КИМ 1

Петличные эмблемы ГУГБ и милиции представляли из себя металлический герб СССР золотого и серебряного цветов соответственно. Пограничные же и внутренние войска стали носить эмблемы родов войск, аналогичные армейским.

Петлицы Маршалов Советского Союза и приравненного к ним Генерального Комиссара Государственной Безопасности были такого же размера, как и все прочие, но были полностью расшиты золотой нитью и имели красный кант. В верхней части петлиц располагался цветной эмалевый герб СССР, а ниже - большая вышитая золотой нитью звезда в красной окантовке. Петлицы получились довольно дорогими, но, учитывая малое количество маршалов, их стоимость была сочтена приемлемой.

Сразу после постановления Совнаркома, в НКО и НКВД начался переход на новые звания и знаки различия. И, если в РККА, благодаря проработанной таблице соответствия званий и должностей, данный переход прошел без каких-либо затруднений, то в НКВД все оказалось гораздо сложнее, и для введения персональных званий Кирову пришлось провести переаттестацию сотрудников.

Впрочем, некоторым сотрудникам новые звания присваивали и без переаттестации. Одними из таких счастливчиков оказались и Максим Белов с Николаем Виноградовым, приказом Кирова превратившиеся в лейтенанта и старшего лейтенанта государственной безопасности соответственно, и щеголявшие теперь новенькими петлицами крапового цвета с одним «просветом».

Двадцать первого апреля, опять же, на полгода раньше, чем помнил Максим, состоялось первое присвоение звания Маршала Советского Союза, вот только первых маршалов оказалось не пятеро, а всего трое: Ворошилов, Буденный и Блюхер. Вопрос о присвоении звания маршала товарищам Тухачевскому и Егорову при этом даже не рассматривался.

Двадцать шестого же апреля наркому внутренних дел Кирову было присуждено звание Генерального комиссара государственной безопасности, по своему статусу равное маршальскому. По дошедшим до Максима слухам, на присвоение себе высшего для НКВД звания Сергей Миронович лишь равнодушно пожал плечами и сказал: «Раз надо - значит, надо, а вообще, я не ради званий работаю!»

10 мая 1935 года. 21:15.

НИПСВО. Московская область, поселок Щурово.

Разобравшись в первом приближении с внедрением новых технологий, Максим стал больше внимания уделять делам на полигоне. С конструкторскими задачами оружейники вполне справлялись самостоятельно, но периодически возникали вопросы организационного характера, в которых Максим выступал связующим звеном между конструкторами и наркоматом обороны.

К примеру, после одного из совещаний к Белову подошла целая делегация, состоявшая из Федорова, Токарева и Симонова.

– Максим Иванович, у нас к вам вопрос, - как главный конструктор, начал Федоров.

– Слушаю вас, Владимир Григорьевич, - заинтересовался Белов.

– Мы с товарищами, - Федоров указал взглядом на стоявших рядом оружейников, поясняя, каких именно товарищей он имеет ввиду.
– Пришли к выводу, что незначительное, всего на пять градусов, повышение крутизны нарезов значительно повысит точность как магазинной, так и самозарядной винтовок. Проблема в том, что это будет противоречить техзаданию, согласно которому все параметры ствола должны быть аналогичны таковым у винтовки Маузера, чтобы в первое время их можно было производить на закупленном в Германии оборудовании.

– А повышение крутизны нарезов потребует совершенно других резцов, - понимающе кивнул Максим, после чего хитро улыбнулся.
– Владимир Григорьевич, а вы не боитесь, что с новой нарезкой ствола винтовка Токарева будет обладать точностью, избыточной для массовой пехотной винтовки?

Федоров недоуменно посмотрел на Максима.

– Припоминаете мой отзыв о винтовке Арисака?
– после недолгого молчания усмехнулся Федоров.
– Нет, Максим Иванович, не боюсь. В техническом задании сказано, что винтовку планируется использовать в том числе и с оптическим прицелом, так что повышенная точность пойдет ей только на пользу.

– А с товарищем Дегтяревым вы этот вопрос обсуждали?
– уточнил Максим.
– Повышенная точность может быть хороша для винтовки, но плоха для пулемета. А мне хотелось бы максимально унифицировать производство всех образцов вооружения.

– Обсуждал, - кивнул Федоров.
– Василий Алексеевич считает, что повышенная точность не скажется на эффективности его пулемета.

– Ну, хорошо, - подумав, решил Максим.
– Поступим следующим образом. Закажите на Тульском оружейном заводе несколько стволов с увеличенной крутизной нарезов и проведите сравнительный отстрел. Затем изложите ваше предложение в докладной записке на мое имя, а в качестве обоснования приложите отчет о сравнительных стрельбах. Нужно же мне будет на что-то опираться, когда я буду излагать ваше предложение начальству?

– Есть, Максим Иванович!
– улыбнулся Федоров, очевидно, довольный тем, что Белов серьезно отнесся к его предложению.

Немало споров вызвал и кажущийся весьма простым вопрос о штыке, точнее, о его размерах. Насчет того, что новый универсальный штык должен быть клинковым, а не граненым, у Белова и Ворошилова было полное согласие, а вот насчет его длины мнения оказались диаметрально противоположными.

Максим предлагал сделать его длиной в двести сорок миллиметров, по образу и подобию штык-ножа от СВТ-40, Ворошилов же настаивал на том, что длина штык-ножа должна быть никак не меньше старого игольчатого штыка для винтовки Мосина, длина которого составляла четыреста двадцать пять миллиметров.

И у Максима и у Климента Ефремовича были свои аргументы. Белов считал, что при более коротком клинке штык-нож будет более универсален, поскольку им вполне удобно будет пользоваться именно как ножом, Ворошилов же настаивал на том, что нельзя уменьшать дистанцию штыкового боя, и, поскольку планируется укоротить винтовку, то, по крайней мере, штык к ней должен быть надлежащей длины.

В конце концов, победил Ворошилов. Штык-нож было решено сделать длиной в триста шестьдесят миллиметров, в точности как у штыка для винтовки СВТ-38, с полуторной заточкой и узкими долами по обеим сторонам клинка. На основании этого решения было составлено техзадание, которое было отправлено на Златоустовский инструментальный завод.

Между тем, к маю тысяча девятьсот тридцать пятого года разработки прошли стадию технического проекта, и пришло время разрабатывать рабочую документацию для изготовления опытных образцов. Но, прежде, чем это делать, Максим планировал показать чертежи специалисту-физиологу, которого еще нужно было найти.

Где искать физиолога, Максим не представлял и в результате свалил его поиски на Николая Виноградова, а сам позвонил в родной наркомат и записался на прием к Кирову. В ходе ознакомления с результатами работ у него возникла одна идея, реализовать которую он мог только с помощью наркома.

12 мая 1935 года. 11:30.

Кабинет С. М. Кирова. Москва, улица Дзержинского, дом 2.

– Разрешите, Сергей Миронович?
– спросил Белов, проходя в кабинет и аккуратно прикрывая за собой дверь.

– Проходите, Максим, присаживайтесь, - кивнул Киров, оторвав взгляд от лежавшего на столе документа.
– Что привело вас ко мне?

– У меня возникла небольшая проблема, которую своими силами я решить не в состоянии, - ответил Белов.