Кетцалькоатль

Я решил прогуляться с ними. Вернувшись в дом, надел пояс, с которого снял саблю, оставив лишь кинжал справа, и прицепил слева флягу. Разгуливать босиком по джунглям не решился, обул сапоги. В них ноги будут париться, но другой обуви у меня нет. Через плечо перекинул ремень колчана со стрелами, надел на большой палец кольцо (зекерон) из слоновой кости и взял лук. Кува дала мне старую плетеную шляпу мужа, пахнущую плесенью.

Подростки, десятка полтора, уже шагали в сторону джунглей в сопровождении стаи собак, которые отнеслись ко мне спокойно. Наверное, запомнили, кто им вчера кидал рыбьи головы. Габор жестами спросил, что у меня в руке? Я показал, что стреляю в оленя. Пацаны не поняли. Я подумал, что им непривычен лук, вывернутый без тетивы в обратную сторону, поэтому остановился, надел ее, достал стрелу и выстрелил слабенько в ближнее дерево, чтобы встряла неглубоко. Зрители очень удивились. У меня появилось подозрение, что они никогда раньше не видели лук. Почему-то был уверен, что этим оружием владеют все народы, даже застрявшие в бронзовом веке, как майя.

Я попросил, чтобы кто-нибудь показал место, где можно подстрелить оленя. У меня уточнили, действительно ли оленя? Я приложил к голове две кисти рук с растопыренными пальцами, чтобы не было сомнений. Согласились сразу все, позабыв, про валежник. Я объяснил, что такой толпой со стаей собак в придачу распугаем всю дичь в джунглях. Взял с собой только Габора.

Дорога в джунглях показалась недоразумением. С обеих сторон густые высокие заросли, переплетенные лианами, а под ногами у нас очень даже приличная дорога, как по мне, лучше римских. Хотя, если бы по ней постоянно ездили арбы, была бы разбита сильнее. Здесь до колеса еще не додумались на мое, как сейчас думал, счастье.

Влево и вправо от дороги отходили тропинки. Как объяснил Габор, там находятся деревни, в которых живут крестьяне, и возделываемые ими поля. Выращивают кукурузу, еще раз кукурузу и остальное по мелочи. Одни тропинки были хорошо утоптаны, другие заросли травой, а некоторые даже кустами. Почва быстро истощается, поэтому через три-четыре года крестьяне переходят на новое место, где валят и сжигают деревья, после чего на расчищенном участке сажают кукурузу. На одну из сильно заросших тропинок мы и свернули. Попетляв пару километров по джунглям, вышли к заброшенной деревне. Хижины были целы. Если бы не высокая трава, окружавшая их, подумал бы, что в деревне живут люди. Мы прошли к дальнему дому, за которым начинались поля. На них уже выросли деревца и кусты, но б о льшую часть занимала трава. Мы с Габором зашли в дом. Там стоял сильный запах гнили, хотя крыша и стены выглядели крепкими.

Ждать пришлось долго и скучно, потому что я приказал своему помощнику молчать. От безделья он достал из сумки комок заставшего сока гевеи и половину предложил мне. Называлось это удовольствие чикле. Расположившись по обе стороны от входа, мы напряженно мяли зубами предка жевательной резинки и пялились на поля: я на расположенные справа от дома, Габор на расположенные слева.

Олень появился неожиданно и почти напротив входа на удалении метров сто двадцать. Мой помощник заметил его первым и показал мне рукой. Это бы белохвостый олень с ветвистыми рогами. Шерсть серо-бурая и морда длинная, значит, не молодой. Я таких много настрелял в Калифорнии. Там они крупнее. Олень постоял на опушке, осмотрел открытую местность, убедился, что опасности нет, и начал щипать траву, медленно двигаясь вправо от нас.

Я медленно и бесшумно встал, вынул из колчана стрелу с бронебойным наконечником. От него рана будет больше, чем от игольчатого, предназначенного для кольчуг. У меня было по пятнадцать штук тех и тех. Вроде бы собирался без спешки, но все равно забыл захватить хотя бы пару охотничьих. Я медленно натянул тетиву. Лук тихо скрипнул. Я замер. Олень не прореагировал. То ли не услышал, то ли скрип не относился к опасным звукам. На шлепок тетивы по защите предплечья тоже не обратил внимания, но полет стрелы услышал и вскинул голову. Целился я в сердце. Олень рванулся вперед, когда она была рядом, поэтому попала между ребрами чуть левее. Животное подскочило странно, вверх и вбок одновременно, после чего упало на подогнувшиеся передние ноги, встало, покачнулось и затрусило по прямой. Вторая стрела воткнулась в правую заднюю лопатку, чуть не сбила с ног. Олень устоял и затрусил, прихрамывая, дальше, подвернув к ближним зарослям.

Я погнался за ним, Габор — за мной. Обе раны были глубокие, крови из них лилось много. Алые капли на зеленой траве и бурой опавшей листве показывали нам, куда бежать. Подранок одолел метров пятьсот-шестьсот, пока не свалился на левый бок, ослабевший из-за боли и большой потери крови. Когда я подошел к нему, большие темные глаза начали уже стекленеть. Кинжалом я перерезал яремную жилу, прекратив его мучения.

К моей радости обе стрелы остались целы. Дав Габору подержать лук, я осторожно вытянул их, очистил листьями от крови. Пока делал это, юноша попробовал натянуть тетиву до уха, как делал я. Ему с трудом удалось до груди, что очень удивило. Не меньше поразил Габора и мой кинжал из дамасской стали, которым я срезал тонкое деревцо, быстро очистил от веток и укоротил метров до двух с половиной. Веревками, взятыми у юноши, я связал ноги добыче, после чего пропустил между ними жердь, чтобы нести вдвоем. Думал, что и этот способ переноски тяжестей будет ему в диковинку, но ошибся. Олень весил килограмм сорок, а в жарком влажном климате казалось, что все сто, поэтому я часто останавливался, чтобы передохнуть. Когда вышли на дорогу, ноша сразу стал легче.

Примерно на полпути к деревне встретили пацанов с собаками. Они набрали по большой вязанке валежника. Одна была для Габора. Каждый сидел на своей, дожидаясь. Завидев нас, побежали навстречу под радостный лай собак. Двое сразу напросились подменить меня и Габора, который взахлеб рассказывал им, показывая на лук, как я подстрелил оленя. Слушали его с открытыми ртами. Насколько я понял, аборигены редко добывают оленей. Близко эти пугливые животные не подпускает, бегает быстро, поэтому дротиком, не говоря уже о копье, не попадаешь. Изредка попадают в ловушки, поставленные на тапиров. Второй рассказ был про кинжал. Видимо, никто не поверил, поэтому Габор попросил показать. Я достал из ножен и дал посмотреть, даже разрешил каждому срубить по ветке или сделать насечку на стволе дерева. Радости и восторгу их не было предела. Я показал на низкое дерево с длинными и почти прямыми ветками и попросил нарезать их по одной на каждого и несколько штук про запас. Что пацаны с удовольствием и сделали, поражаясь, с какой легкостью острое лезвие рассекает древесину.

Неподалеку от дома, приютившего меня, росло молодое дерево сейба высотой метров семь. Благодаря ярким цветам, острым шипам на стволе и ветках и досковидным, выпирающим корням, его трудно перепутать. К тому же, я посещал гондурасский порт, названный в честь этого дерева. Еще его называют «хлопковым», потому что семена покрыты капоком — легкими, эластичными, плавучими ворсинками, которыми будут набивать мягкие игрушки, матрасы и, в том числе, спасательные жилеты. Увидев его вчера, я подумал, что надо будет подновить мой. Цветет сейба по несколько месяцев. Цветы бывают разного цвета, у этой — белые с желтым. Возле них кружились разноцветные бабочки.

Я попросил Куву развести костер в яме, после чего перекинул веревку через нижнюю ветку сейбы, подвесил убитого оленя для разделки. Видимо, сделал что-то не так, потому что женщина смотрела на меня с испугом и удивлением. Я не стал выяснять, что именно нарушил. Все равно уже сделано. Быстро сняв шкуру, выпотрошил тушу, отрезал голову и нижние суставы ног, которые вместе с кишками оставил собакам. Видимо, псы жили впроголодь, потому что передрались, выясняя, кто круче, кто имеет право на лучший кусок.

Взяв из туши мякоть, показал Куве и ее старшей дочери, чтобы своими кремневыми ножами порезали их на небольшие куски и нанизали на ветки, заготовленные пацанами, которые отнесли домой валежник и вернулись, чтобы внимательно наблюдать за моими действиями. Точнее, их больше интересовал лук, выгнувшийся в обратную сторону после снятия тетивы. Он вместе с кочаном и двумя помытыми в кадке стрелами стоял рядом с входом в дом, прислоненный к стене.

Когда костер перегорел, я сделал подставки из камней и уложил над углями деревянные шампуры с мясом. Поместилось чуть больше половины. Аромат пошел такой, что к нам приблизились все, кто остался в деревне. Не думаю, что им в диковинку запеченное мясо. Я заметил, что никто не готовит пищу, хотя время обеденное. Наверное, питание у майя двухразовое — утром и вечером, как было в предыдущую мою эпоху у европейских и азиатских южных народов, да и у бедняков с севера тоже. Поэтому жители деревни и подошли, чтобы узнать, кто это нарушает традиционный распорядок.

Приготовленное мясо сняли с шампуров в глиняное блюдо, из которого мы вчера ели рыбу. Я взял один кусок, второй дал Габору, а остальными по моему указанию старшая дочка хозяев угостила пацанов и взрослых зрителей, кому хватило. Кува уложила над углями вторую партию шампуров и начала нанизывать сырое мясо на освободившиеся. Когда закончила с этим, я показал ей, чтобы отложила мяса на ужин и остальное раздала соседям. Так много за раз мы не съедим, а холодильников здесь нет. Кува выполнила указание, причем лучший и самый большой кусок положила в корзину, накрыла листьями, и Габор понес его в город, как догадываюсь, в подарок жрецу. Пацаны присоединились к нему, чтобы, наверное, по пути обсудить чужеземца и потом рассказать о нем знакомым горожанам.