Кинокава

Сок и сахар выдавали по норме в качестве замены рису, и, чтобы выжить, приходилось обменивать вещи на продукты. Фумио, Кадзухико и Ханако жили одним днем. Во время войны так и не удалось пошить Ханако кимоно из крепа с пионами, который Хана купила для нее. Чудесная ткань последовала за своей хозяйкой из Токио в Вакаяму, потом из Вакаямы обратно в Токио. В конце концов ее обменяли на продукты – девочке не представилось случая посмотреть, как она превращается в праздничный наряд.

Ханако отправилась вместе с матерью в Нэриму, на запад Токио, чтобы обменять яркий шелковый креп на несколько кинов [87] ячменя. Девочка молча воззвала к бабушке, глядя на то, как грубые, почерневшие руки крестьянки разворачивают нежную ткань и касаются пионов. Ей так хотелось сохранить материал в память об их с бабушкой походе в «Мицукоси»! Осколки фарфора саванхалок остались на пепелище, а вот теперь и этот бесценный дар должен навсегда перейти в чужие руки. Горько думать, что у тебя не осталось ничего, кроме воспоминаний.

87

Кин – японская мера веса, 600 г.

– Люди ставят на одну ступеньку еду, одежду и кров, но не забывай, Ханако, что еда важнее всего остального, – сказала Фумио.

Однако Ханако не стало легче, хотя она прекрасно понимала – мать пытается успокоить ее и убедить в том, что глупо оплакивать какую-то материю, когда они умирают с голоду.

– Интересно, что скажет бабушка…

– В My соте есть что продать. Если бы ты осталась там, тебе не пришлось бы пройти через все эти испытания.

Но не об испытании ячменем и сладким картофелем думала Ханако. Она ждала, что мать хотя бы выскажет сожаление по поводу того, что им пришлось продавать вещи дочери. Бабушка наверняка опечалилась бы, узнав, что шелковый креп поменяли на продукты. Она настоящая женщина, и для нее расстаться со старинной вазой или кимоно – неподдельное горе.

Фумио несмело взглянула на погруженную в мрачные мысли дочь. Она продала ткань для кимоно потому, что за время войны Харуми докатились до состояния ужасающей нищеты. И все же Фумио чувствовала себя неловко. Сама она никогда не привязывалась к вещам и расставалась с ними без малейшего сожаления. Но продавать то, что по праву принадлежит ее дочери, – совсем другое дело.

Фумио молчала, не желая осложнять и без того непростые отношения с Ханако. Бедность, вынудившая их обменивать шелковый креп на еду, настолько удручала ее, что она была не в силах выразить свои чувства.

«До войны у меня была возможность посылать детям не только рис, но также одежду и постельное белье», – подумала Хана, взяв в руки газету. Она очень расстроилась, узнав о несчастьях, свалившихся на голову ее старшей дочери, но еще больше ее угнетала мысль о том, что Матани растеряли все свое богатство. Землю конфисковали, арендаторов освободили от их обязательств. Оставшись без рисовых полей, бывшие землевладельцы уподобились горожанам и жили на продовольственный паек. Сэйитиро и Утаэ приезжали из Осаки купить зерна. Жители деревни чувствовали себя обязанными Хане и не могли продать ей рис по завышенным ценам черного рынка, но вместе с тем не слишком охотно делились своими запасами.

– Да разве это мыслимо, госпожа хозяйка? – вопрошала Оити. – Говорят, что у сына Мацу из Мисэгайто пять наручных часов!

– Наверняка выменял их на рис у горожан.

– Но ведь каждый человек должен занимать определенное место в обществе. Какой прок крестьянину от пяти наручных часов? Это же смешно!

– Не забывай, Оити, что крестьян вынудили прибегнуть к натуральному обмену. Что толку винить сына Мацу?

– Да я его и не виню. Меня просто сводит с ума вся эта нелепица. Времена действительно настали трудные, но госпожа хозяйка Тёкуи не должна есть рис, смешанный с ячменем!

– Япония проиграла войну, Оити. Сегодня никому нет дела до громких имен вроде Тёкуи или Матани. У одних сгорели дома, другие потеряли своих родственников, третьи пострадали от атомной бомбы. Когда я думаю обо всех этих несчастных, понимаю, что жаловаться мне не на что.

– Но война не тронула Мусоту. В сущности, ни одно другое место не поднялось после капитуляции так, как наша деревня. Мы близко к городу и от гор недалеко, вот люди и приходят сюда и за рисом, и за дровами и даже не задумываются о цене. Сейчас деньги делают крестьяне, те самые, которые когда-то были арендаторами Матани. Вы только взгляните на них, на этих выскочек, объявивших землевладельцев эксплуататорами!

– Идея не нова, знаешь ли. Фумио говорила то же самое лет тридцать тому назад.

– Чем им землевладельцы-то не угодили? Вокруг полно других кандидатов на роль злодеев. Взять хотя бы вашего деверя. Он сделал себе состояние на продаже леса. Замороженные банковские счета его ничуть не тревожат. В конце концов, он зарабатывает столько, сколько простому крестьянину и не снилось. Он дал взаймы Хати, который собирается построить мельницу, и процент назначил просто непомерный.

– Он практичный человек, только и всего.

– Не практичный, а хитроумный, вот он какой! Забрал у главного семейства все холмы, и теперь у него еще хватает наглости приходить сюда с рыбой када и угрем хидака, да еще с выражением подобострастной благодарности на лице!

Хана давно смирилась со своей участью, но Оити терпеть не могла Косаку и ни разу не сказала в его адрес доброго слова. Она целыми днями ходила по дому, упрямо выполняя самую разнообразную работу, словно злость служила ей источником энергии. Поскольку никого, кроме Оити, у Ханы не осталось, даже уборка занимала целый день от рассвета до заката. Кроме того, по карточкам выдавали неполированный рис, поэтому Оити приходилось носить его крестьянам, чтобы те очищали зерно от шелухи.

– Хорошая погода стоит, – заметил Косаку, единственный, кто навещал теперь Хану.

– Проходи, пожалуйста, – любезно кивнула ему хозяйка. Она сидела на энгаве и читала «Хэйкэ-моногатари». [88]

Косаку, молча сняв гэта, вошел в дом.

Оити принципиально не показывалась, когда Косаку являлся с визитом, поэтому Хана встала и сама подала ему дзабутон. Она уже собралась было приготовить гостю чай, но он остановил ее:

– Я, пожалуй, лучше хурмы поем. Хурма в этом году уродилась на славу. И цвет – просто загляденье.

88

«Xэйкэ-моногатари» («Сказание о доме Тайра») одно из самых известных произведений японского военно-феодального эпоса (первые версии созданы в конце XII начале XIII вв.). В нем описывается междоусобная война двух влиятельных кланов Тайра и Минамото, которая окончилась победой Минамото-но Ёритомо, основавшего в 1192 г. первый в истории Японии сёгунат.

Косаку извлек из-за пазухи плоды, которые сорвал у ворот, и протянул их хозяйке – по одному на ладони.

Хана принесла из кухни тарелку и столовый нож – она давно перестала пользоваться специальной посудой и ножами для разделки фруктов. По правде говоря, она твердо верила, что хурма гораздо вкуснее, если чистить ее ножом для овощей.

Хана вытерла одну хурму кухонным полотенцем, умело разделала ее и предложила деверю. Косаку взял дольку и начал тщательно пережевывать. Ему было почти семьдесят. Постарел он рано и за последние десять лет нисколько не изменился. Однако вставные зубы, по всей видимости, поизносились – прошла целая вечность, прежде чем он прожевал и проглотил крохотную дольку.

Хана очистила вторую хурму, с трудом поборов желание впиться в нее зубами. Одно дело, когда старуха ест сочный, мягкий плод, совсем другое – когда она пытается отгрызть кусочек твердой хурмы. Зрелище, надо сказать, не из приятных. Да, немало воды утекло с тех пор, как веточку из Кудоямы привили к местному дереву, теперь хурма стала слишком жесткой для ее зубов. Хана горестно вздохнула.

Косаку задумчиво уставился на книгу. Похоже, он искал повод продолжить беседу.

– Классику читаешь. Пытаешься сравнить судьбу дома Тайра с участью семейства Матани?