Кэнто

– Да, иногда играю, – прямо ответил он, решив положиться на судьбу. Вопреки ожиданиям Кэнто, лицо профессора расплылось в улыбке:

– Хасэгава-сан, это прекрасно! Сама судьба познакомила нас!

– Вы не считаете Игру злом? – удивился Кэнто.

– Скажем так: я считаю Игру величайшей математической загадкой. Вы очень удивлены, и я должен объясниться. Сам я никогда не играл. Во-первых, я не думаю, что моя нервная система подходит для этого. Кроме того, есть ещё некоторые соображения, которые станут вам очевидны немного позже. Итак, я не играю. Моя область науки – теория чисел. Если вся математика – это Япония, то теория чисел на ней всего лишь одна из префектур, маленькая и не слишком населённая. Я изучаю Игру давно, в основном по той информации, которая всем известна. Игра представляется мне вовсе не развлечением пришельцев, основанном на слепом случае. Наоборот! Игра есть сложная система.

– Вы тоже считаете, что существует система? – Кэнто, забыв обо всех приличиях, чуть не вскочил со своего кресла. – Простите меня, профессор.

– Пустяки. Итак – система, – продолжил Мидзусима. – Вероятно вы удивитесь, узнав, что число уникальных карт, то есть изображений на них, превышает четыре миллиарда. Ошаспели используют систему счисления с очень большим основанием. Говоря проще, изображения на картах – это их цифры. Правда людей интересуют только две из них, означающие удачу и неудачу. Моя гипотеза предполагает, что это крайние цифры системы. Да, я не сказал, что это симметричная система?

– Простите, профессор, у меня сложно с математикой, – развёл руками Кэнто.

– Не беда. Это не так сложно. В симметричной системе отрицательные числа изображаются без использования знака «минус». Минус единица – одна картинка. Ноль – другая. Плюс единица – третья. То, что вы называете неудачей, на самом деле означает вот что… – Мидзусима достал тетрадь, щёлкнул ручкой и написал в центре листа:

– 2 147 483 647.

– Минус два миллиарда сто сорок семь миллионов четыреста восемьдесят три тысячи шестьсот сорок семь, – медленно произнёс профессор вслух. Слова прозвучали сухо, зловеще, и у Кэнто невольно пробежал холодок по спине.

– Удача выглядит как такое же по модулю положительное число. И напомню вам, Хасэгава-сан, – это цифры! Они записываются… Вы прекрасно знаете, как они записываются. Одной картинкой.

Кэнто кивнул. Широко открыв глаза, он всё смотрел и смотрел на страшное число. Математика пугала. Ещё утром он назвал бы её глупостью, развлечением умов, пустой наукой. Теперь математика стала наукой о судьбе.

– Между этими двумя цифрами расположены все остальные цифры-картинки. Поэтому их так много! К большому сожалению, я знаю не все. Мне не хватает информации.

– Если бы у вас было больше информации… Что тогда? – спросил Кэнто, чувствуя приближение кульминации разговора.

– Я мог бы управлять картами. Знать, что лежит на столе в каждый момент времени. Неожиданными для меня были бы только первые две.

Кэнто посмотрел на профессора. Глаза обоих блестели, на лицах застыли лёгкие улыбки. Кэнто понимал, что у него и Мидзусимы разные мотивы. Точнее, он не знал, что движет профессором; знал лишь, что им движет не та простая и естественная сила, что звала его, Кэнто Хасэгаву, в Чёрную комнату. В голове его хаотичным потоком проносились сыгранные партии. Мидзусима вернул его к реальности, протянув руку:

– Хасэгава-сан, я предлагаю вам партнёрство. Вы будете играть, добывая для меня информацию. Без риска. Я объясню. А я буду учить вас выигрывать. Не сразу и осторожно, очень осторожно. Ибо ставки в этой игре гораздо выше, чем простая удача одного простого человека.

Кэнто кивнул и пожал неожиданно сильную руку профессора. Чувства переполняли его сердце.

7

Кэнто проснулся поздно. Нацуки уже ушла на ферму, но он не слышал, как она встала. Этой ночью он не видел кошмаров, и вообще не было никаких снов – как в детстве. В молодости Кэнто быстро засыпал, и ему не мешали ни звук телевизора, ни шум, ни ругань. Сон его был крепким и коротким, а пробуждение быстрым – на работу Кэнто Хасэгава никогда не опаздывал. Потеряв работу, он растерял и эти навыки. Кэнто стал подолгу спать. Рука его сама по себе нажимала кнопку на крышке дешёвых перекидных часов с будильником, обрывая жужжание зуммера, и сон продолжался. Механизм перелистывал карточки минут. Монотонные щелчки, тишина и дневной свет создавали вокруг него обстановку, делавшую выход изо сна тяжёлым делом, для которого нужно иметь либо страх, либо желание. «Как раз выспался; времени море», – подумал Кэнто, резко садясь и разминая затёкшую левую руку. В этот день он встречался в парке с профессором Мидзусимой.

Кэнто поел хлопьев с молоком, надел свежую рубашку, джинсы, куртку, взял новый коробок спичек и вышел на улицу. На двери трепетал листок бумаги. Его удерживала глубоко загнанная в дерево кнопка. Чертыхаясь, Кэнто с трудом выковырял её и, хмуря брови, некоторое время смотрел на отметину, оставленную треугольным остриём в тёмном крашеном дереве. Затем он перевернул бумагу лицевой стороной вверх и стал читать крупный шрифт, набранный традиционными вертикальными столбцами.

В руках его была листовка «Свободных голов» 34 , движения, действовавшего по всей Японии, но по какой-то причине практически не известного здесь, в Ибараки. «Правительство нас обманывает! Под видом неких «пришельцев» правительство и оккупационная американская армия организовали систему контроля за населением, подавляя наше развитие, самостоятельность, ограничивая наш выбор. Японец! Проснись! Присоединяйся к нашей борьбе! Не верь ничему, думай сам!» – такой текст был отпечатан на листовке. Оставшееся до левого края место занимали пятиконечные звёзды, последняя из которых пропечаталась только наполовину и напоминала корону. Кэнто смял листок и пошёл к остановке. Ему не хватало машины. Ему не хватало удачи.

34

Название записывается знаками хираганы и может быть прочитано двояко: "свободные головы" или "свободная партия". Позже члены объединения называются "головами".

* * *

Кэнто болтался по городу, не зная, чем себя занять. Он купил дорогой блокнот и хороший карандаш, чтобы записывать партии, зашёл в кофейню. Вылив в большую чашку жирные сливки, высыпав сахар и вяло помешивая ложкой горячий ароматный напиток, Кэнто принялся читать газету, забытую или нарочно оставленную на столике предыдущим посетителем. Он пробегал новости глазами, не углубляясь в текст. «В Аомори сильно тряхнуло: шесть баллов. Касуми будет переживать, – вспомнил он отчего-то официантку из «Идзуми». – Хотя кто знает, будет ли? Она убежала из Аомори». Кэнто отпил кофе, выдохнул, переменил позу. Сейчас, прочтя новость про землетрясение на Хоккайдо и в Аомори, он понял, что часто думает о Касуми. Он никогда не рассматривал её в качестве свободной девушки, с которой можно попробовать познакомиться поближе: таковы были правила, образовавшиеся сами собой, а кроме того, более серьёзные посетители бара относились к ней так же – как к «девушке, с которой нельзя познакомиться поближе». Это никогда не задевало его. Касуми будто существовала в параллельной реальности; она не принадлежала никому, при этом её можно было видеть, слышать, даже чувствовать запах её волос.

Кэнто перевернул страницу и, рассматривая тёмную фотографию какого-то политика, задумался: почему он всегда идёт за другими, принимает чужие правила?

Люди, отпечатавшие листок и приколовшие его кнопкой к двери Кэнто, были сильнее. Они могли делать то, чего он никогда не сделает (впрочем, для Кэнто их идеи не становились от этого менее неприятными). Генри Ямамура был сильнее. Он мог обозвать любого в баре (кроме Хироюки), у него достало смелости сделать юбицумэ 35 ; он рисковал жизнью. Пускай Ямамура был в самом низу списка своей банды, пускай. Кэнто это ранило даже сильнее: он, Кэнто Хасэгава, стоял в абсолютном списке всех людей Японии ниже этого мелкого и в сущности довольно жалкого бандита, он был слабее. Длинная тень этих неприятных мыслей протянулась к нему от стройной фигуры Касуми, державшей прямоугольный деревянный поднос и улыбавшейся ему с газетной бумаги, на которой не было никакой Касуми, а были только чёрные знаки, отпечатанные большой машиной в одной из типографий.

35

Юбицумэ – добровольное отрезание себе фаланги пальца в качестве жеста искупления вины, подтверждения преданности и т. д. Распространено среди членов преступных сообществ Японии.

Кэнто допил кофе, расплатился и вышел. Он оставил газету, не добравшись до той полосы, на которой рассказывалось о недавней трагедии: известный молодой актёр и певец Ясуо Грант был доставлен в больницу с тяжёлыми ранениями шеи и живота, причинёнными стеклом, выпавшим из окна шестого этажа, когда порыв ветра распахнул старую раму настежь и ударил ею о стену здания. Врачи оценивали его состояние как критическое. Когда дверь кофейни захлопнулась за Кэнто, из динамика радио, настроенного владельцем на музыкальную волну, донеслись тихие звуки гитары: передавали песню, которую Ясуо Грант записал этим летом. Песня называлась «Любовь, апрель, Токио».

В парк Кэнто пришёл раньше условленного времени.

Его что-то волновало, но он никак не мог определить причину этой тревоги. В конце концов Кэнто решил, что это волнение сродни тому, что он испытывает перед игрой, а причина его – профессор. Мидзусима был такой же загадкой, как Ошаспели, даже ещё большей. Кэнто не хотел раньше времени пытаться предположить, что именно затевает профессор: Кэнто боялся такими размышлениями спугнуть удачу. Соблюдать все правила, связанные с удачей, было для него важно ещё и потому, что Кэнто утвердился в мысли: именно выигранная удача свела его с Мидзусимой.