Каждая мертвая мечта

Кеннет опустил руки.

— Не понимаю.

— В нашем мире во времена Войн Богов Лааль Сероволосая впала в панику и подняла горы, позже названные горами Крика. В те времена Эльхаран текла совершенно по-другому; примерно в трехстах милях от своего нынешнего устья она поворачивала на юг, пересекала большое плоскогорье, вырезая в нем каньон со стенами в сотню футов, и давала жизнь гигантской равнине, которая нынче является западной частью Травахен. На нашей ветке Древа Миров Владычица Лошадей подняла горы, изменила лицо континента и убила сотни тысяч людей, погибших, когда их земля превратилась в пустыню. А Эльхаран, отрезанная от старого русла, разлилась в огромное озеро, а потом нашла себе новый путь к океану. А сейчас снова взгляни на карту. Именно так выглядел бы наш мир, если бы его не коснулись Войны Богов и ужас Владычицы Лошадей. Скажем, через какие-нибудь пятьдесят или сотню тысяч лет. Горы Крика только начали бы в нем возноситься, вместо того чтобы быть вырванными из внутренностей земли, а Эльхаран искала бы себе новые русла, нежели те, которые нам известны.

— О чем ты, собственно, говоришь?

— О будущем, — мрачно засмеялся чародей. — Одном из многих, которых у нас уже нет.

Он присел и с размаху воткнул нож: в пол.

— Здесь. Рубите.

Кеннет заколебался. Это место обладало аурой храма, кладбища, использовать тут топоры казалось святотатством.

— Давайте! Начинайте!

Корабль вздрогнул и задрожал. На лице Желудя появилась мерзкая ухмылка.

— Ну, солнышко, если ты имеешь что против — просто скажи.

— Нет, — зашумели на меекхе стены, потолок и пол.

Чародек улыбнулся еще скверней.

— Вот умница. Наверняка постоянно прислушивалась к разговорам этих солдат и училась меекху. И все равно заставила меня заговорить языком Бессмертного Флота.

Маг встал напротив черного памятника.

— Взгляни на меня. Взгляни и скажи, осмелишься ли сражаться со мной, когда я стою на твоем сердце.

— Прошу, — прошептали стены с мольбой.

— Оум, которого некогда звали «Пылающей Птицей», показал мне свой секрет. Потому я знаю и твой. Тут дело в этих людях. Они будут моими свидетелями. Просто я не люблю, когда со мной играют, а твой приятель именно это и пытался сделать. Я должен был стать его памятью, но не согласился. Однако теперь все изменилось, барьер Мрака сломан, в нем пробиты большие дыры. Ничто уже не будет так, как раньше.

Он обернулся к солдатам и указал на место, которое обозначил ножом:

— Рубите!

Они взглянули на командира, Кеннет кивнул. Как лейтенант сказал раньше Велергорфу, он не стал бы ссориться с этим человеком.

Топоры ударили в доски раз, другой и третий, и с каждым движением, казалось, содрогается сам корабль. Наконец что-то треснуло, и появилась щель.

— Подденьте и откройте.

Они отвалили в сторону крышку размером с гроб. Внизу зияла дыра.

— Свет, — потребовал чародей, и дыра озарилась фосфорическим сиянием.

Солдаты приблизились без приглашения, но Желудь не протестовал. Кеннет подошел и глянул вниз.

Это была дыра в дереве. Не сундук или гроб, просто дупло размером с большой ящик. А в нем находилось тело. Небольшое, свернувшееся в позе плода, охватившее руками ноги. Голое тело ребенка в возрасте десятиодиннадцати лет, мумифицированное точно так же, как и трупы вокруг.

Желудь позволил им некоторое время смотреть, а потом решительным движением задвинул крышку.

Склонился и воткнул в щель на полу нечто казавшееся черной щепкой.

— Этот кусочек все еще живет. Позволь ему прорасти, — сказал он тихо. — Покажи им, что вы показали нашим богам и отчего они так вас боялись.

Щепка вздрогнула и принялась расти. Фут, два, четыре. Молодое деревце тянулось вверх, несмело разворачивая листья. Зеленые сверху, почти черные снизу.

Желудь смотрел на Кеннета, и глаза его поблескивали.

— Знаешь, солдат, я тебя обманул.

Лейтенант не выдержал и коротко рассмеялся. Несколько стражников вторили ему. На лице чародея появилась кислая гримаса.

— Даже не стану спрашивать, когда ты додумался. Неважно. Не скажу тебе, кто я такой, поскольку потом пришлось бы тебя убить, а я не враг — ни твой, ни твоей Империи. Один племенной божок послал меня, чтобы я проверил, что происходит на севере. Этот племенной божок — останки корабля Бессмертного Флота, такого же, как этот. Он врос, буквально врос в наш мир, а его люди смешали кровь с нашими и создали новый народ. Знаешь, как называли его корабли во время Войн Богов? Нежеланными, Отверженными, Проклятыми — и сотней прочих имен, призванными скрывать то, чем они были на самом деле. А ведь его экипаж мог иметь потомство с нашими людьми. Без малейших проблем.

* * *

Альтсин смотрел на деревце. Оно выросло уже на шесть футов и выкинуло ветки.

— Знаешь, лейтенант, входя сюда, я еще не знал, найду ли последнее доказательство. Но когда увидел эти карты… настолько отличающиеся от наших, и отличающиеся не прошлым нашего мира, а его будущим, то понял, что Оум меня не обманул. Древо Мира, болботание, которым он меня потчевал, рассказывая о разных Ветках, вдруг сделалось живой идеей. Истинно сущим. — Он подошел к растению и легонько погладил его листву. — Любая жизнь выкраивает свою тропинку в том, что является временем, пространством и энергией, наполняющей Вселенную. Простая жизнь вырастает словно травяной стебель, высокий и гибкий; жизнь посложнее выглядит как хвощ с несколькими листками и даже цветком на верхушке. Потому что для Вселенной все равно, убил ли этот волк оленя и съел ли его — или, может, олень сломал волку шею ударом ноги. Но разумная жизнь, пульсирующая эмоциями, грешная глупыми надеждами и одновременно святая гордой выей, вырастает, словно дерево. Сперва его рост будет прямым, — Альтсин провел ладонью по стволу, — мало отличающимся от роста обычного хвоща. Но потом…

Он дотронулся места, где появлялась первая ветка потолще.

— Женщина родила сына с подвернутой стопой. Посовещалась с мужем, и они решили отнести его в лес и там оставить. Потому что жизнью правили голод и холод, а ребенок-калека — это проблемы. И история мира поползла дальше. Но здесь, — он притронулся к отходящей вбок ветке, — решили его воспитать. Затянуть пояса и встать против мира. Грех надежды и гордыня любви, вот что ими руководило. А мальчик вырос тем, кто перековал старые легенды на новую религию и пошел с ней к людям. Прихрамывая, хе-хе. Сперва над ним смеялись, потом, когда к нему стали сходиться толпы, его провозгласили еретиком и побили камнями, или сожгли на костре, или разорвали лошадьми… причина его смерти важна не так сильно, как ее эффект. Потому что из еретика сделали Мученика и Пророка. А его верные за несколько десятков лет изменили лицо мира, повалив империю и убив старых богов. И Древо Мира выпустило новую ветку, на которой судьбы человечества пошли своим путем.

Рыжий лейтенант оказался на удивление сообразительным.

— То есть — что? Я убью какого-нибудь разбойника — и будет одна ветка, а если отпущу его — другая?

— Только если этот отпущенный тобой разбойник радикально изменит лицо мира. Впрочем, что там разбойник, ты ведь помнишь войну с се-кохландийцами? Битвы, погромы, покорения, резню? Все это не заставило бы Древо Мира выпустить новую ветку. Кочевники могли покорить Меекхан, и знаешь, что случилось бы? Ничего. Они оказались бы слишком малочисленны, чтобы повлиять на судьбы всего мира. Вероятно, одну империю заменили бы другие — и только. Отец Войны, даже покорив страну, оставил бы меекханскую администрацию и чиновников, чтобы иметь возможность управлять, собирать подати и всякое такое. Опасаясь религиозных бунтов, не пытался бы уничтожить культ Великой Матери, его вожди женились бы на девушках из местной аристократии, а славные воины — на дочерях дворянства. И не имело бы значения, поглотили бы их меекханские туземцы через сто или двести лет — или вспыхнуло бы уничтожившее их восстание. Для основного ствола, — Альтсин ухватился за деревце, — не было бы никакой разницы. Разные дороги истории человечества все равно ползут вперед, порой лишь слегка меняя расположение слоев, как и в настоящем дереве. Но идут они все время вверх. Только событие силы конца света, порой даже приходящее извне, делает так, что Древо Мира выпускает новую ветку. Взгляни сюда.

Вор стукнул по одному из разветвлений.

— Что-то случилось на солнце. Не спрашивай, что именно, но оно вдруг выплюнуло из себя такой жар, что боги льда умерли, леса загорелись, а шапки снега на величайших вершинах растаяли и стекли в долины. А потом солнце приугасло до красного пятнышка на небе, погружая мир в сумерки и мороз. И снова взорвалось жаром, и снова охладилось, и так по кругу.

— Солнце не может так себя вести.

— Ох, солдат, я рад, что в офицерской академии учат астрономии и астрологии. Искренне рад. Но ученые астрономы и маги согласны, что наш мир — это шар, кружащий вокруг солнца. А потому, если бы нечто нарушило его движение так, что он начал бы то резко приближаться к светилу, то отдаляться, мы бы имели на небе солнце то близкое и жаркое, то далекое и холодное. Не знаю, что вызвало это изменение, но вот же — случилось. И Древо изменилось настолько, что выпустило новую Ветвь. В этой Ветви мир то пылал, словно в странах Дальнего Юга, то снова погружался в полумрак и холод. Вымерла большая часть зверей и растений, птиц и рыб в океанах. Но люди приспособились. Они обладали магией, гордостью и отвагой. И ничем, что могли бы потерять. Изменились не сильно, но явственно. Кожа их приобрела цвет пепла, и ее покрыли полосы, которые увеличивались и темнели в периоды жары и делались светлее в дни холода, когда каждый лучик солнца оставался источником жизни. Люди стали высокими и жилистыми, чтобы быстро бегать по равнинам, поросшим острыми травами, и охотиться на таких же жилистых и быстрых животных, которые сумели уцелеть. Через сто лет после катастрофы из миллионов людей осталось менее десяти тысяч, но они оттолкнулись от дна и двинулись вперед. Назвали свой народ суи.