Кент Бабилон

Она говорит: «Хорошо, нет проблем. Считайте, уже познакомила».

Аспирант мне: «Чувак, а башлять кто будет?».

Я спрашиваю: «А сколько надо?».

Аспирант говорит: «Что ты шлангом прикидываешься? Как обычно, червонец. Тем более – что сегодня полный голяк».

Вынимаю червонец.

«Вот, – говорю, – возьми свой червонец. Подавись. А теперь давай “Крокодила”».

Черкашин бабки взял – не моргнул.

Твердохлябьев вступление сыграл. Диана запела. Голос у Дианы – низкий, бархатный. Для «Крокодила» не подходит никак. Свидетельница с какой-то тёткой танцевать побежала.

И тут почудилось: отпустило меня.

Ну, думаю, зашарашу-ка я сейчас соляру. Чтоб её внимание привлечь.

И начал. Нехило завернул. Импровизация просто на удивление пошла, аж самому в кайф.

Заливаюсь на своём теноре кенарем, а сам думаю: «Это что ж получается, а? Червонец свой отдал? Отдал! Крокодила лабаю? Лабаю! Выходит – сам лабаю, и сам ещё за это башляю. Самообслуживание, однако…»

И так смешно мне становится, что ржу я диким хохотом, и не просто ржу, а в саксофон, и всё мимо денег, всё «по соседям», в микрофон…

Администраторша Танюха-Рыбий-Глаз из кабинета высунулась, очи пучит: что это сегодня с сексофонистом?! Напился, умом тронулся? То кочумает целый час, то вдруг рыдает-заливается, как ненормальный…

А свидетельница знакомить и не думает.

Наконец барабанист объявляет:

– Начинаем конкурс «Алло, мы ищем таланты». Кто хочет спеть «Зачем вы, девочки?».

И добавляет:

– Уточняю: не «Почём вы, девочки?», а «Зачем вы, девочки?».

И тут подходит Королева Марго. Берёт микрофон. И начинает петь. Жалостно так. Будто сама не красавица. Спела куплетик и отдала микрофон какой-то пигалице в белых гетрах. Та песенку подхватила:

«Сняла решительно пиджак наброшенный,Казаться гордою хватило сил.Ему сказала я: “Всего хорошего”,А он прощения не попросил…»

Марго снова мне подмаргивает и говорит глазищами, пошли, мол, танцевать.

Бросил я сакс, подбежал к Марго, пригласил на танец…

Закончилось мероприятие где-то в двенадцать.

Выходим с ней из кабака. Улицы пустые. Троллейбусы уже не ходят.

Давайте, говорю, подвезу вас на такси. Нет, говорит, не надо. Идёмте пешком. На такси неинтересно.

Музыкалки у Вальсона не было, шкварки мы домой забирали.

Так что пришлось мне, с саксом наперевес, провожать Марго до самого её дома – аж на Селекционную станцию.

…Часа четыре, наверно, шли. Не меньше.

Она, оказывается, окончила строительный институт. Интересно. Везёт мне на строительный. Распределение получила в Днепропетровск. Но жить там было негде. Поэтому вернулась в Харьков. Работает в «Водонапорвентиле», инженером по водоснабжению. Живёт с матерью. Отец умер, когда она была ребёнком.

Я рассказал о себе. Живу на Москалёвке. Отец скрипач, мама инженер. И братишка – пианист, учится в одиннадцатилетке при консе. Классным музыкантом будет, не то, что я. И вообще… Музыка у меня – приработок. Днём работаю в НИИметаллпромпроекте. Учусь в институте, на вечернем. Через пару месяцев – защита диплома.

Проводил Королеву Марго до самого подъезда. И двинул, довольный, как слон, к Московскому проспекту – ловить тачку.

А когда до проспекта оставалось метров сто, на меня вдруг обрушился ливень.

В сознании мелькнуло: «К счастью!». Потом: «А может, не к счастью? Может, – «Окстись!»?

Холодный дождь барабанил в тёмные окна, молотил по голове, по рёбрам.

Наверно, всё-таки к счастью.

Или – «Окстись!»?

Я промок до нитки, до шнурка.

Дождь вдруг прекратился – так же внезапно, как начался.

Поливальная машина фыркнула – словно хохотнула, и скрылась за поворотом.

Скорей всего, это был искусственный дождь. Хотя поливалка, как я успел заметить, была без малейшего признака усов. И асфальт вокруг был совершенно сухой…

Так познакомился я с Мариной.

А теперь отгадай загадку, читатель.

Шла по Сумской девица-краса, длинная коса. Глазками по сторонам: трах-бах! А навстречу ей – паренёк-тульский-валенок. Увидал он девицу, душевное равновесие потерял, и тут вдруг что-то: «хря-ась!». Очень громко так: «хря-ась!».

Вопрос: что сломал себе парень?

Ответ – см. на стр. 55 (глава «Покупателю на заметку»; слово, которым заканчивается «Хитрый Тарантул»).

Дедушка Яша

Дедушка Яша – мамин папа – был знаменитым на всю Владимирскую подковырщиком.

Узнав, что отец нашёл нам за городом, всего за тридцать рублей, дачу на всё лето, дед сказал ему без тени улыбки: «Лёва, зачем тратить такие деньги? Вывали себе под окно подводу навоза за пятёрку, отключи свет, и будет тебе дача».

Во дворе у нас был сад. Четыре яблони, три абрикоса, слива, груша-лимонка, несколько кустов малины. За садом ухаживал дед. При этом я никогда не видел, чтобы он ел какой-нибудь фрукт. Дед окапывал деревья, обрезал сухие ветви, белил стволы, но не вкушал плодов. Особенно тщательно следил он за небольшой плантацией конопли, протянувшейся вдоль сарая.

Мой дедушка был заслуженный коноплероб и выращивал рекордные урожаи. Наша конопля вымахивала выше забора – в полтора, а то и в два человеческих роста.

Каждый год в конце сентября дед собирал конопляные шишки в банку, после чего поручал сбор главного урожая мне. Я брал штыковую лопату, рубил под корень сухие конопляные стволы и складывал их в сарае.

Конопля, объяснял мне дед, нужна для утепления погреба, – чтобы не промерзала картошка, заготавливаемая на зиму. Весной дед вскапывал сад, сеял коноплю, а в самом углу двора сажал несколько луковиц мака.

Курил дед исключительно махорку. Иногда он сворачивал козьи ножки, иногда набивал трубку.

Вовка Арефьев, с которым мы часто играли до одури в футбол, рассказывал: «Иду нах хаузе из школяндры, а у вашей калитки дед твой стоит. Вроде как поддатый, и цигарку смалит. Дым пускает, как паровоз. Я ему: «Дядя Яша, закурить не найдётся?». А он мне: «А я не курю!».

Настроение у деда не портилось никогда. И он всё время, как говорила бабушка, «сосал свою соску».

На улицу дед выходил, как денди – в отутюженном френче сталинского образца, в галифе, шитых на заказ, и в сияющих хромовых сапожках на высоком каблуке. Роста дед был небольшого.