Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

В комнату осторожно заглянул слуга.

– Готовь постель! – приказал Анохов.

Полчаса спустя он уже лежал в постели и, засыпая, думал: «А ведь с нее станется. Не пройдет недели, и закатит в Питер, а там скажет: не хочу домой ехать. Все может сделать… Нет, баста! Приеду и сейчас же из Питера вышлю ей чистую отставку. Прямо из дядиной квартиры».

Провожать Анохова собралась целая компания. Он считался в городе славным малым, умеющим жить, и его любили как веселого собеседника и доброго товарища. На вокзале в буфете сидели: правитель канцелярии, несколько сослуживцев, непременный Краюхин и знакомые по клубу

и кутежам. Анохов, в светлой паре мышиного цвета, с сумкой через плечо, сиял удовольствием.

За сытным завтраком, обильно поливаемым вином, Краюхин завладел беседою и теперь уже все общество, а не одного Анохова, посвящал в содержание своей будущей обвинительной речи.

– Молодой писатель, – говорил он, – и это для меня гораздо приятнее, чем обвинять какого-то полудикого бухгалтера, в порыве ревности убившего любовника своей жены. Это вполне понятно. А здесь, – Краюхин поднял палец, и пухлое лицо его приняло торжественное выражение, – дело общественного значения! Культурный человек, как дикарь, отдается чувству! Нет преграды желаниям! Он влюбляется в замужнюю женщину, попирает этим священные устои и, мало того, стремясь к достижению цели, убивает ее мужа! Помилуйте! И так у нас слишком легко смотрят на брак, измены заурядны, нравственность падает. Что же будет, если мы эти измены введем в обычное явление, если мы, разнуздав свои чувства, отдадимся на волю страстям? Станем убивать мужей, любовников? Да этак жить нельзя будет! Нет, тем и дорога культура, что она отводит первое место не инстинктам и чувствам, а разуму, и культурный человек обязан во имя общественного блага уметь подавлять свои чувства!

Краюхин долго бы развивал эту тему, если бы не ударил второй звонок и носильщик, подхватив вещи Анохова, не увлек бы его в вагон. Провожавшие гурьбою устремились на перрон, и Краюхин отложил свою речь до отхода поезда.

Анохов стоял в дверях вагона.

Пробил уже третий звонок и зазвенел обер – кондуктор, когда вдруг сквозь толпу прорвался господин в потертом пиджаке, фуражке и растерянно воскликнул:

– Господин Анохов, как же это?

Поезд уже медленно двигался. Анохов широко улыбнулся и стал махать шляпою на возгласы провожавших.

– Господин Анохов! – воскликнул еще раз Косяков, а это был именно он, но поезд уже набирал ход, и Анохов, вероятно, не слыхал его возгласа.

Косяков опрометью бросился в контору Долинина и, забывшись, влетел в нее, громко зазвенев дверным звонком.

Долинин поднял голову от бумаг и вопросительно взглянул на него. В то же время Грузов, покраснев от смущения, быстро вскочил на своих журавлиных ногах и, поспешно взяв шляпу, неуклюже вышел из-за стола. Косяков пришел в себя и, сняв фуражку, с чувством достоинства поклонился Долинину.

– Прошу извинения, – сказал он, прижимая фуражку к груди, – глубоко взволнованный неприятным происшествием, поспешил излить свое сердце к приятелю и в волнении забыл правила этикета. Прошу великодушно!

Долинин, видя смущенного Грузова, нерешительно державшего в руке шляпу, сказал ему:

– Можете идти, Антон Иванович, со своим приятелем. Наше дело не горит. Отдохну и я!..

Грузов пожал руку Долинину и вышел. Косяков еще раз прижал фуражку к груди:

– Прошу великодушно… – И пошел следом за Грузовым. Едва они вышли на улицу, как Грузов обернулся к Косякову с упреком на лице.

– Я тебя просил, Никодим.

Какая неосторожность!

Косяков строго взглянул на Грузова.

– Это что я к нему вошел? Что, так сказать, обнаружил твое знакомство со мною?

Грузов смутился.

– Да… То есть нет… но если человек с известным положением и если вдруг его ожидает, может быть, карьера… – забормотал он, сбиваясь под строгим взглядом своего друга.

Косяков вдруг остановился и, прислонясь к фонарному столбу, сложив на груди руки, сказал:

– Объяснимся!

Грузов растерялся.

– Я, Никодим, ведь так… я, собственно. Ты, собственно, про что важное…

– К черту важное! – заорал, внезапно приходя в раздражение, Косяков. – Объяснимся!.. Ты мне намекал не раз на это, но я игнорировал, пропускал мимо ушей! Да! Теперь довольно! Что ты хочешь сказать? Что Никодим Косяков тебе не пара, что связь с ним роняет тебя в глазах общества, да? Косяков, отставной корнет, бывший богач, тебе не пара? – Косяков в азарте ударил себя по груди и придвинулся к Грузову.

Грузов подогнул колени и растерянно смотрел на взволнованного друга, а тот, все возвышая голос, продолжал:

– Со мной генералы дружили! Я – дворянин! А ты простой мещанинишка, и вдруг такая фанаберия! А? Так знай, я брошу тебя, и – все. У меня все в руках, и шиш тебе, коли ты скотина! – он гордо махнул рукой, повернулся и пошел по улице.

Грузов некоторое время стоял, сраженный неожиданностью, но потом сразу опомнился и в три гигантских шага нагнал оскорбленного друга.

– Никодим, Никаша, – забормотал он, хватая его за плечо, – прости, я ведь не то, не того. Ну, обругал, и будет! Никодим, ведь я душою…

Косяков презрительно отодвинул плечо.

– Как честный человек! – продолжал испуганный Грузов. – Хочешь, завтра пойдем в контору вместе. Я тебя с ним познакомлю. Ну, брось, Никодим, вот и» Медведь»! Зайдем, выпьем!

Отчаянье внушило ему эту блестящую мысль; блестящую потому, что это предложение сильнее всего, сказанного Грузовым, поразило Косякова. Он приостановился и сказал отрывисто:

– Я прощаю! Но в последний раз. Никто не смеет зазнаваться перед Косяковым. Зайдем!

Грузов облегченно вздохнул и, отворяя – перед Косяковым гостеприимную дверь, говорил:

– Ну, вот, ну, вот! А то ссориться!..

Они сели в углу за столиком, и Косяков, выпив две рюмки и поправив пенсне на носу, с убеждением сказал:

– Потому что я не подлец! Не то бы отлично тебя спустил побоку!

– Ведь я знаю, Никаша, – заискивающе ответил Грузов, – говори теперь, какие новости?

– Анохов удрал!

– К – к-как? – Грузов, приготовившись выпить, поставил рюмку на стол и откинулся к спинке стула.

– Так! Должен был сегодня деньги заплатить – и удрал! Да еще смеется, каналья. Кланяется! Я его на вокзале видел.

Грузов растерянно посмотрел на приятеля.

– Как же теперь? – сказал он. Косяков резко ударил ладонью по столу.

– Не прощу этого! – воскликнул он. – Сегодня же письмо к его бабе, и – шабаш! Только теперь не пятьдесят, а сто!

– Сто! – Грузов сразу просветлел и весело закивал головою. – Так, так! Ты теперь им не спускай. Сто! И требуй выкупа. Вот!

– Ничего! – с усмешкой ответил Косяков. – По сто в неделю! Ха – ха – ха!

– Хе – хе – хе, – подхватил Грузов и потребовал еще пива и водки.

Поделиться с друзьями: