Киномания

— Так, значит, вы оченьблизко знакомы.

Дорога, отходившая на восток от прибрежного шоссе, устремлялась то круто вверх, то вниз, уводя нас все дальше и дальше от пляжей. Вдалеке между гор все еще порой мелькал прохладный океан, а вокруг нас потрескивал сухой воздух, нагретый до невозможности. Солнце высушило кустарники, превратив их в коричневатые прутики, готовые, как трут, вспыхнуть при первом удобном случае. На петляющей дороге в конечном счете появился знак «Школа святого мученика Иакова», указывавший на небольшой овражек, вокруг которого выстроились эвкалипты. Еще три мили по горным серпантинам, и мы оказались у массивных сетчатых ворот с названием школы наверху. Под ним мелкими буквами было написано: «Основана Святым Орденом Сироток бури, 1932». А еще ниже маленькая табличка гласила: «Студия „Дрозд“».

На воротах виднелась коробочка домофона. Я вышел из машины и нажал кнопку; мне ответил скрипучий мужской голос, я назвал себя и, услышав звонок, толкнул калитку. Мы поехали вниз по усыпанной гравием дорожке; она заканчивалась небольшой парковочной площадкой перед приземистым деревянным зданием, выкрашенным в красный цвет.

— Здесь я встречался с Данклом, когда приезжал, — сказал Шарки, — Дальше меня не пустили.

Из окошка выглянул охранник, нахмурился.

— Мне говорили о приезде двух человек, — грубовато заметил он.

— Это моя приятельница. Она со мной, — сказал я.

Он обвел нас неодобрительным взглядом, но дал знак выйти из машины.

— Я сообщу о вашем прибытии в главное здание. — Он махнул двум ребятишкам (девочке и мальчику лет десяти, как мне показалось), ждавшим нас на парковке. Каждый из них держал за уздечку лошадь — одна в яблоках, другая гнедой масти. Мы вышли из машины, и Шарки обратил мое внимание: кроме нашего на парковке есть еще одно транспортное средство довольно необычного вида: пыльный черный фургон с атомными грибами на задке и по бокам. Поверх краски были нарисованы какие-то загогулины, которые я не без труда идентифицировал с буквами ХМУС.

— Видишь? — сказал Шарки — на него увиденное явно произвело впечатление. Когда я дал ему понять, что мне это ничего не говорит, он объяснил так, будто втолковывал мне азбучные истины. — Это же «Вонючки» — их фургончик.

Жанет посмотрела на меня вопросительным взглядом, но ответил ей Шарки.

— «Хор мальчиков „умираем сейчас“». Класс. Что они здесь делают?

Двое детей дали нам знак идти за ними. Они повели своих лошадей по тропинке, а мы пошли следом.

— Вы учитесь в этой школе? — спросил я.

— Да, сэр, — робко ответил мальчик, и больше — ни слова.

На ребятишках была одинаковая одежда — широкополые соломенные шляпы, серые шорты и белые футболки. На футболках выше нагрудного кармана красовалась уже знакомая мне эмблема — мальтийский крест. Их легкие одеяния являли собой сострадательную уступку жаре. Носить под калифорнийским солнцем то же, что в Цюрихе, было бы невероятно тяжко. Но если одежда здесь была другой, то в поведении сквозила та же самая вымуштрованная неулыбчивость. Они в молчании ковыляли рядом с нами, опустив глаза, храня на лицах замкнутое выражение.

Спустя несколько секунд я спросил:

— Вы здесь изучаете кино?

— Он изучает, — ответила девочка и кивнула в сторону своего попутчика.

— А ты? — Она отрицательно покачала головой, — Кино не изучаешь? А что изучаешь?

— Физику, — после короткой паузы ответила она.

— Физику? Значит, в вашей школе учат и физике?

— Только основам, — ответила она. — Для углубленного курса мне нужно будет ехать в Копенгаген.

— И когда?

— Через два года.

Дети вели нас к нескольким сгрудившимся в тени деревьев домикам за деревянным забором. За ними чуть поодаль стояло большое, неясной архитектуры здание, тоже из дерева и тоже красное, а рядом с ним — сарай. Еще дальше на склоне горы я увидел загоны для скота и несколько одетых, как наши проводники, детей, которые либо вели лошадей, либо ехали верхом. Здесь, в отличие от Цюриха, веяло фермерским духом.

— И это вся школа? — спросил я.

— Нет, школа там, — ответил мальчик. Он махнул рукой в сторону гор на востоке. — Туда нужно ехать на лошади.

— А это что? — спросил я, показывая на здания впереди.

— Это для гостей, — сказал мальчик, показывая на дома за забором, — а это студия, — Он показал на дом с сараем вдалеке, — Это принадлежит Саймону.

— Все — для одного Саймона?

— Чтобы он мог снимать свое кино.

— Не очень ли много для одного ученика?

Оба уставились на меня — во взглядах удивленное выражение.

— Саймон не ученик, — сказала девочка. — Он пророк.

— Пророк? — спросил я, — Что это значит?

Девочка пожала плечами, словно ей нечего было добавить.

— Пророк…

Шарки посмотрел на меня скептическим взглядом. Вполголоса он пробормотал:

— Не думаю, что его фильмы так уж про рок.

Тропинка впереди разветвлялась, а перед нами было каменное сооружение, окруженное цветами. Оно походило на придорожную часовню. Внутри стояла мраморная скульптура. Знак перед часовней указывал: направо — «Школа святого мученика Иакова», налево — «Администрация и гостевой дом». Прежде чем повернуть налево, мы остановились, чтобы взглянуть на изваяние. Это было псевдоманьеристское скульптурное изображение трех человек — из разряда невзыскательных подражаний Микеланджело, какие предполагаешь увидеть в «Форест-Лон» ^{306} . Если стиль скульптуры не производил особого впечатления, то тема ее была просто отталкивающей. Центральная фигура являла собой коленопреклоненного бородатого человека. Его чрезмерно мускулистое, обнаженное вплоть до чего-то вроде набедренной повязки тело было сплошь покрыто жуткими шрамами — следами бичевания. Кроме повязки на нем был только нашейный мальтийский крест. Руки были связаны за спиной, а на металлическом ошейнике болталась цепь. Рядом стояли две фигуры в масках и балахонах. Один из этих двоих держал цепь, а другой прижимал клеймо ко лбу жертвы, глубоко впечатывая в кожу букву X. Лицо стоящего на коленях человека было искажено болью.

— Ух-ты! — сказал Шарки, — Похоже, у него крупные неприятности. Что это за история?

Ответила девочка.

— Это святой Иаков. Его мученичество.

— А кто два этих негодяя? — спросил Шарки.

— Инквизиторы.

— Жуткое дело, — прокомментировал Шарки. — Всегда недолюбливал инквизиторов.

В Жанет осталось немало от католического воспитания, и она задала вопрос:

— А по-моему, святой Иаков был забит до смерти камнями. Задолго до появления инквизиции. Разве нет?

Девочка отрицательно покачала головой.

— Это другой святой Иаков.

— Какой?

— Святой Иаков из Моле.

Шарки сразу же зацепился за имя.

— Слушайте, ведь так звали главного тамплиера. ^{307}

— Великого магистра, — добавил я. Я вспомнил, что встречал это имя несколько лет назад, читая книгу, которую дал мне Шарки, — Сожжен по обвинению в ереси.

— Тогда он не может быть святым, — возразила Жанет.