Казейник Анкенвоя

Хуже ему не стало. Ему лучше стало. Проясненные очи капитана сразу нащупали фуражку.

– Это моя фуражка.

Он примерил фуражку назад козырьком, приосанился и весело сообщил:

– Изъятие надо оформить. Портсигар с гостиницей «Украина». А ты сидишь на нем, сотрудник.

Тусклый портсигар с высотным зданием нашелся в кармане милицейского кителя.

Щукин открыл его и стал пересчитывать сигареты.

– Восемь.

– Ладно. Как мне отсюда выбраться?

– Через дверь. И направо. А было девять. Это кто ж столько выкурил?

Действие портвейна быстро заканчивалось. Приятные мысли, захватившие Щукина врасплох, пролили свет на его детство.

– Последний урок физическое воспитание. В женской раздевалке за бетонной ширмой курили. Там входное отверстие калибра 7,62.

Я встряхнул его за плечо.

– Как мне выбраться из поселка, Щукин?

В магазин ввалилась шумная ватага идейных анархистов под управлением все того же Мити.

– Здорово, славяне! – приветствовал Митя колонну штурмовиков. – Ну, как там наши? Вставили «Байеру»?

– «Нюрнберг»! – штурмовики выпили стоя.

Щукин закурил, исподлобья глянул на продавца, отпускавшего товар анархистам, затем обернулся ко мне.

– Ты, сотрудник, страх потерял или пьяный до глупости?

Штурмовики уже орали какую-то немецкую песню, а еще и прибывшие анархисты шороху добавили, так что смысл вопроса разобрал я с большим трудом. Щукин сообразил, и резко ткнул меня костяшками в солнечное сплетение. Сложившись от боли, я невольно уткнулся в его брюхо. Теперь я слышал капитана вполне отчетливо.

– Это Казейник Анкенвоя, - тихо и серьезно сказал мне Щукин. – Назовешь его поселком, или, хотя бы, городом, кишки тебе сразу выпустят. Без суда и следствия. Запомнил?

– Запомнил, - прохрипел я, кое-как восстанавливая дыхание.

– Повтори.

– Казейник Анкенвоя.

– Молоток. Слушай дальше. Из Казейника нам пути нет. Он годов десять блуждает по области. Как - не знаю. Природная аномалия. Но кое-кто знает. И ход есть. Найдешь меня завтра, сообщу подробности.

Он уронил голову на прилавок.

– Ты куда пропал, святой отец? А мы тебя обыскались!

Я обернулся на удивленное, и, вместе, радостное восклицание. Альбинос, возглавлявший колонну штурмовиков, сгреб меня в объятия и снял с табуретки. Альбиноса я приметил сразу, как зашел в магазин. Этот автобусный убийца и виду не подал, что мы знакомы, хотя я затылком чувствовал его пристальный взгляд почти все время, проведенное в магазине. Так же сразу я приметил и Хомякова, что-то уединенно обсуждавшего за дальним угловым столиком с интеллигентного вида юношей в очках. Но к Хомякову я еще вернусь. И вернусь обстоятельно. А в данный момент мне было не до него. В данный момент я был увлечен свирепым альбиносом в самое горнило праздника. Штурмовики меня встретили радушно. Казалось, они ждали меня всю жизнь.

– Оцени, кто с нами братья!
– Альбиноса распирало.
– Что я твердил еще утром? Такую игру духовенство не променяет! Майн либен августейший! А ты мне что спорил, душа из тебя?

– Что?
– побледнел штурмовик со шрамом на подбородке.

– «Что»?
– альбинос передразнил сослуживца и локтевым ударом освободил его застольное место.
– Перец! Штрафную святому отцу! Кто не с нами, тот покойник! Аминь!

Жилистый Перец, чуть не сломавший мне руки в автобусе, с краями наполнил кружку прозрачной жидкостью из пятилитровой бутыли, до половины уже израсходованной.

– Шнапс как чудо, святой отец, - он поднес мне кружку, изобразив на дубленой роже крайнее умиление.
– Преломи с братьями.

– За орден стоять!
– Альбинос поднял штурмовиков, и те выхлестали свои порции до дна. Опустив штрафную кружку на скатерть, я дернулся из подвала.

– Да куда же?
– Альбинос придержал меня, и с мягким нажимом усадил на свободный стул.
– Ты честь нам окажи, а мы тебе окажем все, что хочешь.

– Не по чину вино мне с вами пить, братья славяне, - произнес я смиренно, желая только смыться.

– Где же пить? – с горячностью возразил Альбинос. – Пить, когда с мусором. А с нами душевная беседа. Застольные речи. Процесс, и только.

– Процесс. Процесс реально, - поддержал его Перец. – Может, хавки тебе? Слышь, брат Могила? Пожрать бы ему. С автобуса голодом шарахается.

Теперь я знал и как здесь кличут альбиноса-убийцу. Могила.

– Хавки! – приказал Могила, и его солдаты безжалостно потащили из брезентовых сумок разнообразную консервированную снедь: банки со шпротами, ветчиной и тушеной говядиной. Противогазная сумка с продуктами висела через плечо у каждого. Помимо сумок, штурмовики были оформлены в одинаковые красные комбинезоны, высокие бутсы на толстых подошвах и либеральные картузы черного сукна. Только в России либералы так воинственны. Могила выхватил напильник, и умело стал вскрывать им сухой паек. Мне подсунули столовую ложку.

– Жуй, духовенство, - Перец толкнул меня локтем.
– На пустой кишке не протянешь. Обмен веществ дело тонкое.

Который уж час терзал меня голод, и я не удержался. Я приналег и на шпроты, и на тушенку, и на скользкую ветчину. Периферийно я заметил, как переглянулись Могила с Перцем. И заметил, как Перец куда-то исчез. Поначалу я не придал этому значения. Но когда пропал и Могила, я забеспокоился.

– Ты плотнее трамбуй, пилигрим, - отвлек меня сидящий напротив хлебосольный штурмовик атлетического склада.
– Консервацию не добудешь в Кавзейнике. Гуманитарную помощь только славянам оказывают.

– Тебя как звать?

– Лавром кличут.

– Дай Бог тебе, Лавр, - я живо прикончил третью к ряду банку, и теперь только обратил внимание на сиротливый табурет, прежде занятый участковым Щукиным. И у меня отчего-то на сердце, что называется, кошки заскребли. Колонна вокруг меня с жаром обсуждали шансы на выход клуба «Нюрнберг» в финал кубка Лиги чемпионов. Отложив прибор, я покинул застолье и подошел к прилавку. Филиппов отполированным кончиком штопора сосредоточенно вычищал из-под ногтей.

– Филиппов, где участковый?

– Отлить пошел.

– А где гальюн?

– Туалет за прилавком. Заметил дверцу?

Я заметил дверцу. И я подошел к ней тихо. И тихо ее приоткрыл. В узкую щель я увидел, как Могила отмывает над раковиной кровь с напильника. А Щукин лежит ничком на кафельном полу. А Перец стоит рядом на коленях. И в луже крови переворачивает капитана. И увидел, как он прикладывает ухо к сердцу капитана.

– Сердце ходит, - озабоченно предупредил альбиноса Перец.