инвесторы вновь обретут доверие. Сначала ему предложили отдать французские королевские векселя с убытком в 10 %, взяв шведские акции с надбавкой в 15 %. Сделка хорошая, но она заняла бы три месяца. Слишком долго для Казановы, которого поджимает время и торопит начальство. Второе предложение: амстердамские банкиры дают ему десять миллионов серебром наличными и семь бумажными деньгами, которые дадут 5–6 % минус 1 % за маклерские услуги. Кроме того, они отказываются от миллиона двухсот тысяч флоринов, которые Французская Индийская компания должна голландской. Казанова передает это предложение г-ну де Булоню, который отвечает, что отказывается от такого погашения. Казанова упорно добивается нового предложения, гораздо более выгодного. Франция потеряет только 9 % при продаже двадцати миллионов, однако при условии, что он не станет претендовать на комиссионные со стороны покупателей. Десять или двенадцать дней спустя Казанова получил письмо от г-на де Булоня, дающее добро на заключение сделки.