Кэтрин

Мистер Биллингс важно кивнул головой.

– Я ни одной казни не пропускаю, - сказал он.

– Истинно турецкий вкус! А скажите, сэр, вы это делаете ради удовольствия или по надобности?

– По надобности? Какая же тут может быть надобность?

– Ну, скажем, вы желаете обучиться ремеслу, или же кто-то из ваших родичей подвергался этой процедуре.

– Мои родичи не из таких, - гордо возразил мистер Биллингс, глянув прямо в глаза графу.
– Пусть я теперь всего лишь портной, но мой отец дворянин и ничем не хуже его милости; ведь его милость - это он, а вовсе не вы; вы - папистский священник, вот кто; и мы вчера не прочь были приласкать ваше преподобие горстью протестантских камней.

Граф несколько повеселел; ему приятно было, что у аббата сделался встревоженный и даже глуповатый вид.

– Что с вами аббат, вы побледнели как мел, - сказал он.

– Не так уж приятно быть насмерть забитым камнями, милорд, - возразил аббат, - тем более за доброе дело. Ведь я хотел облегчить последние минуты бедняге-ирландцу, спасшему меня, когда я находился в плену во Фландрии; если бы не он, Мальборо повесил бы меня точно так же, как вчера повесили самого беднягу Макшейна.

– Разрази меня бог!
– воскликнул граф, оживившись.
– А я-то все думал, почему мне так знакома показалась физиономия грабителя, отнявшего мой кошелек на Блекхитской дороге. Теперь понятно: он был секундантом у негодяя, с которым я здесь дрался на дуэли в году тысяча семьсот шестом.

– На поле за Монтегю-Хаус, а противника звали майор Вуд, - подхватил мистер Биллингс.
– Мне это все известно.
– И он посмотрел на графа еще более многозначительно.

– Вам?
– в крайнем изумлении воскликнул граф.
– А вы кто такой, черт побери?

– Моя фамилия Биллингс.

– Биллингс?
– переспросил граф.

– Я из Уорикшира, - продолжал Биллингс.

– Вот как!

– Родился в городе Бирмингеме.

– Скажите на милость!

– Фамилия моей матери была Холл, - продолжал вещать мистер Биллингс. Меня отдали на воспитание в семью Джона Биллингса, деревенского кузнеца, а отец мой сбежал. Теперь вам ясно, кто я такой?

– Весьма сожалею, мистер Биллингс, - отозвался граф.
– Весьма сожалею, но мне и теперь не ясно.

– Так знайте же, милорд, вы - мой отец!

Произнеся эти слова, мистер Биллингс с театральной торжественностью шагнул вперед и, отшвырнув панталоны, доставить которые он был послан, раскрыл широко объятия и замер, нимало не сомневаясь, что граф тотчас же вскочит с постели и поспешит прижать его к сердцу. Таково наивное заблуждение, знакомое, вероятно, многим отцам семейств по собственным детям: ни в грош не ставя родителей, они, однако же, непоколебимо убеждены в обязанности последних любить их и пестовать. Граф и впрямь сделал движение, но не к нему, а от него и, ухватясь за сонетку, стал дергать ее с перепуганным видом.

– Назад, любезный! Назад! Пусть даже я ваш отец - так что же, вы меня уморить хотите? Боже мой, как от него разит табаком и джином. Нет, не отворачивайтесь, дружок, сядьте, но только на приличном расстоянии. Эй, Ла-Роз! Побрызгай его одеколоном и принеси чашку кофе. Ну вот, теперь можете продолжать свой рассказ. Разрази меня бог, дорогой аббат, я не удивлюсь, если мальчик говорит правду.

– Коль скоро разговор пойдет о семейных делах, мне, пожалуй, лучше удалиться, - сказал отец О'Флаэрти.

– Нет, нет, ради бога, не оставляйте меня с ним одного! Я этого не перенесу. Ну, мистер... э-э... как бишь вас? Прошу, рассказывайте дальше.

Мистер Биллингс испытывал горчайшее разочарование; они с маменькой заранее сошлись на том, что, стоит ему показаться графу на глаза, он тотчас же будет узнан, признан и, быть может, даже объявлен наследником титула и состояния; и, обманувшись в своих ожиданиях, он с мрачным видом рассказал многое из того, что в подробностях уже хорошо известно читателю.

Граф спросил, как зовут его мать, и названное имя разом вернуло ему память.

– А! Так ты, стало быть, сын маленькой Кэт!
– молвил его сиятельство. Премилая была плутовочка, аббат, клянусь небом, но нрав - тигрица, сущая тигрица. Я теперь все припомнил. Она небольшого роста, эдакая бойкая смуглянка, с вострым носиком и густыми черными бровями, верно я говорю? Да, да, как же, - продолжал граф, - помню, отлично помню. Я ее повстречал в Бирмингеме; она была горничной у леди Триппет, верно?

– Ничуть не верно, - с запальчивостью возразил мистер Биллингс.
– Ее тетка содержала трактир "Охотничий Рог" в Уолтэме; а вы, милорд, увидели ее там и соблазнили.

– Соблазнил? Ну да. Разрази меня бог, так оно и было. Будь я проклят, если не так. Я ее посадил на своего вороного жеребца и увез, словно... словно Эней свою жену во время осады Рима. Верно, аббат?

– Очень, очень похоже, - сказал аббат.
– У вашего сиятельства удивительная память.

– Этим я всегда отличался, - подтвердил граф.
– Да, так на чем бишь я остановился - на вороном жеребце? Вот, вот, на вороном жеребце. Итак, я посадил ее на своего вороного жеребца и увез прямехонько в Бирмингем; и там мы с нею день и ночь ворковали, будто два голубка.

– И доворковались, как я понимаю, до мистера Биллингса?
– сказал аббат.

– Как это до Биллингса? А, да, да, понимаю - это шутка. Fi donc, аббат!
– И, по обыкновению очень глупых людей, monsieur де Гальгенштейн принялся растолковывать аббату его же шутку.
– Но послушайте, что было дальше, воскликнул он.
– Пожили мы эдак в Бирмингеме, а спустя некоторое время я разрази меня бог!
– собрался жениться на богатой наследнице. И что бы вы думали сделала эта маленькая Кэт? Поднесла мне яду и - разрази меня бог! расстроила мою свадьбу. Чуть не двадцать тысяч я должен был получить в приданое, а деньги мне в ту пору нужны были как никогда. Ну, не чудовище ли она, ваша мать, мистер... э-э... как бишь вас?..

– И поделом вам было!
– вскричал мистер Биллингс и, не помня себя, длинно и крепко выругался.

– Послушай, малый!
– произнес граф, потрясенный подобной дерзостью. Да ты знаешь ли, с кем говоришь? С потомком семидесяти восьми поколений аристократов - с графом Священной Римской империи - с представителем иностранной державы! Не забывайся, малый, если ты ищешь моего покровительства.

– К дьяволу ваше покровительство! Будьте вы прокляты со своим покровительством вместе!
– бешено выкрикнул мистер Биллингс.
– Я вольный британец, а не какой-нибудь там... папист из французов! А если кто смеет оскорблять мою мать и называть меня "малый", пусть побережется, пока цел, вот мой ему совет!
– С этими словами мистер Биллингс встал в боевую позицию по всем правилам и пригласил своего отца, аббата и камердинера Ла-Роза сразиться с ним в кулачном бою. Двое последних изрядно струсили, особенно его преподобие; зато граф теперь смотрел на своего отпрыска с явным удовольствием; он издал нечто вроде сдавленного кудахтанья, длившегося о полминуты, после чего сказал:

– Лапы прочь, Помпеи! Ах ты, юный висельник - ты, я вижу, себя в обиду не дашь, разрази меня бог! Да, вот именно; клянусь честью, это у тебя отцовская повадка! Как он выругался, я сразу признал родную кровь. Я сам в шестнадцать лет ругался, как лодочник на Темзе, разрази меня бог! И малый, видно, весь в меня. Подойди, поцелуя меня, мой мальчик; впрочем, нет, достаточно будет, если ты поцелуешь мне руку.
– И он протянул вперед костлявую желтую руку, высовывавшуюся из желтых кружевных манжет. Рука тряслась, и от этого еще пуще сверкали перстни, которыми были унизаны все пальцы.