Казанскй треугольник

Максим и Алмаз сидели рядом и изредка переговаривались. Но все время Максим видел только Светлану, а Алмаз — Лилю.

Лиля дохаживала последние дни, у нее был большой живот, совсем не пропорциональный ее росточку. Именно на этот живот и смотрел все время Алмаз.

Кроме Светланы, в зале присутствовали лишь родители Алмаза. Своих родных Максим не увидел.

Процесс протекал вяло. Государственный обвинитель с большим акцентом зачитывал результаты проведенных следствием экспертиз, показания подсудимых. Некоторое оживление внес Шамиль Бариев, который стал рассказывать, как он наткнулся на сарай со шкурами. Он проходил по делу в качестве свидетеля и поэтому не стеснялся в выражениях. Суд неоднократно прерывал его и просил избегать нецензурных выражений. Бариев вновь начинал говорить и никак не мог обойтись без матерщины.

В результате суд арестовал его на пятнадцать суток за явное неуважение к суду. Его вывели из зала, и прокурор самостоятельно зачитал его показания, которые он дал в момент задержания со шкурами.

Адвокаты Алмаза и Максима стали доказывать, что каких-либо доказательств, подтверждающих причастность их подзащитных к кражам с меховой фабрики, стороной обвинения предъявлено не было, что все обвинение построено лишь на показаниях подсудимых, которые оговорили себя в процессе следствия, заявив, что принимали участие в сбыте овчинных шкур. А сделали они это вынужденно — у Фазлеева беременна сожительница, и постоянные допросы могли отрицательно сказаться на ее здоровье, а у Маркова — мать была при смерти.

Единственное, в чем эти ребята виноваты, так это в том, что были знакомы с Андреем Бариновым, неоднократно судимым за различные преступления. Да, он им предлагал совершить разбойное нападение на контейнеровоз, но их подзащитные нашли в себе мужество и, не побоявшись угроз, отказались от совершения этого преступления.

Выслушав прения сторон, суд удалился на совещание, а всех присутствующих в зале заседания попросили выйти в коридор.

* * *

Алмаз и Максим сидели в зале под наблюдением конвоя. Они тихо разговаривали, стараясь не привлекать внимание конвоя. Максим рассказал, что вместе с ним в камере сидел Сергей Фомин, который оказался милицейской уткой. Рассказал, как между ними произошла ссора, в результате которой менты его сильно избили.

Алмаз удивлялся, как другу удалось вычислить эту подставу.

Секретарь пригласила всех в зал. Когда все расселись, вышла судья и зачитала результативную часть приговора.

Фазлеев Алмаз за сбыт заведомо краденого имущества приговорен к трем годам лишения свободы с отбыванием наказания в колонии усиленного режима.

Максим, помимо этой статьи, осужден за оказание сопротивления работникам милиции при исполнении ими должностных обязанностей. Ему дали шесть лет с отбыванием наказания в колонии строгого режима и с возмещением ущерба автопарку милиции.

Услышав приговор, Светлана заплакала.

Максим смотрел на нее и всем видом пытался показать, что доволен приговором.

После того как все родственники покинули зал, конвой повел их, уже осужденных, к машине.

— Держись, Максим! — крикнула Светлана, — я все сделаю, но вытащу тебя! Верь мне! Я люблю тебя! Слышишь! Люблю!

Их почти силой затолкали в фургон, и машина тронулась.

Книга четвертая

* * *

Максим уже более пяти суток отбывал наказание в штрафном изоляторе (ШИЗО), так как демонстративно, в присутствии осужденных, отказался выходить на работу.

Администрация колонии не была удивлена дерзостью этого парня, который бросил лопату и отказался работать.

Максим за свои полтора года успел сменить три зоны, в которых он зарекомендовал себя только с отрицательной стороны. Его переводили из одной тюрьмы в другую, надеясь сломать, но пока ничего не получалось.

Зона, куда он в этот раз попал, именовалась среди осужденных как «красная», то есть в ней власть над осужденными держали «общественники», или, как еще их называла администрация, «лица, осознавшие содеянное и вставшие на путь исправления». Таких, как эта, в Воркуте было всего две. Остальные жили по обычным воровским законам.

Зона была рабочей, и каждый день десятки заключенных отправлялись в забой добывать уголь. И случай с Максимом был первым за последние полгода, когда зэк отказывался работать. Раньше там процветали воровские законы, но с приходом нового начальника, жизнь резко изменилась. Кого-то из «отрицаловки» удалось сломать, кого-то перевести в другие колонии. Ходили слухи, что отдельных заключенных просто убили, списали как погибших в забое от взрывов метана.

Никто не проверял достоверность этих слухов. Зона числилась благополучной, и комиссии туда не приезжали.

И вдруг серьезное ЧП! Отказ от работы, и кого — заключенного, который осужден по первому разу. Был бы вор, а здесь — неведомо кто.

Маркова, закованного в наручники, привели в кабинет начальника колонии.

За большим столом, покрытым зеленым сукном, сидел громадного роста полковник внутренней службы. Марков представился, как требуют правила внутреннего распорядка, и, не моргая, уставился на начальника.

— Ты кто по жизни? — спросил полковник. — Вор или ненормальный? Ты не понимаешь, что никто тебе не позволит здесь возродить воровские законы? У нас нет воров и никогда не будет! Ты меня понял? Здесь я хозяин, и я решаю, как будут жить осужденные. Если встанешь у меня на пути, раздавлю, как муху. Еще никто не пытался здесь устанавливать свои порядки! Не получится и у тебя! Ты просто исчезнешь, и никто не будет заниматься твоей смертью. Ну, умер, ну с кем не бывает на Севере. Заболел и умер! Ты видел кладбище? Там лежат воры покруче тебя. Ты по сравнению с ними — просто сявка. Видишь, они лежат, а я живу, и жить буду, даже когда и ты будешь там лежать.

Он нажал кнопку на столе и за спиной Маркова появился конвой.

— Десять суток штрафного изолятора для начала, — скомандовал полковник.

Максима повели через плац, на котором уже полчаса мерзли заключенные, ожидавшие ночную проверку.

Было ужасно холодно. Если в средней полосе еще стояли теплые осенние деньки, то здесь уже лежал снег и сильный северный ветер хозяйничал на бескрайних просторах тундры.

Камера штрафного изолятора представляла собой небольшую комнату размером три на три метра. Окон не было, поэтому определить время суток совершенно невозможно. Расписание заключенного в штрафном изоляторе очень отличалось от остальных. Подъем в шесть утра. Нары поднимаются и пристегиваются к стене. Весь день, как правило, заключенный проводит стоя, пол и стены выложены специальным образом — из них торчат острые камни, не позволяющие штрафнику облокотиться о стену или сесть на пол. В камере поддерживается положительная температура, не превышающая четырех градусов. Питание состоит из кружки воды и двухсот граммов черствого хлеба, которую дают раз в день. Вырваться из штрафного изолятора практически невозможно. За всю историю лагеря из этого изолятора не было даже попытки побега. Отбывший в штрафном изоляторе заключенный терял в весе не менее десяти килограммов, и многие после освобождения едва передвигались от истощения.

Когда они подошли к камере, Максим попытался что-то сказать одному из сопровождавших прапорщиков. Однако тот, развернувшись, изо всех сил ударил его дубинкой по голове. Бесчувственного Маркова затащили в камеру и заперли дверь.

* * *

Марков пришел в себя от холода, словно тиски сжавшего его тело. Он попытался приподняться с пола, но одежда примерзла к полу. Кое-как освободившись, он поднялся на ноги. Голова гудела, а лицо покрылось коркой засохшей крови.

«Ну что, Марков! Ты мог такое подумать еще год назад? — начал беседу с собой Максим, осматривая пол и стены. — Тюрьма — это большая жизненная школа, но ее, наверное, лучше проходить заочно. Здесь «красная» зона, и администрация шутить не будет. Если бы таких, как ты, было много, то проще разбросать вас по разным зонам, а так как ты один, они просто забьют тебя, как мамонта. Списать одного им ничего не стоит. А это значит, что нужно быть хитрее их и постараться перебраться, по крайней мере, в другую зону, где режим послабее, иначе здесь просто убьют».

Чтобы как-то согреться, он стал ходить по камере, однако уже через пять минут понял, что у него подворачиваются ноги. Камни, торчавшие из пола, не позволяли двигаться. Было темно, и чувство холода вновь стало сковывать его. Максим сел на пол и попытался сжаться в калачик, но камни, словно противотанковые ежи, впились в его тело. Он поднялся и, держась за стенку, спотыкаясь, стал ходить.

Сильно болела голова, и Марков временами чувствовал, как к горлу подкатывают комки тошноты.

«Сотрясение! Суки! — прошептал арестант. — Сразу видно, служат давно, оборзели окончательно. Фашисты!»