Казнь
Шрифт:
В семь часов он проснулся и, приведя себя в порядок, пошел к Косякову.
– Здравствуйте, здравствуйте, – радостно приветствовала его Софья Егоровна, – а вы за ним опять? Крикните ему, он и проснется. Я всегда его так бужу!
– Никанор! – крикнул Грузов.
– А? Что? Пора? – послышалось из-за занавески.
– Самый раз!
– Я мигом!
Косяков заворочался и через минуту вышел, натягивая на себя пиджак.
– Моя-то сорока, смотри, мне денег нагадала, – сказал он шутливо, – я ей за это орехов принесу.
– Принеси цветков мне. Я их поставлю и нюхать буду, а потом
– Фантазии все! Ну, да гадай лучше – и цветов принесу. Что нагадала еще? А?
Жена смутилась.
– Так, всякое…
Косяков взялся было уже за фуражку, но при ее словах остановился и сказал:
– Ну, что еще? Говори!
Она смутилась еще сильнее и едва слышно ответила:
– Так… глупости… будто казенный дом выходит…
Косяков вздрогнул. Как все невежественные люди, он был суеверен, и лицо его вдруг приняло сердитое выражение. Он подбежал к жене и торопливо стал собирать со стола карты.
– Казенный дом! – говорил он сердито. – Ах ты, глупая сорока! Еще напророчь, проклятая. Вот тебе, поганая, вот! И не будет тебе карт!
Он хлопнул ее картами по носу и быстро переложил карты на комод. Софья Егоровна заплакала.
– Никаша, что же я без карт? Одна! Милый! Не сердись на меня, глупую. Никашечка!
Но он надел фуражку и сердито вышел из комнаты.
– Нет на нее смерти и нет! – сказал он, когда они вышли на улицу. – Да, теперь я ее в больницу отдам, и кончен бал! Сил нет! Острог нагадала, нате-ка!
– Брось! – успокаивал Грузов. – Гаданья – глупости.
– Все же неприятно! – ответил Косяков.
– Ну, ну, – остановил его Грузов, – что ты ему говорить будешь?
– Ему-то? – Косяков передернул плечами. – Я уже обещал ждать неделю и буду! Но тем временем мы можем к ней наведаться? А?
– Подождем, – ответил Грузов, – все-таки оно, знаешь, не того. Обещался и… вдруг…
– Как хочешь, как хочешь. Ну а через неделю снова.
– К нему?
– Ну да! Ты, собственно, прав, – Косяков тряхнул головою, – потому что он-то уж оповестил ее всенепременно.
Грузов был очень доволен его одобрением и улыбнулся.
– Надо все, чтобы по чести, – сказал он, – если он будет платить, пусть он; если откажется, пусть она. Они поймут, что имеют дело с порядочными людьми.
– Верно, друг, верно! – кивнув, сказал Косяков, но при этом так прищурил глаза, что, взгляни на него в эту минуту Грузов, и он смекнул бы, что дружба при делах – крайне непрочная связь.
– Иди же! – сказал Грузов, когда они дошли до сквера. – Я зайду в» Золотой якорь» и подожду тебя. Он уже, наверное, там!
– Лечу! Мигом!
Косяков рванулся и устремился в сквер, но едва он переступил за его ограду, как тотчас умерил свой шаг и принял вид наслаждающегося вечерней прохладой господина.
Анохов действительно уже ждал его.
– Вот ваши деньги, – сказал он брезгливо, подавая Косякову конверт и не отвечая на его поклон. – За них вы должны молчать неделю! Так?
Косяков поклонился.
– Можно вам верить?
Косяков выпрямился.
– Я беру от вас деньги не считая и верю вам. Верьте и вы моему слову! – гордо сказал он.
– Отлично!
Пройдемте сюда, здесь темнее… Так! Ну, а за сколько вы продадите все векселя?– Не торгуясь – за половину!
Анохов повернулся и пошел прочь от Косякова.
«Это еще милостиво, – думал он со злобною усмешкою, идя по направлению к вокзалу, – мог спросить и десять, и двенадцать, и все пятнадцать тысяч. Милостиво! Но откуда их взять?.. Пятьдесят рублей и то не достанешь. Положим, она. Но на сколько времени хватит и ее? О, подлость!»
Он топнул ногою и прибавил шагу.
Молодой человек хорошей фамилии, он имел перед собою всю будущность и вдруг запутал себя так глупо, так гнусно… Положим, женщины великодушны. Дойди до огласки, она не скажет, что он делал надписи, но это все делалось для него – этого нельзя скрыть. Какой скандал!.. Разорвать связь и бежать. Но она бешеная, она все может.
Анохов даже похолодел при этой мысли.
Только на вокзале он несколько рассеялся. Манька – гусар, одна из звезд местного полусвета, села за его столик и вполголоса напевала ему отрывки из цыганских романсов; из зала доносилось пение хора. Широкая Волга чернела своею водною гладью, и взор терялся в полумгле летней ночи. На душе становилось ровнее.
Маньку отозвали в хор, Анохов на время остался один и отдался мечтам, так легко овладевающим слабыми душами.
Он уедет в Петербург, и там его тетушки и дядюшки похлопочут за него все в том же министерстве. Его могут сделать чиновником особых поручений при министре. Летние командировки, а зима вся свободна и в сплошных развлечениях. Можно будет подобрать девушку с деньгами, с влиятельной родней и жениться. Только бы здесь…
Его лицо опять омрачилось, но в эту минуту к нему подошел его товарищ по училищу, Краюхин, состоявший товарищем прокурора при местном окружном суде. Круглое, всегда довольное лицо его с маленькими черными усиками и круглыми глазами напоминало кота. Среднего роста, с небольшим брюшком и тою солидностью, которую стараются придать себе ограниченные люди, он являлся типичным представителем провинциальной бюрократии.
– Жан! – окликнул он Анохова. – Сидишь и, видимо, пребываешь в мехлюндии?
– А ты чего так сияешь? – спросил Анохов, здороваясь с ним.
– Рад и горд, – сказал Краюхин, садясь к столику, – мне поручено обвинение по делу об убийстве Дерунова, громкое дело! Я обдумываю речь! – И Краюхин многозначительно поднял брови.
– Какая же речь, если убийца еще не найден?
Краюхин улыбнулся.
– Между нами, – сказал он таинственно, – убийца найден. Пришел и сознался. Некий Захаров. Какой-то бухгалтер… дикарь!
– Найден? – заинтересовался Анохов. – Какие же мотивы?
– Видишь ли, между нами… Ты позволишь? – он взял стоявшую на столике бутылку и налил из нее в стакан. – Мы собрали справки. Он отказывался объяснить, но мы добились сути. Дерунов этот жил с его женою. Смазливая бабенка, боец… – он отхлебнул из стакана. – Оказывается, они на другой день собирались с Деруновым ехать по Волге, и муж узнал. Узнал и… – ну, скажи, не дико ли это?.. – сейчас и расправа.
Краюхин развел руками и заговорил, уже не смотря на Анохова и, видимо, слушая самого себя: