Кембрия. Трилогия

– Он у тебя, светлейший посол, сварной! Разные части варили и ковали отдельно, закаливали тоже хитро, глиной обмазывали… Дорогая вещь, хорошая. Я бы мог сделать – но долго и хуже: Лорна мне не переплюнуть. Мы другим берем… пошли внутрь. Посмотрите волшебный молот в деле. Магия сидовская, белая – именуется механика.

Внутри – пекло, мастер рядом с тяжелой машиной не выглядит повелителем. Скорее наоборот, живая скала со вздохом соглашается слушаться рычагов: так уж и быть, по дружбе… ради сиды! Мастер налегает на рычаг – неподвижные деревянные колеса сдвигаются. Двигает другой – начинается бег по кругу. Молот взлетает – секунды! Сколько людей нужно, чтобы поднять такую же чушку простой лебедкой? Удар! Впустую, по наковальне. Но щипцы уже выхватили из горна истекающую желто–розовым жаром заготовку.

Удар! Золотистые искры – как оторочка дождевой капли, разлетаются в стороны. Зевакам лучше держаться подальше! Попади такая на кожу – прожжет до мяса, а на обмазанном глиной полу – безопасно потемнеет, станет сперва вишневой, потом черной.

Мастер работает – а подмастерье уже положил в горн новую заготовку. Потом друзьям из Мерсии объяснят: металл после плавки выходит годный, только пористый, непрочный. Потому из него нужно выколотить дурь. Убрать поры, выгнать шлак. Сталь не железо! Слиток даже расплавить нельзя, разве Немайн знает как – но пока таких премудростей не рассказывала. Но плавить и не надо, чтобы стал ковким, достаточно нагреть докрасна. А ковать теперь недолго: то, чего прежде молотобойцы добивались, неделю за неделей обрушивая кувалду на слиток, молот–великан делает за минуты. Немудрено. В нем этих кувалд, по весу… Только заготовку на наковальне поворачивай!

Конечно, и после этого остается много работы: нужно придать металлу форму, но и тут нечеловеческая сила ударов только на пользу. Потом заготовка должна остыть: точить нужно холодную. Потом снова в горн – перед закалкой.

– Могли бы работать быстрей, – пояснил мастер, – в горн больше одного слитка войдет. Только спешка того не стоит. Гильдия следит, чтобы мечи выходили не хуже шедевра. Сочтут портачом – отберут мою утреннюю кузницу…

Странный образ. Или – не образ?

– Почему утреннюю?

– Потому, что моя она восемь часов каждый день. Потом – чужая: вечернего мастера и ночного. Ночным быть плохо: человек не сид, ночью спать должен. Опять же, расход на масло для ламп. И все равно не так светло… Правда, наш ночной привык. Говорит, воздух прохладней – плюс. Каждое утро от него принимаю хозяйство – под приложенный палец. Мол, ничего не утрачено. Потом так же сдаю вечернему. Хлопотно, но спокойно. Зато еще два добрых человека с того же горна и молота кормятся. Сытно! Сами знаете цены. А я делаю восемь мечей каждый день… И все берет сида. Цену как объявила – не снижает. Чего еще желать? Ну, это мне. Но и вам стоит подумать: мой меч в бою не хуже сварного будет. А что после битвы иззубренный и тупой вручную не заточить – так берите новый, задешево! Моих десятка три за один ваш выйдет…

Вышли. Окта заметил – у короля на лбу густой пот, будто не на весеннем ветерке стоял и издали на чужой труд любовался, а вкалывал у самого горна… Пенда промакнул лицо краем плаща. Сказал:

– Пощупал… Словно пальцы оторвало! Понимаешь, что такое восемь мечей за утро?

Расчет простой – для того, кто озаботился изучить сидовские цифры. За день – двадцать четыре. Десять больших молотов дадут в день двести сорок. Сорок рядов по шесть человек: такой отряд на поле боя заметен! Дует ветер, течет река, кормятся люди – и, как река, течет на врага бесконечная колонна воинов. За месяц – легион. Не знамя, как в Британии – настоящий, римского штата. Вот и все о знаменитом греческом контракте! Прищурь глаза – увидишь: месяц, и безоружные ополченцы вооружены не топорами даже – сплошь мечами, прикрыты стеганым доспехом. Еще месяц – у каждого прибавятся простой щит и копье. Еще месяц – на каждом шлем…

Не такой, как взяли в походе на саксов – полоски накрест, поверх кожа. Не клепаный из четырех частей – у короля такой, и у самой Немайн! Сейчас делают такие, каких никто прежде не видел: кованые из одного куска. Клепаный, понятно, настолько прочен, насколько крепка самая слабая заклепка. Поди их все проверь! А этот врагу надо прорубать. Или вминать – но, опять же, цельный кусок, а не рвать заклепки.

Ткацкие станки проверять не стали. Сунулись только в валяльни. Труд сукновала – один из самых тяжких… Только и здесь мастер больше смотрит за машиной, чем занимается ручным ремеслом. Да сила ветра вместо силы воды: сукновальня не меха, остановится на время – горе невелико. И никакой волшбы, не считая машин. Только огромные деревянные столпы, словно великаньи ноги, пинают тюки с шерстяной тканью. И не злы они вовсе, только их равнодушие страшней любого гнева. Попади под них человек – так же безразлично перемелют в кровавый куль… А вот у молота душа воинская, недаром оружием занят – он–то бьет то, что может держать удар.

А что у машин есть души, хоть не людские и не звериные – точно. Те же ветряки – без сомнения живые. Смотритель рассказал, что собранные без Немайн машины вышли неправильными, скрипели, словно бы зубами, ломались. Вернулась – и все вернулось. Если ветряк от начала правильный, ничего ему не надо, кроме ухода и ветра. Раз построил – служить будет и внукам… Заглядывала ткачиха: у их гильдии и на торговлю сукнами привилегия.

– Новеньким интересуетесь? – спросила, – Вот вам, чего не жалко: пуговица.

Ткнула в лиф платья. Ну, это Окта уже видел. Даже в церкви слышал проповеди: мол, теперь у блудниц, носящих платья с вырезом ниже ложбинки, нет оправданий, что детей кормят! Пуговицу–то расстегнуть недолго. Значит, благочестивая жена может и под горло застегнуться. А то, как сида, и шею захватить стоячим воротом. Лиф с застежкой на пуговицах – вот фасон, одобряемый Церковью.

Оказывается, это не столько для святых отцов, сколько для ткачих: это у них грудь в разрез норовит выскочить, а ведь за станком и королевы стаивают! Ткать гобелен – куда здоровей, чем губить глаза вышивкой. В Мерсии дамы додумались прелести отдельной полосой ткани прихватывать. Хорошо, только детей кормить мешает…

Так что до недавнего времени камбрийки мирились с поношениями в проповедях. Но если за обычным, стоячим, ручным станком выскочившая грудь ничем, кроме епитимьи, не грозит, то в Кер–Сиди станки новые, лежачие, и работают сами, не от человеческих рук.

– Утягиваться – тесно! – отрезала камбрийка. – Пуговки лучше… А потом, мы, конечно, добрые христианки и ничего такого на уме не имеем, но петелька может и соскочить. Случайно! Главное, не на рабочем месте. Иначе… Открывали мастерские – Эйра–ригдамна пела песнь машин! Немайн сама хотела, но упросили сестре доверить. Голос Неметоны – оружие. Понятно, что постарается никого не задеть – а вдруг? Так же, как с машинами:

Помни, наша жизнь – слепой закон: Не умеем мы жалеть, прощать, любить. Обиходишь – будешь награжден. Подведешь – не поколеблемся убить! Титьку оторвать – только так. Мастерская – не место парней завлекать!

– Не страшно рядом с чудищем таким?

– Не–а! – и снова пропела:

– Мы сильны, но если ты позволишь,

Пусть нас движут ветер и вода–Наши сила и умения – всего лишь Продолженье ваших воли и ума! note 15 Наши машины – наша доля славы! И если бы не ограничения гильдии, я бы и с двумя станками управилась! Вечером король перешел с пива на наливки. Сделался разговорчив. Отломил кусок хлеба, сунул наследнику под нос.

Note15

15

– Это что? Отвечай!

– Хлеб. Хороший. Пшеничный.

– То–то. А в Камбрии пшеница не вызревает. Ничего, из Африки привезли. Почему? В Кер–Сиди есть машины, в Африке нет. Все, что делают здесь, получается дешевле и лучше, кроме того, что родит земля. И если греки могут платить Немайн лишь хлебом и золотом… с чем останемся мы?

– С углем, он нужен для топок и каминов, – откликнулся Окта, – с железной рудой. Она тут вся моя! Зерно – это Африка, и золото – Африка, но у нас есть серебро, мясо, кожи, строевой лес.