Кесарево свечение

Сестры разъехались почти одновременно. Галка наконец вышла замуж за своего адмирала. Они поселились сравнительно неподалеку от Пинкертона, возле базы ВМФ Норфолк, в мегаполисе вирджинских приатлантических городищ, в старом доме Лихи, где висели портреты прежних морских офицеров этого рода. Интересно отметить, что предки были в невысоких чинах — какой-нибудь патриарх с отблескивающими в вечных сумерках гостиной сединами на поверку оказывался всего лишь лейтенантом. Продвижение в те времена шло очень медленно. Не то что сейчас: идет какой-нибудь молодой, думаешь, сержант, а он вице-адмирал.

Все у них шло вроде бы недурно. Вдвоем они ходили на терапевтические посиделки в местном отделении АА и выгоняли свой спирт ездой на тандеме вдоль бордуока в Вирджиния-Бич. Иногда среди ночи звонили старому Стасу и пели на два голоса советский морской репертуар. «Там за волнами, бурей полными, моряка родимый дом. Над крылечками дым колечками и черемуха под окном». Тут Галка включала такую пронзительность — «Синие очи далеких подруг! Ой вы, ночи, матросские ночи! Только волны да ветер вокруг!» — что поневоле можно было подумать: поют не совсем о том, о чем гласят слова.

Теперь о Вавке; с ней получилось сложнее. Несмотря на нашу, ну, скажем, виртуальную близость, я не был уверен, что прочел ее до конца. Что из того, что мордочкой не вышла, — во всем остальном цвела столь прелестная и гордая женственность, что иногда приходил в голову курьез: общепринятые-то красавицы ведь все в общем-то на одно лицо, а вот у необычных-то красавиц как раз и должны быть такие мордочки, как у Вавки? Ведь если, знаете ли, посмотреть внимательно взглядом — кого? — ну, скажем, эстета, можно предположить, что Вавка — это просто утрированная Наташа-Какаша Светлякова-Горелик, недавно объявленная Женщиной Двух Столетий. И даже, милостивые государи, при определенной изощренности (прямой перевод слова sophistication) можно представить, что Какашина мордочка не дотягивает до Вавкиной.

Она уехала, конечно, из-за того, что не хотела оставаться наедине со старым фантазером. Почувствовала, что Мирка намылилась, и опередила старшую сестру. Может быть, была и другая причина. Дело в том, что она как раз вступила в полосу успеха. Как-то вечером я увидел ее на канале Arts по программе PBS. В чудесных очках, которые, конечно, слегка отвлекали внимание от ноздрят, великолепным, слегка запинающимся, но не от смущения, а от шика, английским она комментировала вашингтонскую премьеру оперы «Любовь к трем апельсинам». Мы с Онегиным едва с кресла не попадали. Каково — свой подкожный человек, не предупредив, появляется на экране в роли американской знаменитости! Оказалось, что она уже давно в этой роли подвизается. Все русские шоу держит в своих руках с этими тонкими, но сильными пальцами. Оказалось также, что, кроме Ти-Ви, она ведет колонку в шикарном журнале под название то ли Fortune, то ли Torture. [129] Moscow Art Scholar [130] — такой у нее теперь чин. Словом, она уехала в Нью-Йорк и сняла квартирку в Сохо, в бывшем здании полицейского управления, то есть в самой сердцевине.

129

Удача… Пытка (англ.).

130

Знаток искусств из Москвы (англ.).

Была, конечно, еще одна причина для ее — бегства? предательства? негодяйства? — в общем, для отъезда. Причина заключалась в жалком аристократишке Алешке бароне Мамме. В бытность ее в этом доме он то и дело звонил и, напав на меня, вешал трубку. После ее отъезда он продолжал звонить, но теперь уже не скрывался, а, наоборот, норовил вступить в продолжительную беседу с «достопочтенным Власом Аполлоновичем», как он меня называл. Говорил он всегда только по-русски, как бы подчеркивая, что он свой. Больше того — употреблял жаргон. Например, ему нравилось слово «заколебать», и он им часто пользовался. «Эти инстабильности в московской сфере меня даунрайт [131] заколебали». Такие фразы я с ходу записывал на желтые стикеры (читатель, чуешь подлянку?) и приклеивал их к стене. Впрочем, они там засыхали и опадали без пользы.

131

От англ. downright — совершенно, прямо-таки.

Он где-то преподавал свой классицизм, в каком-то женском колледже Коннектикута, так что мы сближались с ним еще и по академической линии. Однажды он даже завел разговор о своем проекте консорциума его небольшого, «но изысканного» заведения с каким-нибудь знаменитым и могущественным вузом; таким мог бы оказаться и ваш Пинкертон, достопочтенный Влас Аполлонович, на предмет взаимной пользы по части классического куррикьюлума и современной конфликтологии. По правде говоря, я сначала «купился» и подумал, что именно в этом проекте и состоит его цель разговоров со мной. Однако все оказалось иначе.

Как-то он спросил, словно между прочим, слышал ли я, что о нем болтают в Америке. Сказать ему, что никто никогда нигде ни разу не вспомнил о нем в разговорах со мной ни в Америке, ни в какой-либо другой части света, было бы жестоко, а между тем так и обстояло дело. Даже Вавка никогда не упоминала симпатичного мистера Мамма, а ведь, кажется, была заинтересована. Впрочем, однажды я вышел в сад, когда Вавка и Мирка вели там какой-то серьезный разговор из тех, что женщины ведут о мужчинах с серьезными намерениями. Увидев меня, они замолчали. Вавка сидела с обиженной мордочкой. Представьте себе обиженную французскую бульдожку. Может быть, они говорили о бароне — почти уверен, что именно о нем.

— Алекс, — сказал я в телефон, — я ничего о вас не слышал, окромя хорошего.

С большим достоинством он заметил, что речь идет не о плохом. Но и не о хорошем. Просто болтают, что он гомосексуалист. Это неправда. Вернее, не совсем правда. В молодости, ну лет десять назад (ему тогда, стало быть, было лет восемнадцать), он как-то заехал на Кэйп-Код в разгаре сезона. Это было еще до всех этих ужасов с иммунным дефицитом. Там бурлил невероятный карнавал. Парни накачивали себе женский гормон под соски. Ну, в общем, он оказался в одной компании, потерял голову и некоторое время не мог ее найти. Но потом все-таки нашел. Кого? Свою голову, сэр. Он влюблял в себя женщин много раз. В женщине каждый раз находишь что-то новое. Не так ли? Мужчина банален, именно поэтому он хочет стать женщиной. Не так ли, Влас Аполлонович? Нет, не так? А как? Он просто не хочет? Чего не хочет? Не хочет стать женщиной? Какой прелестный софизм! Быть может, вы думаете, что я «бай»? (Поскольку беседа велась по-русски, я сначала подумал, что Алекс имеет в виду среднеазиатского владыку, угнетателя мужчин и женщин, и только несколько минут спустя понял, что речь идет о двойной сексуальности, или, как в советских ВС говорили, о «двустволках»).

Нет, он не «бай». Он обыкновенный банальный мужчина. И вы знаете, в кого я влюблен, достопочтенный Влас Аполлонович, — я влюблен в вашу племянницу Валентину. (Оказывается, Вавка — моя племянница!) У меня есть просто катастрофа на Валентину.

Они встретились в Российской Федерации на каком-то курорте, она там ходила как «девушка серебряного века». Ему вспомнилось, знаете ли, из нашей поэзии: «Валентина-плутоглазка, остроумная чертовка!» И вот теперь в Нью-Йорке ей сказали, что он фэггот. И тогда она сказала… Наконец-то Алешка дошел до своей истинной печали, до той причины, из-за которой он стал чуть ли не ежедневно звонить достопочтенному Власу Аполлоновичу. Вавка, очевидно, отказалась с ним встречаться. Он разрыдался.

Сквозь слезы он бормотал по системе AT&T: «Я вычитаю себя без нее, я вычитаю себя без ее чудесного лица, без ее глаз, без ее голоса, я вычитаю себя из Вселенной, достопочтенный Влас Аполлонович. Мне не нужны ни мужчины, ни женщины — мне нужна только Валентина Остроухова!»

Неожиданно для себя я дико разозлился. Вычитаешь, ну и вычитай! Мне-то какое дело? Мало того что он называет меня Влас, а не Стас, как будто я ничего не сделал для литературы; он и отчество мое видоизменяет, видите ли, да еще и величает «достопочтенным», словно я купеческого сословия. В своем эмигрантском замшелом русском он не чувствует, что «достопочтенный» — это нечто пузатое, тяжеловесное, а ведь я поджар, долговяз и легок на ходу. Ему, видите ли, нужна только Валентина Остроухова, моя племянница. Он, видите ли, не гомосек, и не двухсбруйный, и не мужской кобелек, ему просто нужна до зарезу моя Вавка — чистый образ любви, голосок, глазки, мопсячья мордочка. И он ревет, этот баронский ублюдок, которому отказали в игрушке. Ревешь — реви, а меня-то чего в свои нюни втягиваешь? Или уже зачислил в дядюшки? Я перешел на английский:

I'm awfully sorry, Mr. Mumm, but I don't see any reason for talking to you on these matters. I categorically reject a perspective to become any sort of your confidant, not to mention a matchmake. In case you would dial my number again, please, do not call me dostopochtenny anymore. Instead I suggest «Mr. Vaccino», which is my professional name, and in case you'll be unable to overcome your penchant for the superlatives use the adjective «highly-esteemed», all right? [132]

132

Страшно извиняюсь, мистер Мамм, но я не вижу ни малейшей причины беседовать с вами по этим вопросам. Я категорически отвергаю перспективу стать в любом виде вашим исповедником, не говоря уже о сводничестве. Если же вы снова позвоните мне, пожалуйста, больше не называйте меня достопочтенным. Вместо этого я предлагаю «мистер Ваксино» — это мой профессиональный псевдоним, а уж коли вы не способны преодолеть свою склонность к превосходным степеням, используйте определение «высокочтимый» — договорились? (англ.).