Казарма

Декабрь.

Дежурный по штабу уходит, а старшина 5-й роты Федоренко, дремотно щуря заплывшие жиром глаза, с минуту рассматривает новенького и скептически поджимает мясистые, словно у породистой деревенской девки, губы. Во взгляде его можно прочитать недовольство - то ли преждевременной побудкой, то ли внешним видом "пополнения".

Да и то! Новенький совсем не производит впечатления гренадера. Смотрится он малорослым, щупленьким - хилым. Шинель не по росту свисает с его пацаньих плеч, поношенная шапчонка накрывает всю стриженую голову и пригибает книзу уши. Глаза новенький имеет большие, голубые - девчоночьи. Вдобавок он, то и дело шмыгая курносым носом-пуговкой, каждый раз проводит по нему шершавым рукавом шинели и периодически поддёргивает под мышку скатанную в сверток парадку. И это, называется, он по стойке "смирно" стоит!

– Как кличут-то тебя, воин, Аникой, что ли?
– усмехается старшина.

– Почему?
– искренне удивляется новенький.
– Акулов я, Алексей. Военный строитель рядовой Акулов.

– Ишь ты! Грозная у тебя, брат, фамилия, - констатирует Федоренко.
– А ответь-ка мне, Акулов Алексей, где это твоя новая шапка может быть?

– Нету, - потупившись и краснея, тихо отвечает новенький, а потом с каким-то непонятным вызовом добавляет: - Мне и в этой хорошо.

– Ну-ну... Как говорится, дело хозяйское, - ставит Федоренко точку в разговоре и поднимается из-за стола.
– Пойдём-ка, "хыщник", на место определяться.

Старшина показывает Акулову свободную койку на втором ярусе и удаляется в свою каптёрку-раковину. Только он начинает маститься на лежак додремать утрешнее, как звонит дежурный по части:

– Старшина, почему ваш участок плаца до сих пор не убран? Даю полчаса. Лично приду проверить.

Федоренко кладет трубку, в сердцах чертыхается и велит дневальному позвать новенького. Через мгновение Акулов перед ним.

– Товарищ старшина по вашему приказанию явился!

– Какой такой старшина, да ещё и святой, ко мне явился?

– Не старшина, а я, Акулов, рядовой, по-вашему, товарищ старшина, приказанию не явился, а прибыл!..

Повеселевший Федоренко хмыкает от удовольствия.

– Эк, брат, и накрутил ты! Вот что: дежурный по роте выдаст тебе метлу - срочно нужно подмести плац до третьего подъезда. Понял?

– Понял.

– Не "понял", а "есть"!
– пытается быть жёстким старшина.

– Ну, есть.

– Э-эх, иди с глаз долой! Через двадцать минут проверю.

Федоренко наблюдает сквозь проталинку в окне, как Акулов выходит из подъезда и обозревает снежную пустынь плаца. Крупяной снег сыплет густо и настойчиво. Новенький опускает клапана шапчонки, левую руку упрятывает поглубже в рукав шинели, а правой перехватывает связку голых прутьев и принимается водить ею из стороны в сторону. Появляется полынья темного асфальта, но потом, пока Акулов дыханием пытается согреть руки, она прямо на глазах бледнеет, сужается и исчезает вовсе.

"Вот чудило на мою голову, - вздыхает старшина, - ещё и руки отморозит..."

– Свиридов!
– кричит он дежурному по роте.
– Отнеси-ка новенькому рукавицы.

Акулов торопливо натягивает солдатские трёхпалые перчатки и с удвоенной энергией принимается за дело. Снегопад словно пугается его натиска и постепенно стихает. Темная дорожка асфальта начинает расти...

Приближается время обеда. Сержант Свиридов берёт новенького на заготовку в столовую. Акулов бегом разносит по столам объёмистые огняные бачки с супом и кашей, прохладные чайники с киселём, стопки алюминиевых чашек. Теперь ему жарко, и он часто утирает пот со лба тыльной стороной ладони.

Появляется личный состав роты. Чумазые, в черных от солярки и серых от цемента рабочих бушлатах и телогрейках, воины-строители рассаживаются за длинные столы. Гомон, смешки, звяканье посуды смешиваются в сплошной гул. Акулов приглядывается к своим новым товарищам, стараясь угадать в них будущих друзей.

Он садится за последний стол, чтобы самому наконец основательно пообедать, и сразу чувствует во всем теле приятную усталость.

– Новый, что ли?
– спрашивает его солдат в пригнанной и чистой форме. Какой призыв?

– Декабрьский, - охотно откликается Акулов.

– Салага, значит? Так-так...
– многозначительно роняет сосед.

– Перестань, Гандобин!
– одёргивает его сидящий рядом Свиридов.
– Хоть за едой отдохни.

– А тебя колышет, да? Трогают тебя?
– огрызается тот.

– Зануда!
– машет сержант рукой и отворачивается.

Когда рота уходит, Акулов вместе со вторым дневальным сдает на кухню грязную посуду, моет столы горячей водой, подметает пол под ними и только потом идёт в казарму. Там он пристраивается на табурете у окна и намеревается заслуженно отдохнуть. Сразу вспоминается родимый дом, он видит мать, отца, братуху, слышит их говор...

– Акулов! К старшине!
– прерывает его грёзы крик дневального.

Федоренко, уже отоспавшийся, находится в благодушном расположении духа.

– Слушай, брат, - доверительно говорит он новенькому, - приказано нам полы в казарме подраить. Что ты думаешь на этот счет?

– Думаю, мыть надо, - серьёзно отвечает Акулов.

– Как говорится, нет вопросов. Ведро и тряпку получишь у дежурного.

Казарма - размерами с добрый спортзал. Через час старшина проверяет работу: заглядывает, кряхтя, под койки, смотрит придирчиво за дверями, даже тумбочки от стен отодвигает - везде блеск и чистота.

– Молодец, "хыщник", получается!
– одобрительно хлопает Федоренко солдата по плечу.
– Теперь отдыхай.

Новенький опускается на табурет и вытягивает одеревеневшие ноги. Надвигается вечер. Казарма погружается в полумрак. В умывальной комнате утомительно капает из нескольких кранов вода. Все это нагоняет на Акулова вязкую дремоту...

Но вскоре вспыхивает свет. Воины возвращаются с работы. Казарма наполняется вдруг и сразу. В одном помещении гомонят и двигаются более сотни человек. Кто переодевается в чистую форму, кто спешит в умывальник. В одном углу уже слышится бренчание гитары, из другого доносятся всплески смеха, в третьем разгорается ссора...

На Акулова пока никто не обращает внимания. Он тихо сидит в своём углу и приглядывается с любопытством ко всему происходящему вокруг. На лице его светится улыбка. Уж очень ему хочется с кем-нибудь поговорить!

В 18 часов 30 минут личный состав роты направляется на ужин. Новенький садится за последний стол и только тогда замечает, что в соседях у него снова Гандобин. С кем, с кем, а с этим типом Акулову общаться что-то не хочется. Может, пересесть? Пока раздумья длятся, Гандобин вдруг хватает его кусок хлеба и перекладывает к своей чашке.

– Что это?
– удивляется новенький.

– Чего-о-о? Много будешь жрать, плохо будешь спать! Усёк?
– угрожающе обрывает сосед.

Сидящий напротив младший сержант тянется через стол, перекладывает хлеб на прежнее место и веско произносит:

– Слушай, Гандоба, отстань от парнишки. Усёк?

– Поду-у-умаешь! Скоро салагам и слова не скажи!
– злобится Гандобин, но утихает.

После ужина, построения части и строевой подготовки наступает час личного времени. Акулов пристраивается в бытовой комнате и начинает подшивать свежий подворотничок на гимнастёрку. Он так погружается в это занятие, что невольно вздрагивает от неожиданного толчка в плечо. Над ним стоит Гандобин.