Киммерийский закат

— Попытаться еще раз? — мало что понял из его монолога, или же сделал вид, что не понимает, референт.

— Зачем? Припечет, сам позвонит.

— Может, он действительно отрезан от мира, отключены все средства связи?

— Вы так предполагаете? — взглянул на него поверх очков Ярчук.

— Иного объяснения не существует.

— Существует, причем множество.

— И все же связь — это связь. Никому и в голову не могло прийти, что Президента можно лишить правительственной линии связи, которая действует при любых условиях, — возмутился референт.

— А, с другой стороны, чего он стоит как Президент сверхдержавы, если связь с ним можно прервать, отключив два городских телефона в его спальне?

Референт, из кадровых кагэбистов, вежливо склонил голову и, сделав вид, что ничего этого не слышал, тоном истинного служаки произнес:

— Хорошо, Леонид Михайлович, со временем я еще раз попытаюсь связаться с резиденцией Президента в Крыму.

25

Уже сообщив Ярчуку, что на телестудии его ждут и машина готова, шеф пресс-службы тут же положил перед Ярчуком листик с несколькими абзацами тезисов выступления, которые сводились к констатации фактов: тогда-то создан ГКЧП, в него вошли такие-то люди, принято такое-то постановление. А также к выводу — в суверенной Украине чрезвычайное положение не вводится!

Пробежав его взглядом, Ярчук уже поднялся было, чтобы идти, но потом вдруг вновь опустился в кресло и достал из папочки отливающий синевой лист финской, почти гербовой, бумаги. Немного подумав, он написал:

«Секретарю партийной организации аппарата Верховного Совета УССР. Ярчука Леонида Михайловича. Заявление.

В связи с тем, что ситуация в стране обострилась, идет внутрипартийная борьба и создан не предусмотренный Конституцией ГКЧП, притом что центральные органы партии не высказывают своей позиции относительно его создания и деятельности, считаю невозможным для себя дальнейшее пребывание в рядах КПСС.

Считаю также, что в этот тяжелый для страны час, ЦК КПСС оказался не на высоте положения, он, по существу, предал демократию и должен нести за это ответственность».

С минуту Ярчук сидел с ручкой, занесенной над бумагой, словно самурай, который все никак не может решиться на ритуальное харакири. То, что он должен будет написать в следующую минуту, раз и навсегда отрезало ему путь к отступлению. Он, старый партийный функционер, еще недавно — главный идеолог Украины, должен был сейчас порвать с партией, порвать с коммунистической идеологией, раз и навсегда оказаться вне партийной номенклатуры, благодаря которой, он, простой сельский парень, совершил это головокружительное восхождение: от сельского пастушка — до секретаря ЦК и, наконец, до председателя парламента…

Так, может, все-таки не стоит писать это заявление? Во всяком случае, не стоит с ним торопиться?

«Да теперь это уже не “торопиться”, — мрачно парировал самому себе. — Это уже вдогонку. После беседы с генералом Банниковым, для армейского генералитета, для госбезопасности и членов гэкачепе ты уже чужак. Поэтому, если они победят, тебя арестуют среди первых, вместе с националистами. Если же победят демократы, они никогда не простят твоего примиренческого отношения к ГКЧП и никогда не забудут, что в свое время ты, именно ты, был “коммунистическим Геббельсом Украины”, как тебя уже не раз называли и левые, и правые. Поэтому заявление о выходе из партии, датированное 19 августа, в первый день путча… Это будет лихо. Таким не каждый “руховец” [24] похвастается, не говоря уже о партноменклатуре».

24

Член общественной организации, ныне политической партии Народный Рух Украины. В годы развала Советского Союза Рух был ведущей национально-демократической силой в Украине, во главе которой поначалу стоял известный украинский поэт Иван Драч.

И все же, еще несколько мгновений поколебавшись, он так и не решился прямо, без каких-либо обиняков, написать, что выходит из партии. И под пером его родилась формула, достойная «Первого Лиса» и «Самого Хитрого Партхохла Украины», как его успели назвать в одной из правых газет России: «Написать это заявление меня принудили не собственные убеждения, — старательно, почти каллиграфически выводил он, чувствуя, как нервно и предательски подергивается рука, — а резкое падение авторитета партии и невозможность сделать что-либо такое, чтобы преодолеть консервативные силы в руководстве партии».

Конечно же он понимал, что это заявление обязательно где-нибудь опубликуют. И что у всякого, кто его прочтет, — независимо от взглядов, партийной принадлежности и идеологической ориентации, — появится ухмылка. Да Ярчук и сам, перечитав свое отречение, ухмыльнулся. Зато появлялся мощный аргумент в полемике с теми, кто попытается обвинить его в предательстве, отступничестве и приспособленчестве.

Он ведь как бы и не отрекся от коммунистических идей, он ведь вышел из партии не «по каким-то там антипартийным убеждениям», а только потому, что, по убеждениям своим оставаясь коммунистом, вдруг осознал, что не способен бороться с консервативным ядром партии, с партийными бонзами. А не это ли делает честь всякому коммунисту, верящему в перестройку партии и государства, в демократизацию КПСС, в «коммунизм с человеческим лицом»?

И если консерваторов в конце концов победят и утвердится линия «перестройщиков» во главе с Русаковым… у него появится веский довод для того, чтобы безболезненно отозвать это свое заявление. Ввиду того, что, дескать, устранено главное для него, верного ленинца, препятствие…

Поставив дату — 19 августа 1991 года, Ярчук взглянул на часы и решил, что следует указать даже время написания этого партотречения: «13 ч. 35 минут». Расписался. И, на всякий случай, постскриптумно дописал: «После разговора с представителем ГКЧП генералом армии Банниковым». Что тоже в будущем могло послужить ему, если не оправданием, то по крайней мере убедительным мотивом.

А полчаса спустя Ярчук уже сидел перед глазками нацеленных на него телекамер…

— …Украина является независимым суверенным государством, на территории которого действуют Конституция и законы Украинской ССР, — произносил он, стараясь придавать своему голосу некоей, не свойственной ему, властности. — Поэтому наша позиция в сложившейся политической ситуации — это позиция взвешенности и еще раз взвешенности. Это защита конституционных норм, защита законов. Все, что идет вразрез с этой позицией, которую одобрил народ, является для нас неприемлемым. Мы должны отстоять законы, защитить демократию, утвердить в обществе законный порядок, защитить интересы людей. Мы должны действовать так, чтобы не пролилась невинная кровь.

…Я хочу высказать надежду, что мы будем едины в своих действиях во имя демократии и гражданского мира, которые являются надежным условием утверждения и развития суверенитета в Украине. Именно наше единство станет гарантией против любых попыток, с чьей бы то ни было стороны, действовать вопреки положениям Конституции: подчинить общество властным или иным структурам в Центре и на местах, которые могли бы стать над законами…»

Закончив чтение наспех набросанного текста, Ярчук еще несколько секунд сидел, глядя в объектив кинокамеры.

Лицо его оставалось спокойным, но в то же время Предверхсовета Украины старался придать ему выражения холодной мужественности и взвешенности. Он знал, что телевизионщики не выключили камеру, что народ, к которому обращены эти слова, все еще видит его, и подумал, что, возможно, в эти мгновения выражение его лица говорит людям значительно больше, нежели все те слова, которые только что молвлены в его официальной речи.

Глядя, как вокруг него суетятся двое помощников режиссера, снимая микрофончик с пиджака и убирая микрофоны со стола, Ярчук вдруг забеспокоился: уж не вышло ли его заявление слишком взволнованным, не до конца отточенным и даже сумбурным? Вот, если бы была возможность повторить его в новой редакции!..