Казейник Анкенвоя

И бедный находил утешение в мире загробном, а богатый не имел надежды проскользнуть в игольное ушко. Я снова стал писать, и прилично зарабатывать.

Я полюбил и женился. Я вернул пропавших детей. И, в целом, вернул душевное равновесие. О Словаре я не вспоминал, пока он сам о себе не напомнил.

НАДО ПОГОВОРИТЬ

Словарь позвонил мне за полночь.

И он был навеселе. То есть, мрачный, как погорелец.

– Надо поговорить, - сообщил он твердо, но не четко.

– Валяй, - согласился я без особенного энтузиазма.

– Не по телефону.

– А как?

– Через два часа, - прошептал Словарь еле слышно.

– У метеостанции «Текстильщики».

– Пошел ты в жопу, - отозвался я в надежде, что он обидится. Словарь не обиделся. Словарь остался, сдержан, многозначителен и печален:

– Промедление смерти подобно.

– Черт с тобой. Водителя вызову. Диктуй свой адрес.

– Отставить водителя - в голосе Словаря прозвучала давно забытая командирская нотка.
– Водители суки. Если узнают, всем хана.

Подо всеми он мог иметь в виду кого угодно. Возможно, многих людей, включая удмуртов и чувашей. Удмуртов мне стало жаль. Моя мама из удмуртов.

– На попутках добирайся, - Словарь, между тем, продолжал инструктаж.
– Адрес метеостанция «Текстильщики». Выход к эстакаде. И запомни: через два часа, не раньше.

– Сволочь ты, - бросив трубку, я стал одеваться. Двадцать пять лет беспорочной дружбы требовали принести себя в жертву пьяному разговору по душам.

«Принесу, и забуду к чертовой матери, - думал я, натягивая джинсы. – Сколько ему требуется? Хорошо, если долларов двести на пару недель. Если двести, тогда он точно больше не позвонит». Я вышел дворами на проспект и поймал такси. Через два часа я стоял у метро «Текстильщики». Курил минут пятнадцать. Полторы сигареты выкурил. Оказалось, Словарь явился раньше на полчаса. Из-за киоска он высматривал, нет ли за мной постороннего наблюдения. Враги запросто могли притаиться в темноте, и Словарь терпеливо ждал, у кого нервы первыми сдадут. Первыми нервы сдали у меня. Бросивши окурок в цилиндрическое устройство, я отправился было на поиски частника. Словарь мигом покинул укрытие, перехватил меня за руку и вывел из-под огня.

– Куда ты полез на самое освещенное место? – озираясь, он достал одноразовую зажигалку.
– Ну, и нервы у тебя. Стальные, бля буду.

Видимо, зажигалка один раз уже горела, потому что больше Словарь зажечь ее не смог. Даже в сумерках глазные белки Словаря казались мне красными.

Его паранойя меня уже достала, и я хотел поскорей все кончить.

– Сколько тебе? Две сотни хватит?

– Не в бабках суть - Словарь плюнул под ноги, стихийно обозначив свое отношение ко всему, что ниже Словаря.

– А в чем? – удивление мое было неподдельным.

– Поговорить надо.

– Валяй, - мне стало понятно, что разговора по душам не избежать.

– Не на улице, - Словарь кивнул на пришвартованную метрах в пятидесяти грязную автобусную коробку.

– Пить отказываюсь, - сразу предупредил я Словаря.

Но он уже быстро шагал к автобусу.

– Приют странника? Ты живешь в нем? Или работаешь?

Молчание. Условный стук в переднюю дверь. Автобус оказался нашпигован сомнительной публикой. Дюжины три отщепенцев, разбросанных по салону, дремали, выпивали, и закусывали. Ватага бичей о чем-то яростно спорила на заднем сиденье. Я остановился рядом с двумя старухами, прикорнувшими за отсеком водителя. Старухи, похоже, недавно вылезли из могилы. На коленях они держали по здоровой авоське с имуществом. Зловонный запах, исходивший от них, похоже, народ не беспокоил. Чувствовалось, что народ собрался в автобусе приспособленный. Водитель, застеливши баранку схемой дороги, что-то помечал на ней сложным карандашом. К простому карандашу еще было изоляцией прикручено какое-то подобие циркуля.

– За двоих, - Словарь протянул ему сторублевку.

Водитель принял деньги, и снова стал прокладывать маршрут.

– Что значит «за двоих»? Лично я никуда не еду, - развернувшись к дверям, я собрался, было, выйти на чистый воздух. Но двери уже захлопнулись, точно беззубые челюсти с резиновыми присосками. Водитель, прежде которого я рассмотреть не успел, обернулся ко мне. «И третье животное имело лицо как человек», - вспомнил я тотчас Откровение.

– Sich anschnallen! – рыкнуло из мембраны динамика Животное.
– Всем касается!

Автобус вздрогнул и рванул к железнодорожному переезду.

– Открой дверь, скотина! – крикнул я, ударившись о пластиковую стенку, разделявшую меня и Животное.

– Засохни, - посоветовал Словарь, падая на кондукторское место. – Он глухой.

Было жарко, и Словарь снял куртку с погончиками. Никаких знаков отличия, кроме пары медных заклепок, на погончиках не имелось. Наивно верить сержанту, потерявшему знаки отличия.

– Требую ссадить меня на первой же остановке! – обратился я как можно громче в слуховое окошко Животного. В ответ оно энергично закивало обсаженным рыжею щетиной подбородком. И я более-менее успокоился.

– Мне скоро сходить, – напомнил я Словарю. – Выкладывай, что там у тебя накипело.

– Не здесь, - отозвался Словарь. – На конечной выложу.

– Я на следующей остановке сойду.

– Следующая будет конечная.

– Ты так думаешь?

– Я так знаю, - Словарь вытащил из кармана брюк початую бутылку водки «Rosstof», которую прежде я отчего-то не заметил.
– Расслабься. На сухой желудок трудно соображать.

– Оно меня слышало, - по летящему за окном ландшафту я определил примерное направление.
– На Грайвороновской сойду.

– Не в том роде, - возразил Словарь.
– Это он. И он глухой как воротник.

Искоса глянул я на Животное. Оно продолжало энергично кивать, вращая руль на повороте. И тогда я заметил, что Животное в наушниках.

– Как же оно музыку слушает?
– Я все еще пробовал отыскать в происходящем здравый смысл.

– Инженеры человеческих душ. Куда там, - Словарь отпил из горлышка и криво ухмыльнулся.
– Ты не понял, дружище. Душа у него поет. А дебильники он для вдохновения в уши втыкает. По системе Станиславского.

Я понял. Что такое вдохновение, мне, слава Богу, известно. Я знаю, как это происходит, когда слова сами несутся на бумагу. И система здесь не при чем. Хотя Станиславский действительно пробовал отмычки подобрать к тому, что именуется вдохновением. Набор воровских инструментов. Сначала один ключик, потом следующий, и следующий. И Сезам открылся. Ты уже в шкуре героя. Но, поверь, читатель, героизм в моем положении был неуместен. И это я тоже понял. Понял и сдался. Я сел напротив Словаря.

– Когда конечная? – спросил я, перехватив у него бутылку.

– Хрен его знает, - Словарь выхватил из-за пояса узкий газетный кулек с тыквенными семечками.
– Впадина скользит. Час езды, полтора. А когда и все четыре.

«Ты не удивишь меня, Словарь, - ожесточенно подумал я, размешивая содержимое бутылки.
– Не получится. Не заинтригуешь ты меня. Не дождешься ты от меня больше вопросов. Я многое в жизни повидал. Вот почему я допускаю существование всего, что ни есть. Даже пуговицы от плаща где-то в недрах моей квартиры».

– За разоренный дом, - я приложился к бутылке и выпил ее до дна.