КГБ играет в шахматы
Шрифт:
Я думаю, разгром диссидентства, осуществленный КГБ, оказался величайшей бедой России. После смерти коммунизма в конце восьмидесятых, когда Чехословакию возглавил блистательный Вацлав Гавел, а Польшу — Лех Валенса, в России не нашлось другого лидера, как бывший первый секретарь обкома партии. Естественно, коррупция стала нормой жизни при таком лидере. Разгром диссидентства в итоге привел к власти в 2000 году, когда президентом России стал Владимир Путин, сам КГБ.
После высылки из Москвы академика Сахарова в январе 1982 года, с которым я не успел познакомиться, эмиграции Владимова и других тяжелых ударов по правозащитному движению, основными диссидентами в Москве остались пожилые женщины. Их тащить в кутузку КГБ, видимо, стыдился.
С Еленой
Отец Ивана, один из виднейших правозащитников Сергей Ковалев, уже находился в заключении, а теперь КГБ, подчищая ряды диссидентов, отправлял в тюрьму и сына. Залы заседаний на таких процессах заполнялись «представителями общественности» из КГБ, а друзья судимых выражали свои чувства за стенами суда.
Способ выражения этих чувств был один — помахать осужденному (оправданных в советских судах не бывало), когда того выводили из здания суда, прокричать ему что-нибудь. Задачей КГБ было, соответственно, не дать нам этого сделать. Вывести осужденного из суда могли через парадный вход или через черный — с другой стороны здания. Мы стояли перед главным входом. Неожиданно гэбэшник из стоявших у входа показал нам пальцем так, чтобы не видели его «коллеги», на черный ход. Мы побежали и успели помахать Ковалеву. Я слышал про гэбэшников, симпатизировавших правозащитникам. Один из них даже был осужден за помощь диссидентам. Похоже, такого типа парня мы видели и у здания суда.
В «группе поддержки» Ковалева находилась и Елена Георгиевна Боннэр, которая наезжала время от времени в Москву из Горького, где жила с ссыльным Андреем Дмитриевичем. После процесса Боннэр пригласила нас с Сойфером к себе в знаменитую квартиру Сахаровых на улице Чкалова.
Компанией жены академика были пожилые женщины, остатки диссидентской Москвы. Из разговоров я запомнил замечание Боннэр, что она — последняя жена в Москве, которая не выкидывает сносившиеся мужнины носки, а штопает их.
На квартире Сахаровых я познакомился с Марией Гавриловной Петренко-Подъяпольской, вдовой одного из создателей правозащитного движения в Москве — Григория Подъяпольского, умершего в возрасте 49 лет при загадочных обстоятельствах. Мария Гавриловна была активна в Солженицынском фонде помощи политзаключенным, сотрудничала в подпольной «Хронике текущих событий».
Как-то Мария Гавриловна предложила мне поехать с ней в Елец, где готовился процесс над диссидентом Михаилом Кукабакой. Мы отправились с ней в этот старый город, в котором вид интересных старинных зданий был сильно подпорчен какими-то красными полотнищами, навешанными на них.
Елец занимает особое место в российской истории. В 1395 году великий завоеватель Тамерлан, разгромив Золотую Орду, двинулся на Россию и дошел до Ельца. Удрученный увиденным в округе, Тамерлан повернул назад в благословенный южный Самарканд. Так затрапезность Ельца спасла Россию от свирепого завоевателя.
Здесь, в уездном городке, мой статус неожиданно вырос. Если в Москве я был бесправным отказником, то здесь я был человеком из столицы. Со мной вежливо, если не подобострастно, беседовали в адвокатуре, где я договаривался о защитнике для Кукабаки на процессе. Потом мы сдали две передачи для заключенного (вещевую и продовольственную — почему-то в разных местах) и благополучно отбыли домой.
Диссидентами другого рода были Василий и Галя Барац. Когда-то Василий и Галя были частью кондовой советской элиты. Вася служил офицером в Генеральном штабе, а Галя преподавала историю коммунистической партии в Московском университете. Но в 1977 году Барацы заявили о своем желании выйти из рядов коммунистической партии и эмигрировать из СССР по политическим причинам. Власти удовлетворили только первую часть их пожеланий. Так Барацы стали нееврейскими отказниками.
В своей комнате в общей квартире на Октябрьском Поле Барацы основали комитет за свободу эмиграции, состоявший из них двоих.
В
этих людях меня поражало мужество. Они боролись с КГБ, не имея, в отличие от нас, поддержки еврейских организаций западных стран. Это была борьба двоих против системы.В какой-то момент деятельность комитета за свободу эмиграции оказалась востребованной. Комната Барацев стала московским центром движения секты пятидесятников за эмиграцию из СССР. Пообщавшись с пятидесятниками, примкнули к ним и сами Барацы.
Пятидесятники были очень интересной сектой. Как я узнал от Барацев, пятидесятники следуют в своей жизни велениям каких-то своих пророков. И вот эти пророки повелели членам секты эмигрировать из СССР. Началась тяжелая мученическая борьба пятидесятников с властью, не отпускавшей так просто своих граждан. Мне страсти истязаемых КГБ пятидесятников напоминали страсти первых христиан в Римской империи. Члены секты, которых я видел у Барацев, представлялись мне людьми простыми. Поэтому, быть может, это удивительное явление — стремление к исходу из СССР целого религиозного направления — не нашло своего описателя.
Интересным было еще одно пророчество, о котором я тоже узнал от Барацев. Пятидесятникам было предсказано, что после смерти Брежнева в СССР будут недолго править два других правителя, потом придет третий хороший, все, кто хотел уехать, уедут, и «все закончится». Если «все закончится» означало распад СССР, то пророчество это целиком исполнилось.
В конце февраля 1986 года, уже в горбачевские времена, Василия Бараца упекли в психушку. В Москве проходил в те дни XXVII съезд КПСС, и КГБ постарался очистить столицу от нежелательной публики. А психбольницы были в ту пору, похоже, рядовым подразделением КГБ. Захотят, посадят в тюрьму, захотят — в психушку.
Уже после окончания съезда мы с врачом Володей Бродским отправились навестить Бараца. Это оказалось неожиданно просто. К нам в комнату для свиданий привели Василия. Тот рассказал нам, что психбольница на время съезда оказалась забитой битком. Люди спали и на столах, и под столами. Их не «лечили», то есть не делали калечащие нормальных людей уколы.
Вскоре Бараца выпустили. Но ненадолго. В апреле 1986 года Василий Барац поехал в Ровно поддержать своих собратьев по вере. Пятидесятники жили на окраинах империи — в Украине, в Сибири, в Прибалтике. В Ровно Василия арестовали.
Уже после окончания наших демонстраций я устроил у нас на квартире встречу Гали с Сержем Шмеманом из New York Times, на которой услышал рассказ о бедах Барацев. Галя предсказывала, что скоро арестуют и ее, и, к сожалению, оказалась права.
В 1987 году Барацев освободили из заключения. Что с ними сталось после этого, я не знаю. Надеюсь, что они добрались до Нового Света и были счастливы.
Между тем в феврале 1984 года окончательно умер долго помиравший Андропов, и генеральным секретарем сделали Константина Черненко. Этот, впрочем, тоже был смертельно болен. Стало казаться, что смертельная болезнь входит в число профессиональных требований, предъявляемых к главе супердержавы. Мне запомнилось появление Черненко на телеэкране в день выборов в Верховный Совет Российской Федерации. На главе государства был пиджак, но, очевидно, не было штанов — камера показывала Черненко по грудь. Больной сумел опустить бюллетень в урну, установленную, по всей видимости, рядом с его кроватью. Журналист спросил: «Константин Устинович, что бы вы хотели сказать советским людям?» Генеральный секретарь собрался с силами и произнес: «Пусть работают».
Во времена — или в безвременье — Черненко, в сентябре 1984 года, в Москве начался безлимитный матч на звание чемпиона мира между Карповым и Каспаровым — самое удивительное соревнование в истории шахмат. В матче, игравшемся до шести побед, одержанных одним из соперников, Карпов повел после 27 партий 5:0. Гарик напоминал с этого момента Индиану Джонса, сорвавшегося в пропасть, но в последний момент, зацепившегося за какую-то колючку. Кажется, эта колючка кандидата в чемпионы долго не выдержит. Но… проходит еще 21 партия. Счет уже 5:3…