Казначей общака

Дверь распахнулась, и тут он увидел, что у самого подъезда стоит «воронок» (обыкновенный, в котором обычно перевозят арестантов), загораживая его от смертельного выстрела.

Фургон был открыт. У него стояли двое в камуфляже, в таких же черных масках, со зловещими «кипарисами» в руках.

Святой расхохотался в голос. Омоновцы опешили. Подобная реакция по меньшей мере выглядела странной. Полагалось взывать к милосердию или рыдать в голос, а здесь – смех. Тронутый какой-то, а может быть, большой оригинал. Чего только не увидишь на задержании.

Оцепенело застыл даже державший его омоновец, слегка ослабив хватку. А потом, словно опомнившись, несильно подтолкнул к «воронку» и распорядился:

– Заберите этого хохмача, – и вновь заторопился в полутемный подъезд.

– Анекдот, что ли, какой-то вспомнил? – с подковыркой осведомился один из омоновцев. – Ладно. Потом расскажешь, не время с тобой беседовать, дел полно, – словно бы извинился он.

Настроение Святому не испортил даже сильный толчок в спину. Усевшись на низенькую скамейку, он продолжал хохотать, не в силах остановиться. И только отсмеявшись, понял, что в фургоне он не один. На противоположной скамье, поддерживая руку на весу, сидел Шаман, а рядом ошарашенно таращились еще двое из задержанных.

– Ты чего это, парень? – спросил один из них, тот, что был покрепче, участливо глядя на Святого, словно видел перед собой рехнувшегося. – Того? У тебя с головой нелады?

Тронутый таким вниманием, Святой взглянул на собеседника и произнес:

– Понимаешь, братан, впервые вижу, чтобы менты от пули спасали.

Недоуменно вытаращившись, крепыш наконец улыбнулся:

– Редко, но бывает.

Глава 23 ВИЗИТ СМОТРЯЩЕГО

Просидев в одиночке трое суток, Святой понял, что большего зла, чем безызвестность, он не знавал. Ему не предъявляли обвинений, не выводили на допрос к следаку, лишь с интересом наблюдали за ним в глазок, как если бы он был диковинным тропическим животным. «Исследователи! Етит в душу, вашу богу мать!» – выругался Герасим, в очередной раз обнаружив интерес к своей персоне, и перевернулся на другой бок. А не повернуться ли ему к двери задницей? Скоро действительно начнешь ощущать себя некой макакой, показывающей собравшейся публике срамные места.

Интересно, Шаман находится по соседству или уже на воле?

Камера была лунявой, напрочь лишенной дорог. А это все равно что находишься на необитаемом острове. Эх, Пятницу бы сюда!

Трудно было осознавать, что в нескольких метрах от него находятся переполненные камеры и бедолагам приходится спать на шконарях в три смены. А здесь, в хате на троих, он чувствовал себя едва ли не хозяином люкса. Пайку выдавали исправно, как и полагается. Не жирная хавка, не наваристая, но лопать можно, если уж не от голода, то хотя бы от безделья.

Надзиратели были немногословны, если не сказать круче: выставят в амбразуру пойло, зыркнут привычно по камере (нет ли чего подозрительного) и тотчас звонко закрывают окошечко. Расспрашивать было бессмысленно, ясно по их злобным физиономиям. Вряд ли кто-нибудь из них возьмет приз на турнире красноречия. Дважды Святой пытался заговорить, но у дежурных на лицах появлялось такое непроницаемое выражение, как будто каждый из них лишился не только слуха, но и речи. И у Святого возникало большое желание разжать им челюсти, чтобы посмотреть на кровавый обрубок вместо языка.

К концу третьих суток бронированная дверь наконец распахнулась и в камеру шагнул высокий худой мужчина лет сорока. Сдержанно, но без уныния поздоровался и, определив свободную шконку, направился к ней. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять – бродяга! Так шагают только в родной дом, пригретый теплом родной матушки. В руках небольшая котомка. Что в ней может быть у арестанта? Мыла кусок, зубная паста, щетка, может быть, еще несколько приятных мелочей, которые так скрашивают скучное пребывание под стражей. Бродяга развязал узелок, а в нем бутылка водки. И, поймав недоуменный взгляд Святого, сказал:

– Я – душевный человек, подход к людям имею, вот иногда они и прощают мне некоторые слабости.

Святой промолчал. Смотрел из своего угла настороженно, как это делает дикий зверь, попадая в незнакомую обстановку. Протяни ему руку, и он с яростью отхватит ее по самый локоть.

– Это за какие же такие заслуги? Ты масти какой? – спросил Святой, чувствуя, что в нем мгновенно проснулись тюремные привычки, первая из которых – недоверчивость.

Долговязый не выглядел растерянным, скорее всего, наоборот, он вел себя так, как будто бы Герасим находился у него в гостях. И что самое главное, совершенно не желал ему понравиться. Взгромоздившись на нары, он принялся рассортировывать нехитрое тюремное богатство.

Гость думал, а стоит ли отвечать на подобный вопрос вообще. И, видно, решив, что быть некультурным некрасиво, проговорил:

– У каждого своя работа, Святой, – поднял он на Герасима глаза, показывая, что ему много известно об арестанте. – Хозяин следит за нами всеми, а я за тем, чтобы братву не больно-то давили.

– Ты что – смотрящий?

– Он самый, – спокойно отвечал бродяга. – Может, слышал такого вора, как Жора Северный?

– Приходилось, – скрывая волнение, проговорил Святой и понял, что это ему не удалось – голос предательски треснул. – Что за честь для меня такая?

– Камера у тебя строгая, не добраться, вот решил лично посмотреть, как ты живешь, да водочки с тобой за знакомство выпить. Или побрезгуешь?

Для смотрящего Бутырской тюрьмы даже самые крепкие запоры не были преградой. Он мог разгуливать по коридорам, когда теснота собственной хаты становилась невыносимой; мог входить в любую камеру и даже тасовать арестантов по собственному усмотрению; частенько наведывался и в штрафной изолятор, чтобы поддержать заключенных не только собственным присутствием, но и гревом, который непременно приносил с собой.

Кружки в камере были металлические, самые что ни на есть арестантские. Некрасивые, слегка помятые, с отколотой эмалью на дне, но прослужившие верой и правдой не одному поколению заключенных. Одну кружку Северный слегка подтолкнул Святому, и она, скользнув, неприятно шаркнула, остановившись у самых ладоней вора.

– Давай по полной, чтобы тоска не так мучила, – остановил изучающий взгляд на Святом Жора Северный. И, не дожидаясь согласия, ловко ковырнул ножом пробку, после чего бережно положил лезвие на стол – еще одна деталь, отличавшая смотрящего от обыкновенного арестанта. Даже если бы он носил нож, прицепленный к поясу, то вряд ли кто из дежурных осмелился бы изъять его.

Аккуратно, даже лениво длинными изящными пальцами настоящего карманника он ухватил бутылку и слегка наклонил. Тонкая прозрачная струйка полилась в кружку Святого, булькая и веселясь. Так же осторожно Жора стал наливать себе, случайно уронив на шершавый стол несколько капель.

– Ну, будь здоров, – не стал чокаться Жора Северный и в несколько больших и судорожных глотков опустошил кружку.

Святой не отстал. Водку пил как отраву, морщась при каждом глотке, и, когда последняя капля была проглочена, мягко поставил кружку на потертый стол.