Keeping 13

— Ты же знаешь, что я люблю тебя в ответ, — пробормотал я, смущенно и неловко. — Ты можешь сводить меня с ума большую часть дней, но без тебя я бы пропал.

— Я знаю, любимый. — Мама вздохнула и похлопала меня по руке. — Я знаю.

— Ма, пожалуйста, не ненавидь Шэннон из-за этого, — добавил я, мои слова были едва ли громче невнятного бормотания. — Я знаю, ты злишься на ее мать, но не держи на нее зла.

— О боже, я не ненавижу Шэннон, любимый, — поспешила она успокоить. — Она потрясающая девочка, и я бы никогда не стала судить ребенка по своим чувствам к его родителям. — Потянувшись, она положила руку мне на спину. — В конце концов, твои бабушка и дедушка Кавана никогда не осуждали меня, и посмотри, из чего я вышла.

— Верно.

Моя семья со стороны матери была, мягко говоря, колоритной. Ее тащили наверх, буквально перетаскивали от столба к столбу и передавали от разных родственников, пока в возрасте шестнадцати лет ей наконец не надоело, и она не сбежала из Дублина. Без гроша в кармане и только благодаря своему уму, она тайком забралась в автобус Eireann, не зная, куда ехать, и приземлилась в Корке. Добравшись автостопом до Баллилаггина, она попала на ферму моих бабушки и дедушки с серьезными проблемами в отношении к жизни и желанием зарабатывать на жизнь. Четыре года спустя она жила в Лондоне, училась в колледже и вышла замуж за моего отца.

— Но я скажу вот что, — добавила мама, толкая меня в плечо. — Если Мэри Линч хочет затеять с тобой неприятности, ей сначала придется поговорить со мной.

— Ма… — Я покачал головой и тяжело вздохнул. — Я защищаю эту женщину, но она, вероятно, просто проецирует. — Пожав плечами, я добавил: — Прямо сейчас они все проходят через отжим.

— Я понимаю это, Джонни, — согласилась мама. — Да, любимый. Я не могу понять, что, должно быть, чувствуют ее бедные дети. — Встав, мама разгладила свой фартук, прежде чем добавить: — Но она не будет проецировать его на тебя. — Ее глаза сузились. — Только через мой труп.

— Мне нужно вернуться завтра. — Я наблюдал за мамой, когда она хлопотала по моей комнате, подбирая одежду с пола. — В больницу.

Мама не ответила.

— Мам, — подтолкнула я. — Мне нужно вернуться.

Мама тяжело вздохнула. — Я не хочу, чтобы ты приближался к этой женщине, Джонни. Не тогда, когда она бросается обвинениями в твой адрес.

— Я еду не ради нее, — рявкнул я, ощетинившись. — Я еду ради Шэннон — подожди. — Я прищурился. — Что вы имеете в виду под обвинениями? Вы снова говорите о долбаном мяче? Потому что я уже объяснил, что это был несчастный случай с кровотечением.

Мама покачала головой. — Нет, любимый.

— Тогда что? — Рявкнул я, ощетинившись. — Что она говорит обо мне?

— Она кое-что сказала твоему отцу, — ответила она. — Кое-что, из-за чего нам с твоим отцом неловко отпускать тебя туда.

— Какие, например?

— Послушай, Джонни, тебе нужно какое-то время держаться подальше, — наконец сказала она, не вдаваясь больше в подробности. — Я не говорю навсегда, но пока пыль не уляжется, было бы лучше, если бы вы дали этой семье немного пространства.

Что, черт возьми, она сказала обо мне? — Я ничего не сделал, ма, — прорычал я, чувствуя себя защищающимся и на взводе. — Так что, что бы она ни говорила обо мне, это полная чушь.

— Послушай, просто немного поспи, и мы поговорим об этом утром, — ответила она, не глядя мне в глаза. — Тебе все еще нужно отдохнуть, Джонни. Ты бежишь на пустом месте.

У меня все было на исходе; пустой резервуар терпения. — Ма? — Я наблюдал за мамой, пока она шла к моей двери. — Ма, что она сказала?

— Поспи немного, любимый, — это было все, что она ответила. Она двинулась, чтобы закрыть за собой дверь, но остановилась как вкопанная. — О, чуть не забыла.. — Сунув руку в передний карман фартука, она достала маленький сложенный листок бумаги. — Я нашла это, когда стирала твою одежду из Дублина. — Вернувшись ко мне, она протянула мне газету. — Ты милый мальчик. — Улыбаясь, она погладила меня по щеке рукой, прежде чем повернуться к двери. — Я горжусь тобой, — добавила мама, прежде чем закрыть за собой дверь моей спальни.

Сбитый с толку, я развернул листок бумаги и уставился на него, чувствуя, как волна эмоций ударила меня прямо в грудь.

Шэннон, как река, будь, пожалуйста, моей подругой.

Контракт о дружбе.

Черт.

Аккуратно сложив письмо, я убрал его в тумбочку у кровати и вздохнул.

Все будет хорошо, мысленно молился я. Пожалуйста, будь в порядке, Шэннон, как река.

11

ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОМОЙ

ШЭННОН

Я всегда чувствовала себя неуверенно. Большую часть своей жизни я пребывала в состоянии постоянного беспокойства, безуспешно пытаясь предугадать следующий неверный шаг, шаг, который принесет боль и несчастье.

Когда я стояла в дверях спальни моего детства в четверг днем, я чувствовала себя более взволнованной и сомневающейся, чем когда-либо прежде, потому что не могла предвидеть опасность. Я просто знала, что это где-то скрывается.

Мое тело было в состоянии повышенной готовности, инстинкт самосохранения в моей голове кричал мне, что я не в безопасности. Чувствуя себя беспомощной, я оглядела свою комнату и отметила, что она выглядела точно так же, как и всегда: маленькая, опрятная.

— Я куплю тебе кое-что новое, — объявил Даррен, обходя меня и ставя мою больничную сумку в изножье односпальной кровати. — Немного новой краски и занавески. Новое покрывало на кровать. Все, что захочешь, Шэннон. Просто скажи мне, какие цвета тебе нравятся, и я все сделаю.

Как насчет новой жизни? Или новой семьи? Или просто немного внутреннего покоя? — Все в порядке, — ответила я, горло все еще саднило и хрипело. — Мне не нужно, чтобы ты мне что-нибудь покупал. — Заставляя свои ноги двигаться, что давалось мне с трудом с тех пор, как я переступила порог ранее, я подошла к своей кровати и села.

Мои мысли автоматически переключились на воспоминание о том, как Джонни, растянувшись на моем матрасе, учил меня математике, и мои губы приподнялись. Но потом я совершила ошибку, взглянув на стену рядом с дверью, и мое единственное приятное воспоминание об этом доме растворилось в воздухе, сменившись воспоминанием о том, как мой отец швырнул меня о стену с такой силой, что моя голова оставила вмятину в штукатурке. В то время мне было семь лет, и я отказалась отдать деньги на святое причастие. Это была ошибка. За которую я заплатила и своими деньгами, и своим телом.