Кенгуру

Жожо, помрачнев, разглядывала Варью. Отпив из чьего-то стакана пива, сказала:

— Могу спорить, что остановились где-нибудь на травке поваляться.

— Ничего мы не валялись.

— А что ж тогда?

— Ничего. Высадил я ее у Пакша, а сам в кенгуру превратился...

От соседнего столика поднялся высокий парень, неуверенной походкой подошел к ним. Он оперся на спинку стула, и голова его от толчка упала на грудь, длинные, давно не стриженные и не мытые волосы наполовину закрыли лицо. Он напоминал какого-то лохматого зверя: не то собаку, не то льва, а больше всего моржа.

— Братцы... Подкиньте кто-нибудь сотнягу. Пива хотим, а деньги у нас кончились.— Он кивнул в сторону своих приятелей.

Варью с друзьями посмотрели на покачивающегося парня, потом на соседний столик. Там, в обществе шести пустых бутылок, сидели двое мужчин средних лет и усатый старик в комбинезоне.

— Забудешь отдать-то,— сказал механик.

— Не забуду. Через неделю принесу. Мы всегда здесь сидим, за тем столиком или вон там, у барьера.

Механик вынул сотенную бумажку и протянул ему.

— Спасибо,— сказал парень и с деньгами в руке направился к стойке.

— Кто это такие?— спросила Пётике.

— Они все время здесь сидят,— ответил механик.

— Панельщики они, в общежитии живут,— добавил один из шоферов.

В это время на аэродроме «Ферихедь» взлетел самолет, с ревом пронесся над крышами Кёбани и, стремительно уменьшаясь, стал таять в синем летнем небе. Все подняли головы.

—«Боинг»,— сказал кто-то.

Механик замотал головой.

— Никакой не «боинг»... Это парижский рейс, «Эр Франс». У «Эр Франс» «боингов» нет...

— Да-а... Пока мы доберемся до дому, они уже в Париже будут! — вздохнула Пётике.

— Ну и что? — сказала Мари.

— Может, все-таки «боинг»...

— Да не «боинг» это, а «Як-40», малевский самолет,— вмешался в разговор один из шоферов.

— Ну-у?..— с сомнением протянул Варью, глядя вслед самолету.

— Точно,— ответил шофер.

Жожо наклонилась к уху Варью и прошептала:

— Не дала она тебе, вот ты и влюбился.

Варью все еще смотрел в бархатно-синее вечернее небо, поглотившее летящий в Париж самолет, как море — брошенный в волны камешек.

— Консервативная ты свинья... Любишь, чтоб девка не сразу перед тобой юбку задирала.

— Не понимаю, чего ты хочешь...— бормотал Варью.

— Говорю, не дала она тебе, ты и готов. Прямо перед глазами стоит картина: ты к ней лезешь в своей кабине, а она ни в какую...

— Она-то дала бы...

— Да ну?

— Точно,— сказал Варью и, взяв со стола бутылку, долго тянул из нее пиво.

Жожо сидела молча, опустив плечи.

В дверях пивного зала показался фармацевт с Цицей. Они явились веселые, раскрасневшиеся. Свободных стульев вокруг стола уже не хватало, и Цица уселась на колени Доки. Тот высовывался из-за ее плеча то с одной, то с другой стороны, так что слова его слышны были то на одной половине стола, то на другой.

— Поехали в Зугло,— предложил он.

— А что там такое?

— Я там знаю один классный клуб в подвале. Место — блеск!

— А что там такого интересного?

— Ребята там блеск... Плюс поджаренный хлеб с жиром и луком, потом — красное вино и блюз.

— Если поджаренного хлеба с жиром хотите до отвала, так айда лучше ко мне. А еще у меня четыре бутылки пива припрятаны,— сказал один из парней с пивоварни.

— Чтоб твоя жена нас всех выставила...— вмешалась Цица.

— У нее смена до десяти, домой придет в половине одиннадцатого.

— А в половине одиннадцатого нам куда деваться?

— Лучше пошли в клуб...

— Пойти можно, да что там такое?

— Классные ребята и блюз.

— Эти классные ребята возьмут и не пустят нас. Потребуют удостоверения или рекомендации. Поди какая-нибудь интеллигентская лавочка.

— Есть там один-два студента, а остальные — девчонки и ребята из Зугло.

— Пойти можно, да что там такого?

— Я же тебе говорю: хлеб с жиром и блюз! — Фармацевт начал терять терпение.

— А что это — блюз? спросила Мари.

— То feell blue*,—сказал Варью грустно, заплетающимся языком.

* Быть в печальном настроении, в меланхолии (англ.).

— Что это он? — спросила Мари.

— Он говорит, это Луи Армстронг и Поль Робсон, — высунулся из-за плеча Цицы Доки.

Жожо тихонько встала и отошла к стойке. Она заказала два бокала сухого мартини и заодно уплатила за выпитое Варью. Когда она вернулась с двумя бокалами к столу, Доки громко разглагольствовал:

— Представляете: сидят они там вдоль стен и поют негритянские спиричуэлс и блюзы. Есть у них один парень, так у него бас не хуже, чем у Робсона.

— Могу представить, что это за блюз,— бормотал Варью.

— Блюз что надо! — заявил Доки.

— Если б они настоящий слушали, с пластинки...

— А они сами поют, и правильно делают.

— Мы, белые, не умеем по-настоящему петь блюз. У нас голос невыразительный.

— Что значит — невыразительный?! Бас — это бас, хоть черная у тебя кожа, хоть белая,— сердился Доки.

— Дело не в басе, а в печали.

— В какой еще печали?

Варью понурил голову. Тут Жожо пододвинула ему бокал с мартини, шепнула на ухо:

— Выпей, Ворон!

Варью выпил холодный, терпкий напиток. И странное дело: гнетущая, свинцовым грузом лежащая на сердце тоска его вдруг растворилась, ушла куда-то. Он почувствовал себя опустошенным, но пустота была приятной, легкой.

— Все о’кей,— сказал он девушке, и ему в самом деле казалось, что все о’кей.

Сегодня суббота, он у себя в Кёбане, сидит на террасе «Мотылька», кругом сплошь знакомые, дружелюбные лица, он сыт и слегка пьян, никаких неприятностей у него нет и не ожидается.

Жожо, отпив немного из своего бокала, ловко подсунула его Варью. Тот рассеянно взял бокал, повертел его в пальцах, выпил.

За столом усиливался беспорядочный шум. Девчонки визжали, Доки и четыре шофера хотели пойти в подвальный клуб, остальные — пить пиво в кухне у парня с пивоварни. Варью уже не следил за спором. Он смотрел поверх голов на летнюю улицу, на прохожих, на кусты сумаха в пыльных дворах напротив. Когда Доки пустился объяснять ребятам с пивоварни разницу между спиричуэлс и блюзом, Жожо шепнула Варью: