КГБ играет в шахматы

Наша борьба за выезд проходила вне всякой гармонии с организацией, занимавшейся защитой государственной безопасности СССР. Некоторые действия КГБ относительно нас были откровенно глупы.

Когда Аня в Таллине боролась за звание чемпионки СССР, а я ей в этом помогал, наш трехлетний сын Давид жил у моих родителей. Через несколько дней после нашего отъезда моя сестра Бэлла повезла Давида в поликлинику, к которой мы были приписаны. Поликлиника находилась рядом с нашим домом, в полутора часах езды от квартиры моих родителей. После посещения поликлиники Бэлла решила зайти в нашу квартиру погреться. Не тут-то было. К немалому ее удивлению, все окна и балконная дверь, а также почему-то и дверцы всех шкафов в нашей квартире были открыты, по квартире гулял ледяной декабрьский ветер, и летала какая-то птица. Тут я КГБ не переоцениваю — птица наверняка залетела сама. Окна закрыть было несложно. Труднее было изловить птицу. Глупое существо забилось под газовую плиту, где ее и настиг наш сын. После этого на балконе он освободил невольную соучастницу гэбэшной провокации.

В следующий раз Бэлла и Давид приехали в нашу квартиру в день моего с Аней возвращения из Таллина. Бэлла планировала приготовить нам обед. На этот раз окна были закрыты, зато ванная комната и кухня были затоплены водой. Так как краны везде были закрыты, готовившие квартиру к нашему возвращению, наверное, работали ведрами. Или залили квартиру, а потом закрутили краны.

Бэлла нашла у нас для себя и для Давида резиновые сапоги и стала вычерпывать воду. Вооружившись маленькой баночкой, Давид принялся помогать ей.

Когда они закончили свою мокрую работу, появились два мужика и предложили, что за 70 рублей они могут не раздувать скандал, связанный с безобразиями в нашей квартире, когда в опасности оказалась и квартира этажом ниже. В этот момент, вспоминает Бэлла, из лифта появился я. Узнав, в чем дело, я завопил на мужиков: «Вон отсюда, провокаторы!» — и те моментально последовали моему призыву. Дача взятки «должностным лицам», конечно, украсило бы мое досье в КГБ.

Видно, реагировать со всей своей мощью на наши демонстрацию и голодовку гэбэшникам не позволили, и те пустились на мелкие пакости.

Между тем администрация нового генерального секретаря КПСС вырабатывала новый подход к проблеме отказников. В нем была видна попытка решать проблемы методами, следующими из логики КГБ, родного дома Андропова. Мы столкнулись с этим новым подходом воскресным утром в конце лета 1983 года.

В тот день мы ждали гостей. Никакого особенного мероприятия не намечалось. Случалось, в нашей квартире устраивались и сеансы одновременной игры для отказников, и лекции по еврейской истории или религии. В такие дни мы снимали в комнатах двери и использовали их как скамейки, нашу нехитрую мебель переносили из двух комнат в одну. В тот день ничего подобного не планировалось — обычные гости.

С утра к нам приехал наш приятель Борис Постовский. В годы перестройки он станет чрезвычайно успешным тренером сборной СССР. Успеет Борис побывать и тренером сборной США В то утро Борис приехал посмотреть шахматные книги, которые мы намеревались продать.

Неожиданно раздался звонок в дверь. В наших краях не существовало обычая перед визитом звонить по телефону, поскольку телефона у нас не было. Явились неожиданные посетители — недавно назначенный заместителем председателя Спорткомитета СССР Гаврилин и гэбэшник, представившийся Ивановым. Он бы мог представиться и Петровым. На то она и секретная полиция, чтобы ее работники скрывали свои имена.

Постовский укрылся от нежданных гостей на балконе, а мы увели тех для беседы в детскую комнату.

Заместитель министра — это ранг Гаврилина — был весьма любезен и сообщил, что не в его власти отпустить нас. Но он хочет нормализовать нашу жизнь и устроить нас на работу. Спортсмены нашего уровня, как и мы до подачи документов, получали в СССР «стипендии». Это было государственной тайной, которую все знали, а деньги спортсменам переводились через первый отдел — отдел КГБ, который существовал при всех спортивных обществах. Нам, конечно, Гаврилин предлагал обычную работу. Гэбэшник Иванов всю беседу промолчал.

Потом, несмотря на вежливые протесты, я отправился проводить гостей до лифта. Там меня удивил дежуривший у лифта милиционер. Постовский, узнав о милиционере, решил немедленно ретироваться. Он был остановлен и допрошен: кто он и откуда. Борис, сославшись на отсутствие с собой документов, выдал себя за члена Московской шахматной федерации Трунцевского. Трунцевскому КГБ не был страшен — тот умер за месяц до засады, установленной у нашей квартиры Гаврилиным.

Довольный своей находчивостью, Постовский отправился домой. Но ребята из КГБ не зря получали зарплаты. На следующий день после засады Постовскому позвонил работник Спорткомитета полковник КГБ Кулешов. Я не знаю структуры Спорткомитета СССР — был ли там специальный отдел КГБ, или работники сей организации были приписаны к отделам разных видов спорта. Было, наверное, и то и это. Известно, что Кулешов работал с шахматистами. Он потребовал, чтобы Постовский явился в главное здание КГБ на Лубянке и написал объяснение к событиям предыдущего дня.

Вскоре после бегства из нашей квартиры Постовского к нашим дверям подвезли телевизионную пушку, и, когда стали прибывать ожидавшиеся нами гости, их перед тем, как прогнать, фотографировали. Нас же весь тот день не выпускали из квартиры. Как я понимаю, КГБ хотел продемонстрировать нам и свою заботу, и власть. С властью у них, надо сказать, получалось лучше, чем с заботой.

Через несколько дней после описанного домашнего ареста я отправился к начальнику конторы спортобщества «Локомотив» Рязанской железной дороги, которому поручили меня трудоустроить. Я выяснил тогда, что каждое из многих направлений железных дорог, ведущих к Москве, имело свою контору спортивного общества — немереное количество контор и дармоедов.

Во время перестройки, в период поисков нормальности, все спортобщества со всеми этими конторами упразднят.

Молодой мрачный малый, похоже, не был рад моему визиту. Над креслом в его кабинете висел плакат PLO — Организации освобождения Палестины — террорист с ружьем. Где он взял этот плакат? Ни до этого, ни после я в Москве плакатов PLO не видел.

Мрачный малый предложил мне работу по проведению производственной гимнастики в различных подразделениях огромного Казанского вокзала. Ругая себя, что тащился к этому поклоннику Арафата через всю Москву, я отправился домой.

У Ани дела сложились лучше. В шахматном клубе при конторе «Локомотива» Московской области ей предложили заниматься ее любимым делом — учить детей шахматам.

Видимо, в нашем досье хранилась запись, что я в нашей семье представляю злое начало, а Аню, имеющую в паспорте запись «русская», еще можно спасти для советского режима. Им пришлось дожидаться наших демонстраций 1986 года, чтобы увидеть, кто из нас хороший, а кто плохой.

В какой-то момент, в конце осени 1983 года, КГБ предпринял попытку поссорить нас. Аню пригласили в Центральный шахматный клуб СССР, и его очередной директор, какой-то отставник, сказал Ане, что он хочет предложить ей давать сеансы одновременной игры. Сеансы были неплохим заработком, и по этой причине лекционное бюро Центрального шахматного клуба, ведавшее сеансами, было местом коррупции. За возможность давать сеансы нужно было платить взятки.

Аня на сеансы, конечно, согласилась. «Да, тут вам на наш адрес пришло письмо, — сказал Ане отставник и протянул ей конверт. В этот момент его кто-то позвал из комнаты. — Подождите, я сейчас вернусь», — сказал директор клуба и вышел.

Аня вскрыла конверт и прочла в письме, что во время недавнего участия в полуфинале первенства СССР я «затеял дешевый провинциальный роман» и разбил намечавшуюся свадьбу другу автора письма. Аня рассмеялась столь дешевой провокации и тут заметила, что директор уже вернулся и наблюдает за ее реакцией. Больше тому сказать Ане было нечего.