Кинокава

Странное ощущение охватило девушку, стоило ей подумать о том, что в ее венах течет кровь Ханы. В ней до сих пор жил дух семейства Матани. Ниточка тянулась от Тоёно к Хане, от Ханы к Фумио и от Фумио к Ханако, и крепче этих уз ничего в мире не было. Ханако почувствовала, как сердце Ханы бьется в ее груди, и ей стало все равно, о чем говорится в тексте, который она читает. Не это ли переживают буддийские монахи, которые десятилетиями поют сутры у статуй Будды – объекта поклонения сотен тысяч людей? Ханако перестала быть преданной внучкой, читающей книгу своей бабушке. Поверив в то, что ее долг – унаследовать от Ханы жизненную силу несчетного числа женщин их рода, она выкрикивала слово за словом, как жрица-прорицательница, будто в этом и заключался сам механизм передачи силы.

Фусума раздвинулись.

– Ты только измучаешь маму, Ханако, если будешь так громко читать.

Ханако с трудом различила в темноте неясные очертания лица Томокадзу с припухшими веками.

Как-то Ханако проснулась уже за полдень. Умываясь холодной водой из колодца, она вдруг вспомнила, что очень давно уехала из Токио. И с тех пор совершенно вымоталась, похудела, глаза ввалились. Откусив кусочек маринованной редиски – местного деликатеса, – девушка подумала о работе. Никто не будет ждать ее вечно.

Оити наносила воды и разожгла огонь в плите. У входа появился первый посетитель. Люди каждый день приходили навестить Хану, потом оставались немного поболтать с другими членами семьи. Их щедро потчевали сакэ и разными закусками, и они возвращались домой с озадаченным выражением на лицах. Требование Ханы угощать посетителей поставило в тупик даже домашних. Состояние ее не менялось, но родственники беспокоились о том, что ей в любой момент может стать хуже. А пока они не знали, чем заняться. Только Оити постоянно суетилась, выставляя и убирая бутылочки с сакэ, тёко, дорогую глазурованную посуду. Время от времени она пробегала мимо Ханако, сидевшей в кухне у обеденного столика, но не останавливалась, чтобы поболтать, и продолжала метаться, доставая с полок и из шкафов старинные блюдца и чайные чашки. Ханако помнила все эти предметы по военным годам. Ей казалось, что вещи в сумрачном особняке живут вечно. Тарелки и стаканы из дома Ханако в Токио были всего лишь тарелками и стаканами, но здесь каждая чашка имела свою душу и могла рассказать немало интересных историй. И остальные предметы в доме обладали тем же свойством: массивные полированные балки, в которых отражались неясные отблески света, тяжелые рамы фусума, скользящие по глубоким пазам, плохо выскобленные глинобитные стены. Все в этом доме словно разговаривало с Ханако. И даже пища, которую она ела, ощутимой тяжестью оседала в желудке.

Ханако пошла в хранилище и переоделась в нарядное платье. Она привезла с собой много строгих костюмов, и они уже начали наводить на нее тоску. Хлопчатобумажное платье с тропическими цветами великолепно сидело на ее фигурке и прекрасно подходило настроению, в котором она пребывала, так что вскоре девушка совсем развеселилась.

Собравшиеся в гостиной родственники уже не знали, о чем поговорить. Они снова и снова рассказывали друг другу одни и те же байки, и были сыты ими по горло. Сэйитиро не принимал участия в беседе, поэтому Ханако осмелилась привлечь его внимание:

– Не прогуляетесь со мной, дядюшка?

– Почему бы и нет?

Сэйитиро поднялся, и все присутствующие изумленно уставились на эту странную пару – Ханако в пестром европейском платье являла собой яркий контраст с мрачной фигурой дяди в кимоно.

В Токио так рано гулять не пойдешь, но здесь воздух, не испорченный дымом и пылью, приятно бодрил, а солнышко ласкало своим теплом. Сэйитиро шел молча, вызывающий облик племянницы ничуть не тронул его.

– Сколько вам лет, дядя?

– Я на четыре года старше твой матери, – без особого энтузиазма ответил Сэйитиро. Говорить ему, похоже, не очень хотелось.

Они неспешно брели на север по тропинке среди рисовых полей. Ханако глубоко вдохнула и почувствовала, как легкие наполняются синими небесами и окружающей зеленью. Тело ее словно растворилось в согретом летнем солнцем прозрачном воздухе.

– И долго вы еще собираетесь оставаться холостяком?

– Что ты хочешь этим сказать? Кому я нужен, в моем-то возрасте.

– Вы же знаете, что это не так. Вам ведь еще и шестидесяти нет, правда? Не надо мнить себя древним старцем.

– Но мне уже пятьдесят девять. Шестьдесят не за горами.

Вопрос Ханако не показался Сэйитиро забавным, и он не отнесся к нему серьезно. Ростом в пять сяку пять сунов, Ханако считалась высокой для японки. Ее дядя тоже унаследовал высокий рост и прекрасные внешние данные, но был слаб духом. Этот красавец и пальцем не пошевелил, чтобы не дать семье скатиться в пропасть. Ханако так и подмывало остановиться и встряхнуть его как следует.

Но она сумела сдержаться. Взяла Сэйитиро под руку и прижалась к нему. Оба молчали. Взглянув на дядю, Ханако увидела, что тот смотрит прямо перед собой, на лице застыло серьезное выражение.

– Вы все время дома сидите и ничего не делаете, дядя?

– Ну да.

– И вам не скучно?

– Бывает.

Ханако помедлила немного, но так и не дождалась продолжения.

– Чем вы мечтали заняться в молодости? Нам не всегда удается сделать то, что хочется, но у каждого человека есть цель, к которой он стремится.

– Дай-ка подумаю. – После продолжительной паузы Сэйитиро пожал плечами: – Похоже, никакой определенной цели в жизни у меня никогда не было.

Правая ладонь Ханако вспотела под дядиным локтем. Девушка почувствовала себя неловко и не знала, что предпринять, но тут Сэйитиро сказал:

– Отпусти мою руку, Ханако.

Он подошел к краю тропинки и повернулся к рисовым полям. Потом медленно подоткнул кимоно.

Солнце клонилось к западу, по небу лениво плыли белые облачка. Далекие горы и леса подернулись предзакатным маревом, земля и небо словно растворились друг в друге, встретившись на горизонте. Смущенная Ханако побрела обратно по тропинке, стараясь не прислушиваться к звукам за спиной. Она вдруг поняла, что упадок семейства Матани задевал за живое только женщин и совершенно не волновал главу дома.

Вернувшись в Агэногайто, они услышали во дворе детские голоса. Поскольку у детей были каникулы, Утаэ и Томокадзу привезли их с собой. Ни на секунду не задумываясь о бабушке, которая лежит в своей комнате, двоюродные братья и сестры с утра до ночи предавались бесконечным играм. Но на этот раз они устроили настоящий переполох.

– По-моему, что-то не так.

– Похоже на то.

Сэйитиро и Ханако встревожились. Девушка набрала в легкие воздуху и побежала во двор.

– В чем дело? – потребовала она ответа. Потом поглядела под ноги и судорожно сглотнула. Перед складом извивалась белая змея шести сяку длиной, слабая и беспомощная. Трудно сказать, была ли она действительно белой, или когда-то на ее шкуре имелся голубоватый узор, который со временем выцвел и почти исчез. Она ползла по водосточному желобу от восточного склада к западному и упала на землю. Умирающую обнаружил Хидэо – старший сын Томокадзу и долгожданный внук Ханы по мужской линии. Четырехлетний малыш храбро ударил старушку змею палкой.

Красные, как у белого кролика, глаза тупо уставились в небо. Внуки Ханы никогда не слышали предания об истинной хозяйке дома Матани, которая живет на складе. Они собрались вокруг несчастного существа и с присущим детям жестоким любопытством наблюдали за его мучениями. Ханако вдруг спиной почувствовала чей-то взгляд и обернулась.

– Мама…

Фумио стояла с холщовой сумкой и узелком в руках и несмело улыбалась.

– Я здесь, – сказала она, словно застенчивая школьница, на мгновение коснувшись пальцами седых волос. И снова улыбнулась.