Кент Бабилон
Шрифт:
Оделся Варежка, из «Украины» вышел, даже на консерву не остался.
Такие проблемы…
Десять лет прошелестело. 85-й на дворе.
Работаем в «Богдане» ни шатко ни валко, с Электрошуркой. В месячишко – по пятихаточке выруливаем. Минимум. Отыграли как-то первое отделение, вышли покурить, воздуха глотнуть. Зима была. Вижу – со стороны трамвайной остановки, на полусогнутых, Варежка чешет. В варежках, как обычно. Пожилой уже, можно сказать, мужик. Видбс – обшарпанней не бывает. Пальтишко на нём засмальцованное. Рукава – коротковатые, посеченные, как объявление с телефонами. Типа «обрывай – не хочу».
– Привет, Сеня!
– Привет!
– Как дела?
– Спасибо, на букву X.
– В каком смысле?
– В смысле, хорошо.
– Ну, рассказывай.
– А что рассказывать? Оле (Оля – его жена) коляску-инвалидку дать должны. Третий год никак не дадут. На лапу совать надо. С деньгами – полная засада. В институте второй месяц зарплату не дают. Старший, правда, женился. Уже легче. В таксопарк мойщиком устроился. А остальные на мне. Веня и Яша в политехе, Витька консу оканчивает. Пианист, в меня пошёл.
Я, между нами, детей его никогда не видел. Точно сказать, что значит «в меня пошёл», не могу.
– А у Валерика, у младшенького, аллергия буквально на всё, – продолжает Варежка. – И Людмила Ивановна моя тоже не очень. Сына её от первого мужа в тюрьму посадили, три года дали. Говорит, что не воровал. Тёмное дело, короче. Мается Люсенька, места себе не находит. Она без него – как я без неё. Такие дела. А на работе всё нормально. Сто двадцать «красных уголков» – тьфу-тьфу-тьфу! Экономическая выгода – только держись! Вот, в домовую кухню профсоюз талоны выделил. Пойду, рисовую кашу и пирожки с капустой получу. Отличное, что ни говори, подспорье.
– А на фано не играешь, Сеня?
– Играю. Фано дома отличное, «Ibach und Sohne». Приходи – вместе «Самер тайм» зашарашим.
– А на ионике, Сеня?! Лабал бы сейчас на ионике и в хрен бы не дул!
– Да нам, в принципе, хватает. По ночам пристроился садик охранять. Работа непыльная. Ведро картошки деткам начистил – и спи, сколько влезет. И зарплату не задерживают.
– А мы на их задержки чихать хотели. Мы своё и без зарплаты вырулим.
– Извините, чуваки, Оля кашу ждёт, кормить пора.
И попилял он со своими талонами в кухню для нищих.
Сто двадцать изобретений всё-таки, учёный, видать, нехилый. И музыкант – не из последних…
Хорошая, как говорится, голова, а дураку досталась!
Адольф
После того как из нашего «фойерного» (не от «фойер», а от «фойе»), музкомедийного джаза свалил Варежка, Гриша Пинхасик привёл нового пианиста.
Звали новичка Адольф Яковлевич Хилоидовский, он годился мне в отцы.
У Адольфа был хищный сионистский нос, голову украшал слиток свалявшихся рыжих волос, смахивающий на вычурный золотой портсигар.
Казалось – над матральником Хилоидовского поработал неумелый бутафор. Нос Адольфа Яковлевича смотрелся так, будто его наклеили наспех.
Надыбал его Пинхасик в симфоническом оркестре филармонии, где Хилоидовский играл третью скрипку.
…Адольф рассказывал, как в войну дали ему деревенские пацаны прозвище Гитлер. Отец на фронте погиб, а сын вдруг – Гитлер!
В войну Адольф с матерью в эвакуации были. В Узбекистане, под Ташкентом. И приписаны – к бахчеводческому колхозу имени товарища
Герцена.Пошёл Адик к председателю сельсовета товарищу Прохорову и попросил выправить «Адольф» на «Аркадий».
И сказал ему председатель, что менять имя – это просто дурь. Потому как в канцелярии небесной уже записано: «Адольф». И числиться ему там – Адольфом – по гроб жизни, несмотря на сельсовет и прочие высшие инстанции.
И что сам он после 1917-го тоже хотел имя сменить, но отговорила его маманя, земля ей пухом. А сейчас – и в голову никому не придёт – такого имени стесняться. А по тем временам звучало оно так, что не приведи господи.
Неудобно Адику стало, что не знает, как председателя кличут.
– Извините, а как вас зовут? – спросил Адик у товарища Прохорова.
– Очень просто, – ответил тот, – Николай.
Парткотлеты
В тот день в Музкомедии проходила городская партконференция.
Напустили полный зал коммуняк и прочей выдвижимости. Вечером для участников давали «Весёлую вдову».
Мы отлабали доспектаклевое отделение, прозвенел третий звонок. Духовенство (Сашка Дорошенко – труба, Валька Лицин – тромбон и я – саксофон) намылилось, как обычно, в кафе на Карла Маркса, где всегда имелись горячие сардельки и салат «московский», известный более как «оливье».
Ведь дудка – это тебе, читатель, не кифара небесная. Здесь питание необходимо.
Её, дудку, чтоб обслужить, – да так, чтоб сладкоголосо завибрировали все её медные закутки – под нескончаемым напором твоих воздушных струй, чтобы заставить её бездушное тело задрожать-запеть в твоих руках – сперва поберлять нужно капитальнейшим макаром.
Хилоидовский подскочил к нам, когда мы были уже в куртках:
– Нет, вы только гляньте! Народ хрен сосёт, а наш бараный буфет кормит этих сук на шару! Котлеты по-киевски – всегда по рублю, сегодня – пять копеек! Пиво – по полтиннику, сегодня – гривенник! А видели бы вы, как они живут! Жена недавно делала педикюр матери Саднюка, секретаря райкома. Так эта мамаша…
Не дослушав про Саднючку, мы срочно двинули в коммунистический буфет.
…Горы куриных котлет громоздились в прозрачных вазах – прямо на столиках. Рядом с котлетами стояли бутылки «Жигулёвского».
Наберлявшись до полного коммунизма, мы выкурили по сигарете, после чего Лицин подозвал буфетчицу и попросил подбить бабки. Та спросила, чего мы съели-выпили.
Мы радостно сообщили, что «на троих» одолели двенадцать коммунистических котлет и шесть коммунистических «пивов».
Буфетчица огласила приговор: «15 рублей». Вот тебе, бабушка, и Юрчик-с-гиюрчик! По пять колов с рыла. В карломарксовском кафе за эти бабки можно поберлять раз шесть.
Лицин начал выводить плутовку на чистую воду:
– Позвольте вам не позволить! Двенадцать котлет по пять копеек, получается – шестьдесят копеек. Плюс шесть пива по десять копеек – итого рубль-двадцать!
И тут буфетчица процедила сквозь золотые свои клыки:
– А кто вы такие, чтоб вам по такой цене отпускать?! Партийный контроль? Или, может, ОБХСС?!
– Значит, как слугам народа, так по пятаку! А как народу, так по целому колу! – начал распаляться Лицин, не без оснований полагающий себя представителем народа.