Казнен неопознанным… Повесть о Степане Халтурине

Все поднялись, чокнулись, выпили стоя. Даже Степан, всегда воздерживавшийся от вина, на этот раз выпил с охотой. Его все еще знобило.

Пока закусывали, Анна Васильевна сходила на кухню, принесла горячие пирожки.

— Вот, угощайтесь, — предложила она.

— Это что же, Аннушка, вроде как поминки по усопшему императору? — усмехнулся Желябов.

— Нет, это я напекла, чтоб попотчевать Степана Николаевича.

— Видишь, Степан, как тебя встречают в этом доме! Уж не влюбилась ли Аннушка? И правильно! Если б я был девушкой — тоже влюбился бы в тебя. Право слово! — улыбнулся Желябов. — Только зарос ты зверски. Вот закусим — иди в кухню, сбривай и бороду и усы начисто. С сегодняшнего дня ты будешь жить по новому паспорту.

— Да, изменить образ не мешало бы, — овладевая собой, сказал Степан.

— Исаев побреет и даже подстрижет тебя. Он у нас мастер на все руки.

— Да, да, Степан Николаевич, вам надо побриться. Я помогу.

Якимова стала разливать чай.

— А может, еще по рюмочке? — спросил Исаев.

Желябов взглянул на часы.

— Меня ждут в комитете, друзья. Я должен идти. — Он поднялся и протянул руку Халтурину. — Прощай, Степан, и чувствуй себя как дома. Может быть, я или кто-нибудь из наших еще заглянет сегодня. А если будем готовить листовку — тогда завтра.

— Я пройдусь в город, — сказала Якимова.

— Только никаких расспросов, Аннушка. Теперь каждый пустяк может вызвать подозрение.

— Конечно, Андрей, я понимаю…

— Ну, прощайте, друзья!

— Может, и мне пойти на заседание? — спросил Исаев.

— Нет, Гриша, ты оставайся дома. Если будет крайняя нужда — я дам знать…

2

Желябов явился только утром с весьма тревожными новостями. От взрыва погибло восемь солдат и больше сорока ранено, а венценосный тиран из-за встречи принца Гессенского опоздал к обеду и опять остался невредим.

Это известие сразило Халтурина: он побледнел, изменился в лице, его стало знобить.

— Степан, голубчик, успокойся, — обнял его Желябов. — Этот взрыв в Зимнем потряс весь Петербург. Царь хоть и уцелел, но напуган смертельно. Это событие поднимет престиж «Народной воли». К нам придут тысячи новых бойцов. Взрыв в царском логове — первый могучий удар по самодержавию! Твой подвиг будет жить в веках.

— Какой же это подвиг? Вместо деспота я убил невинных людей.

Без жертв не бывает сражений, Степан. Ты должен успокоиться. Комитет высоко оценивает твои действия. Неудача произошла не по твоей вине.

— Мне бы где-нибудь лечь… болит голова.

— Аня, проводи Степана в мою комнату, — сказал Исаев, — и побудь с ним. Я немного задержусь с Андреем.

— Да, да, пойдемте, Степан Николаевич. Там тихо, спокойно.

Когда они ушли, Исаев присел на диван к Желябову.

— Ну, что, Андрей? Как же мы просчитались?

— Кто мог предположить, что будет нарушен железный распорядок дворца?

— Но мина, говорят, разрушила лишь часть столовой? Очевидно, был мал заряд?

— Этот заряд оказался достаточным, чтобы оглушить весь мир! Важно, чтобы мы смогли разумно воспользоваться сложившейся ситуацией для революционной борьбы.

— Что ты предлагаешь?

— Я пришел за тобой и Анной. Собираем экстренное заседание Исполнительного комитета.

— Халтурина одного оставлять опасно. Он в тяжелом состоянии.

— Да. Он потрясен и удручен. Скажи Анне, чтобы оставалась дома и не спускала с него глаз.

3

Нервное потрясение, вызванное неудачей покушения, не проходило. У Степана сильно болела голова, его знобило, трясло. Лишь седьмого вечером, когда ухаживавшая за ним Анна Васильевна прочла листовку Исполнительного комитета, Степан ожил и воспрянул духом. В листовке, написанной вдохновенно и страстно, говорилось, что покушение в Зимнем совершено революционером-рабочим. Что рабочий агент «Народной воли» сим актом должен был свершить возмездие. Что царя-тирана спасла чистая случайность, но что казнь над ним неминуемо свершится.

— Спасибо, Анна Васильевна, спасибо! Эта листовка для меня — лучше всякого лекарства. Теперь все рабочие узнают правду. Да и я еще не пойман и, может быть, в следующий раз не сделаю промаха.

— Правда, Степан Николаевич? Вы успокоились? — беря его руки в свои, спросила Якимова.

— Начинаю успокаиваться.

— А мы боялись… Уже хотели звать знакомого доктора.

— Нет, не надо. Я сейчас встану. Я уже чувствую себя хорошо. Да и как можно лежать без дела?

— Нет, нет, нет, Степан Николаевич. И не думайте ни о каких делах. Петербург объявлен на военном положении. Все дороги из города закрыты. Поезда обыскиваются. Поля и перелески оцеплены войсками.

— Значит, из Питера не выбраться?

— И думать нечего.

— Тогда я буду помогать вам. Я готов топить печи, быть кухаркой, судомойкой, лишь бы не сидеть сложа руки.

4

Дворником в доме 37 по Большой Подьяческой служил прогоревший купец Афанасий Феоктистович Хомутов. Он знал наперечет всех жильцов и по праздникам наведывался к ним, чтобы поздравить и выпить рюмку водки. Исаев и Якимова были прописаны в доме как супруги. Они старались поддерживать с Феоктистычем добрые отношения, что было весьма важно, так как дворники о своих жильцах обязаны были докладывать полиции.

Исаев выдавал себя за сына богатого саратовского купца-мукомола и потому особенно почитался дворником.

Феоктистыч жил под лестницей, в главном подъезде, в тесной швейцарской, и часто выходил покурить в вестибюль.

Как-то, остановив Исаева, Феоктистыч подошел и заговорил шепотом.

— А знаете, ваше степенство, вчерась полиция с обыском ходила по квартирам. Так я приставу сказал, чтобы Прохорова и вас не беспокоили. Прохоров, говорю, старый генерал, а вы, стало быть, сродственник его превосходительства.

— Пусть бы искали — у нас нет и не может быть ничего предосудительного.

— Это так, однако же, — беспокойство… ведь в два часа ночи…

— Тогда благодарствую, Афанасий Феоктистыч, — и протянул дворнику три рубля, — вот вам на водку.

— Премного благодарен, ваше степенство. Уж я и впредь буду стараться, — обрадованно поклонился Феоктистыч…

Этот случай обсуждался в семейном кругу, вместе с Желябовым. Решили, что Исаев поступил разумно. Второго обыска в скором времени можно было не ждать и не торопиться с отъездом Халтурина. На дорогах все еще было опасно.

— Подожди, Степан, немного, — дружески обнял его Желябов, — когда будет можно, я сам об этом скажу. Вижу, совсем исстрадался без дела. Но Исполнительный комитет уже принял решение о переводе тебя в Москву.

— Правда? Это бы хорошо. У меня там есть друзья.

— Вот и поедешь…

В конце февраля, когда все трое сидели за составлением листовки, в дверь постучали негромко, но решительно. Исаев, собрав бумаги, швырнул их в пылающую печь и мигнул Степану, чтоб шел в «убежище». Якимова подошла к двери: