Кентавр

Юноша последовал за фигурой — быстро взобрался по лестнице, практически пронесся по небольшой лестничной площадке и, без тени сомнений, вошел в комнату. «Я буквально ворвался в нее, — описывал он позже с твердой убежденностью. — А там, на стуле, прямо напротив меня, сидели вы. Да-да, вы, Макс, сидели на этом стуле». Широкие плечи, тучная фигура, черная борода — ни дать ни взять доктор Фелдман. Голова его была наклонена слегка вперед, подбородок опирался на грудь, глаза закрыты, а грудь вздымалась от мерного дыхания. «Вы спали, хотя я, конечно, знал, что это невозможно». Перенося эти события на бумагу, Пелэм описывал свою реакцию на эту «полнейшую чушь», подчеркивая свое возмущение тем, что «такой друг сыграл с ним глупейшую и весьма опасную шутку». Юноша чувствовал горечь и раздражение.

В тот самый миг Пелэм понял, что доктор с самого начала должен был где-то прятаться от него, что «срочный вызов» являлся чистейшей выдумкой, а все остальное на самом деле оказалось неразумным розыгрышем. Тут он вспомнил свои первые мимолетные сомнения. Доктор Фелдман и не собирался впустую тратить эту бессонную ночь; он сразу намеревался воспользоваться сложившимися обстоятельствами и устроить своему впечатлительному другу встряску, чтобы потом изучить его реакцию.

Пелэма возмутила эта уловка, не только глупая, но и весьма опасная в свете того, что у молодого человека были взвинчены нервы, а в руках находился пистолет. Усевшись на свой стул, юноша вновь уставился на доктора, возмущение все больше овладевало им, переходя в глухую злость. Он даже не задумался, как доктор сумел привести в исполнение свой простенький план. Молодой человек не произнес ни слова, не стал расспрашивать ни о чем, не попытался толкнуть доктора, чтобы тот перестал изображать спящего, — просто сидел и смотрел, даже не пытаясь противиться тому подспудному гневу, который все больше овладевал им. Юноша не чувствовал облегчения оттого, что его друг пришел и теперь сидит рядом с ним. Он больше не испытывал в нем необходимости, а его присутствие даже тяготило. Такого утешения, компании такого рода он больше не желал. Глубокое раздражение, горькое презрение — вот что чувствовал сейчас оскорбленный юноша.

Тем не менее доктор Фелдман продолжал свою игру с таким совершенством, что в других обстоятельствах это вызвало бы восхищение. Его поза уснувшего человека не вызывала сомнений. Это была отличная игра. На лице не пробегало ни тени эмоций. От него веяло безвольностью и полнейшей расслабленностью спящего человека. И чем больше молодой Пелэм смотрел на него, тем больше росло его раздражение. Про себя он награждал своего друга такими эпитетами, как «идиот, слабоумный», и фразами: «Замечательная шутка для такого человека! Великий психиатр резвится». Наконец, где-то через полчаса непрерывных комментариев относительно «профессионального» молчания и неподвижности, Пелэм снова взял свою книгу и стал читать, так как доктор ни словом, ни звуком не проявил себя. Юноша злился, но одновременно хотел рассмеяться.

Ситуация однозначно казалась смешной, но он был не в том состоянии, чтобы по достоинству оценить ее комичность. Молодой человек упрямо отказывался говорить: в нем созрела какая-то мальчишеская решимость переиграть своего друга в этой игре. Он сидел молча и просто читал. Одна минута сменяла другую. Так прошло полчаса, может больше, но его упрямство оставалось неизменным. Доктор Фелдман, в свою очередь, также продолжал эту глупую игру, он превосходно изображал глубокий сон: его дыхание становилось все глубже, а борода поднималась и опускалась вслед за вздымающейся грудью. Его карие глаза были плотно закрыты до тех пор, пока тишину комнаты наконец не нарушил слабый звук часового боя. Пелэм сосчитал удары — три часа ночи. Занимался рассвет. Молодой человек неожиданно оторвал взгляд от книги, еще не понимая почему…

И тут он замер, он похолодел, потом кровь бросилась в голову. Что это? Что бы это могло означать? На первый взгляд при слабом утреннем свете доктор Фелдман выглядел как прежде, но, присмотревшись, Пелэм увидел нечто поразительное. Казалось, юноша весь обратился во взор, даже слезы навернулись. Спину окатило холодом.

Отличие наметилось, но пока неявное: на первый взгляд перед ним сидел все тот же Макс Фелдман, но не совсем. Так Пелэм и написал, когда переносил эти события на бумагу. И краткость его описания показательна. Очевидно, не все он смог доверить бумаге. Юношу сотрясала дрожь. Недавнее равнодушие и нечувствительность таяли с каждой секундой. Казалось, «успокаивающий» эффект покинул его.

Он старался не отводить глаз; со всей возможной концентрацией наблюдал за своим другом, сознавая, что взвинчен до предела. Но все же промелькнувшее впечатление не возвращалось, хотя Пелэм был убежден, что ему не померещилось. Юношу бросало то в жар, то в холод. Он был на грани истерики, словно напуганная девчонка. Фигура на стуле, насколько он мог судить, не менялась: все та же тучность, те же широкие плечи, та же черная борода и «спящие» глаза, как и прежде. «Идиот, — хотел сказать юноша, — все еще притворяется», — но мысли отказывались обращаться в слова, которые стали бы ложью. Во всяком случае, определение «спящий идиот».

Его описание того, что случилось потом, оказалось чрезвычайно кратким. Юноша не мог отвести глаз и был не в состоянии пошевелиться. Он просто сидел и смотрел. Борода поднималась вверх и опускалась вниз вслед за медленным движением широкой грудной клетки, расслабленное тело не выдавало никакого напряжения, голова, как прежде, клонилась то вперед, то назад. И вдруг этот второй образ стал проступать, тот, иной, облик вернулся. Лицо, на котором до сих пор не промелькнуло ни одной эмоции, начало меняться. Перемены происходили очень медленно. Белое и черное в его облике становились все контрастнее: белое — мертвенным, а черное — демоническим. Губы под темными усами искривились, брови приняли резкий изгиб, а челюсть выдвинулась вперед. Эти явные перемены происходили медленно, но неуклонно, пока лицо окончательно не обрело жестокое выражение. Прежняя маска сползла. Пелэм, не имея сил даже шевельнуться, только беспомощно смотрел на эти отвратительные перемены. На его глазах совершалось невероятное, невиданное, чего люди не хотят признавать. Юноша убеждал себя, что это невозможно, но все же не мог отвести глаз.

«Это совсем не доктор Фелдман, не Макс Фелдман, не мой друг», — хотелось крикнуть ему, но тут он понял, что даже мысли застыли в голове. Воля была полностью парализована. А голова сидевшего перед ним вдруг стала поворачиваться. Поворачивалась она медленно. Под этим новым углом борода приоткрыла шею. Воротничка не было.

Пелэм попытался закричать, взвизгнуть, но у него перехватило дыхание. Ужас окатил его ледяной волной. Юноша дрожал с головы до ног. Причем так сильно, что даже зубы клацали, а ноги отбивали дробь на деревянном полу. Он все так же беспомощно смотрел, ведь страшное зрелище настолько приковало его взгляд, что ни отвести глаз, ни закрыть их он не мог. Причем это демоническое лицо, лишь недавно носившее маску его друга, собиралось меняться дальше. Он это знал. Возможно, предстоящие изменения выдало легкое дрожание щек. Что-то гадкое происходило с кожей. Юноша знал, что сейчас откроются глаза.

Голова повернулась еще немного, она пугающе откинулась на бок. Голую шею пересекали тусклые багровые линии. В тот же миг открылись глаза, пронзая Пелэма ужасным завораживающим взглядом. Это были сверкающие, застывшие глаза маньяка. И вовсе не карие, а черные. Вот они уставились на юношу, в их глубине плескалась смерть. И тут же вся фигура содрогнулась и начала меняться вслед за лицом. Эти метаморфозы происходили с невероятной скоростью, словно в кино. Огромная фигура неожиданно съежилась и истощилась, широкие плечи ссутулились, только черная борода по-прежнему спускалась на голое горло, отмеченное страшными багровыми метками.

Потом фигура поднялась. Без каких-либо усилий покинув стул, человек встал, замер на миг, слегка пошатываясь, потом руки резко вытянулись вперед, открывая взгляду длинные жилистые пальцы, которые рвались к горлу Пелэма. Сияющие, словно фонари, глаза становились все ближе…

Оглушительный грохот, раздавшийся неожиданно, вывел Пелэма из ступора и, казалось, придал ему сил. В дверь кто-то барабанил, яростно трезвонил дверной звонок. Эхо прокатилось по дому. Ужасная фигура хотя и не замерла совсем, но не дотянулась до Пелэма. Самообладание частично вернулось к юноше, разбуженное, возможно, этим самым звонком. Он подпрыгнул, закричал и рванулся к двери. Пелэм добежал до нее, несмотря на то что его ноги заплетались. Лестничные пролеты он преодолел буквально в два огромных прыжка и промчался через холл. Когда он открыл дверь, на пороге стоял доктор Фелдман. Его друг зашел в дом и захлопнул дверь.

«Искренне сожалею, старина, но дела заняли больше времени, чем я предполагал. Вы забыли оставить ключи…» — это было все, что Пелэм услышал, прежде чем темнота накрыла его и он упал на руки своему другу.

Обморок продлился не более минуты. Глоток бренди из фляжки доктора заставил юношу прийти в себя. Затем последовал путаный разговор, вопросы, бессвязные ответы и потом — доктор Фелдман твердо на этом настоял — визит в комнату наверху. Вместе, бок о бок, держась за руки, они вошли в комнату, оказавшуюся совершенно пустой. На чемодане стояли оплывшие свечи, рядом лежали электрический фонарик и пистолет, на полу валялась книга, а друг против друга — пара пустых стульев.