Казна Империи

–

Враг всегда остаётся врагом, какое бы обличье он ни принял. Доложишь о произошедшем своему начальству, а я проверю, – закончил воспитательный процесс начальник и самодовольно огляделся по сторонам.

Мне очень захотелось подойти к старшему лейтенанту и от души врезать ему между глаз. Я даже представил, как мой кулак расплющивает по щекам его крючковатый нос. Но чем чёрт не шутит, может быть, это ещё произойдёт.

Все остальные свидетели неприятной сцены, словно по команде, отвернулись в разные стороны. Триумф воспитателя не состоялся. Не дождавшись аплодисментов, Щусь раздражённо сплюнул себе под ноги и отдал команду собираться.

Подгоняемые окриками охраны, мы стали свёртывать лагерь. Пока мы собирались, подчинённые Коларова закончили обед, и от берега мы отошли одновременно.

–

Ачан, однако, – голос нашего проводника оторвал меня от размышлений о превратностях человеческой судьбы.

Проводника звали Федя Заксор. Он был из здешних нанайцев. На ниве обращения местных аборигенов в истинную веру приходское духовенство потрудилось на славу. За семьдесят с небольшим лет официального присутствия русских на амурских берегах почти всё коренное население стало Ваньками и Кешками, научилось лихо пить водку и выражаться по матушке. Вот уж воистину прогресс не остановишь.

Я вгляделся в знакомые с детства очертания берега. Сехардна тысяча восемьсот шестидесятого мало чем отличалась от Ачана девятьсот тридцать третьего. Разве что среди замызганных чумов появилось несколько рубленых домов. На крыше одного из них развивался красный флаг. Надо думать, что там располагался местный сельсовет.

– Сельсовет? – поинтересовался я у Фёдора.

– Красный чум, однако, – выпустил он из зубов обгрызенный мундштук деревянной трубки. – Сельсовет по другую руку будет.

Я с удивлением посмотрел на проводника. Красный чум – это что-то новенькое.

– Изба-читальня! – неожиданно осенило меня.

– Кто шибко умный, книжки читает, кто песни поёт, – подтвердил мою догадку Федя и, улыбнувшись, добавил: – Хозяйка шибко умный и красивый, всем интересно.

– Русская?

– Русская, красивей нанайки, однако, – словно удивившись, что кто-то может быть красивее нанайской женщины, повторил он.

Я непроизвольно улыбнулся – много ты их видел-то, русских женщин? Хотя и местных аборигенов столько, что можно по пальцам перечесть. Так что сравнивать Фёдору в принципе не с кем, выбор-то не богат.

В Ачане мы останавливаться не стали, а выплыли на открывшуюся перед нами гладь озера Болонь. Когда описываешь подобные места, то хочется найти такие слова и эпитеты, чтобы у читателя дух захватило, но на ум приходит всё простое и банальное. А может быть, так и должно быть? Зачем описывать чудо, созданное Всевышним, если оно и так чудо, и не нуждается в особом представлении?

Когда-то в далёком детстве, учась в четвёртом классе, я впервые попал на его просторы. И меня, человека ни разу не видевшего моря, навеки покорили ширь и размах озера. Длинною более тридцати и шириною около десяти километров водной глади произвели на меня неизгладимое впечатление. А когда моим глазам открылся остров Ядасен, рождённый некогда вулканом, то я почувствовал себя Колумбом, а спящий вулкан стал моей Америкой. Я стоял на склоне вулкана и швырял в воду «булыжники», которые почему-то не тонули. Потом, взрослые сказали мне, что окаменевшая вулканическая порода легче воды. Потому и не тонет. А тогда – мою душу переполнял восторг. Ведь, оказывается, совсем рядом так много небывалых чудес и неразгаданных тайн, которые мне предстоит ещё изведать. Разве мог я тогда подумать, что когда-нибудь попаду сюда в робе арестанта вместе с участниками экспедиции по поиску сокровищ Золотой империи чжур- чжэней? Но меня, теперешнего, такой поворот судьбы почему-то совершенно не смущал.

Прикрывая глаза от жарких лучей августовского солнца, я с волнением глядел на выступающие друг из-за друга мысы. В затуманенной зноем дали проступали неясные очертания Ядасена. Всё, как тогда, в первый раз.

Вы можете подумать, что обо всём этом я размышлял, расслабленно греясь на солнышке? Отнюдь нет, попутно я успевал ворочать тяжёлым баркасным веслом. Плывём двумя баркасами, распаренные солнечными лучами и нелёгким трудом. Арестанты скинули свои убогие, пропитавшиеся потом одежонки, но солёные ручейки по- прежнему стекали меж лопаток и заливали глаза.

Ободрённые нашим примером, конвоиры попытались сделать то же самое, но их попытки самым решительным образом были пресечены командирским рыком старшего лейтенанта:

– А-атставить! Э-тта какой же вы пример подаёте этим отщепенцам и прочим врагам народа нарушением уставов по форме одежды, мать вас в такое-то ядрище! На вас смотрят угнетённые пролетарии всего мира, а вы форму одежды нарушать? – выдал он замысловато.

Потянувшиеся к пуговицам руки в одно мгновение оказались вытянутыми по швам, хотя сидя на банках этого сделать практически невозможно.

Мы едва сдерживали смех, а я подумал, что пролетарии всего мира только и думают, как бы подловить нас голышом и на этой почве разочароваться в наших идеях.

– Попомни моё слово, эта сволота ещё и до генерала дослужится, – шепнул мне в затылок Рваный.

– Не, – скривил я губы. – Он ещё с нашим братом на одних нарах насидится.

– Не скажи… – сделал попытку вступить в дискуссию Рваный, но на полуслове остановился.

Щусь с подозрением вглядывался в чересчур серьёзные лица контингента. Но чрезмерно выпученные от натуги глаза смотрели куда угодно, но только не в сторону старшего лейтенанта. Мне же подумалось, что не зря для выполнения этого деликатного задания начальник зоны выбрал именно такого дуболома. По сути Щусь являлся таким же расходным материалом, как и мы, его дальнейшая судьба рисовалась мне мрачными красками.

Ещё когда мы стояли на слиянии Сия и Серебряной, я случайно услышал, как Щусь и Коларов говорили о совместном маршруте. К вечеру мы должны были дойти до Олготской бухты, там находился недавно организованный склад продовольствия и различных материалов для изыскателей и будущих строителей железной дороги. На этой базе получим всё необходимое и тронемся дальше к стойбищу Джуен, а партия Коларова через реку Харпи выйдет на реку Сельгон. Мы же с каким-то особо секретным заданием отправимся по реке Сюмнюр. Получалось, что до Джуена мы будем идти вместе, а дальше каждый пойдёт своим путём.

«Да это же Ванькина Деревня!» – чуть не воскликнул я, когда уже в сумерках мы подходили к продовольственной базе. Но вовремя прикусил язык. Мои знания о будущей топонимике здешних мест никому не нужны, а вот подозрений добавят. В моё время, или чуть раньше, эта небольшая деревушка самоназовётся Ванькиной. Интереснее для меня было то, что на первом от неё мысу в 1860 году мы высадили молодых мангренов. Что с ними стало, есть ли кто живой из их потомков? Ведь помнится, в честь меня они должны были наречь своего первенца.

На этом месте своих воспоминаний я задумался. А на самом деле – в честь меня или Михаила Манычева? А может быть, Степана Кольцо или младшего лейтенанта Громова? Да, брат, как-никак четвёртую жизнь живёшь. Да и Бог с ним! – не стал я ломать голову дальше, тем более что очень хотелось покушать, а если говорить начистоту, то от души пожрать и уложить на траве уставшее тело. В конце концов, как говаривал незабвенный Сруль Исаевич Заерман, человека судят не по имени, а по поступкам.

Баркас ткнулся в берег, и раздался «добрый и успевший всем полюбиться» голос старшего лейтенанта: «С вещами на выход и приготовиться к приёму пищи», чему все несказанно обрадовались и весело загомонили.