КИФ-5 «Благотворительный». Том 2 «Юношеский»
Шрифт:
Яркое зимнее солнце буйными лучами врывалось в спальню Лизы через большое окно: так спроектировал и построил дом дедушка, он очень любил, чтобы в комнатах было светло.
Что-то сегодня было не так. Лиза посмотрела по сторонам и раскрыла от удивления рот: на кровати у её ног простиралась самая настоящая радуга, кривой её отсвет. Девочка перевела взгляд на улицу и не поверила глазам: оттуда на неё приветливо смотрело обещанное Витькой чудо. Радуга холодно сверкала, переливалась всеми цветами. Красная сосулька соединялась с оранжевой, потом шла жёлтая, строенные
– Как красиво! – любовалась девочка, чуть ли не хлопая в ладоши.
Впервые за дни болезни она широко улыбалась: зачем ей какие-то принцы, если в её жизни появился настоящий рыцарь?!
– Я смотрю, тебе лучше! – радовалась вошедшая в комнату с завтраком мама.
– Мне сегодня очень хорошо! – почти пропела Лизи.
А где-то в пятиэтажном доме, каких в большой деревне было всего шесть, разувался довольный Витька: ранним утром он совершил свой первый подвиг. Ради прекрасной принцессы, которая, спустя годы, станет его женой.
В прихожке под отцовской стремянкой образовалась маленькая подкрашенная лужица. Талый снег, с которым соприкоснулась кисточка, растёкся и смешался с фиолетовыми «в'eнками». Счастливый Витька побежал в ванную за тряпкой, пока ему не влетело от мамы.
Виктория Рубцова
«(Не)Любовь»
Большой зал провинциальной консерватории разразился аплодисментами, когда очаровательное юное дарование перестало извлекать из чёрно-белого полотна рояля магические звуки классики. Люба плавно положила руки на колени и, чуть заметно покачиваясь, дождалась, пока конферансье объявит следующий номер.
– «Лунная соната», Бетховен. Исполняет ученица средней музыкальной школы номер пять Любовь Алексеева.
Аплодисменты проводили пожилую, элегантно одетую даму в закулисье и стихли, предвкушая новое соитие с прекрасным.
Люба снова коснулась гладких клавиш, и музыка тягуче растеклась по залу, впутывая слушателей в плотную нотную паутину. Ценители искусства были заворожены, влюблены в мастерство исполнительницы, и только лишь Пётр Авдеев сидел здесь не из-за музыки, а для того, чтобы стать ближе к девочке, в которую был безответно влюблён с седьмого класса. Впрочем, как знать, безответно ли, если своих чувств предмету обожания ты никогда не раскрывал?
– Вот сегодня и откроюсь, – сжимая кулаки, твердил Петя. В кулаках билась о пальцы заключённая в клетку воля. Она томилась в заточении уже не впервые, но так и не была ни разу пущена в действие. В итоге Петя страдал оттого, что не решался открыть Любе свои чувства, сох от любви и боялся услышать её ответ.
«Сегодня, после концерта. Сегодня… – убеждал он сам себя. – Я больше так не могу».
Шквал бьющих друг друга ладоней прервал его мысли и поколебал решимость. Пётр видел, как Люба оставила инструмент в молчаливом одиночестве, откланялась публике и уступила место конферансье, скрывшись за сценой.
– Пора! Сейчас всё прояснится! – стучало сердце парня, второпях покидающего концертный зал, пока объявляли следующего участника.
– Сейчас?! – паниковал всегда надеющийся на более подходящий
момент мозг.Дождавшись любимую у резных ворот консерватории, Петя всё же решился подойти.
– Привет, Люб! Ты отлично выступила. Как только тебе удаётся так играть.
– Привет, спасибо. Семь лет музыкалки не прошли даром. Не думала, что благотворительный концерт будет интересен кому-то из класса. Особенно… – девушка немного замялась, – тебе.
– Это почему же? Не похоже, чтобы я музыку любил?
– Да нет… Но чтобы классическую. Ты, кажется, рэп слушаешь.
– Ну, так это для души, – улыбнулся Пётр.
– А классика для чего? – удивилась Люба.
Парень понял, что поторопился с ответом. Он не хотел врать ей: классика не вызывала в нём ничего, кроме зевоты. Люба ожидающе смотрела на него большими васильковыми глазами: разве их можно обмануть? И Петя решился:
– Люба, я не люблю классику, я люблю тебя! Давай встречаться?
Сейчас удивлёнными выглядели и брови девушки, сложившиеся в две улетающие галочки.
– Ты разве не знаешь? Я же уезжаю в пятницу. Ольга Викторовна вчера объявляла всем.
– Я прогулял литру. Не до Толстых было. Ну ты же вернёшься, я подожду.
– Я насовсем. У меня контракт, о котором я и мечтать не могла. Я продолжу учёбу в Зальцбурге, буду выступать там, где творил Моцарт! – взахлёб рассказывала она.
Пётр снова сжал кулаки, на виски обрушились кувалды её слов:
– А как же я? О наших чувствах ты подумала?
– Ты прости, но я не люблю тебя.
Наковальня придавила парня окончательно: всё-таки не любит…
– Ты просто не знала, не была готова к моему признанию. Я не решался. Но теперь буду за тебя бороться.
Люба невпопад засмеялась:
– С кем? С Шубертом?
– Так ты любишь другого? Он тебя в этой твоей Германии ждёт?
– В Австрии. Я люблю музыку. Только её.
Люба пришла в себя в больничной палате. Очень хотелось пить, всё тело ныло, голова кружилась и, казалось, была влажной. Девушка с трудом разлепила ссохшиеся губы и простонала:
– Воды…
Справа что-то мерзко запищало. В палату вошли двое.
– А, наша счастливица очнулась. Теперь с тобой всё будет хорошо, – пообещал врач. – В рубашке родилась!
– Эдуард Семёнович, у неё рана кровит опять. Перевяжу, посмотрите?
– Ничего, подлатаем, – ответил мужчина медсестре и снова переключился на пациентку: – Как самочувствие? Обезболить тебя?
– Воды… – повторила Люба.
– Пока нельзя, сейчас Зиночка тебе губки смочит. Ты что-нибудь помнишь?
Разговор с Петей. Аэропорт. Самолёт. Падение. Неужели жива?
– Сильно меня? – еле слышно, стараясь поймать губами влажный ватный тампон, спросила Люба.
– Учитывая высоту, с которой вы падали, нам нужно крылья искать. Или парашютиста, что до земли тебя подбросил, – пытался шутить врач. – Ну, есть переломы, пару разрывов мы заштопали, на голове вот ссадина кровит. Главное, позвоночник цел, скоро бегать будешь!
Зиночка, уже перебинтовавшая рану, аккуратно клала под голову пережившей авиакатастрофу пациентки чистую подушку.