Киномания

В то время я все еще был впечатлительным старшекурсником; на одном занятии нам показывали знаменитую сцену убийства в ванной из хичкоковского «Психоза» ^{295} — этот пример давал возможность поговорить об основах монтажа. Тогда этот фильм только-только вышел на экраны, и та потрясающая сцена была сразу же признана вершиной технической изобретательности. Я с воодушевлением сообщил Клер о том, как мой преподаватель ловко раскладывал сцену на семьдесят — пересчитай: семьдесят! — отдельных кадров, из которых состоит минутный эпизод, в котором Джанет Ли ^{296} кромсают на кровавые ремни. Клер встретила мои слова холодным взглядом и полным молчанием. На следующей неделе она достала хичкоковских «Незнакомцев в поезде» ^{297} и взяла напрокат проектор с опцией стоп-кадров. Она показала мне кадр за кадром сцену теннисного матча в конце фильма. Сделала она это довольно умело, подчеркивая тематический контраст между залитым солнцем солнечным кортом и рукой убийцы, тянущейся в темную сточную трубу.

Этот анализ произвел на меня очень сильное впечатление. Но я все равно отважился сказать, что в «Психозе» сделано лучше. Клер скривилась. Она, как всегда, плыла против течения: хваленый «Психоз», по ее мнению, достоин сожаления, а «Незнакомцы» — последний хороший фильм Хичкока, который после съемок стал душевнобольным сибаритом.

— Не так важно, какой фильм лучше, — продолжала она. — Важнее твое суждение о том, что ты видел. Конечно, в «Психозе» сумасшедший монтаж. Но вот обратил ли этот преподаватель твое внимание на то, что «Психоз» — это просто чтобы пощекотать нервы? Ты всегда смотри в корень, любовничек, иначе любой профессиональный механик с мувиолой будет тебя все время облапошивать. Монтаж — мощное средство. И им нередко здорово злоупотребляют. Вот посмотри, я тебе покажу великолепную сцену из «Незнакомцев». В ней напряжения не меньше, но кроме этого еще изящество, а еще символические обертона, а еще никакойтебе крови. Но ты мне говоришь, что «Психоз» лучше. Почему? Сценарий — дешевка, надуманный сюжет, плохая ритмика, жалкая концепция. Почему же ты считаешь, что «Психоз» лучше, ну почему?Признай. Ты человек, который сидит в безопасной темноте и наблюдает, как тычут ножом голую женщину в самые ее интимные места. Это типичная порнуха, как ее ни монтивируй. Поверь мне, те типы, что аплодируют такой резне в ванной, вообще бы с ума посходили, покажи им Хичкок эту сцену одним кадром да еще в замедленном темпе.

В раздражении она сделала страшное предсказание:

— «Психоз» — это начало чего-то ужасного. Попомни мои слова: пройдет несколько лет, и каждый садист-психопат в кинопромышленности будет тебе снимать фильмы про беспомощную жертву, терзаемую сумасшедшим маньяком, и монтаж непременно будет самым прихотливым. И те же самые типы, которые сегодня поют дифирамбы «Психозу», будут относиться к будущему кино как к «некоммерческому». А женщины по всему миру будут тем временем выходить на улицу в бронежилетах. После этого мы прямиком скатимся к поножовщине нового типа. Меня не удивит, если в один прекрасный день в кино будут приглашать разовых статистов для комбинированных съемок с гарантированным летальным исходом. Не забывай, мой дорогой, картинки в кино двигаются,а это неплохой фокус. Но это движение либо имеет целью сообщить человечеству истину, либо оно простофокус. Движение, которое возбуждает без соприкосновения двух тел, — это точное определение мастурбации. А если тебе все равно, как ты трахаешь того, к кому прикасаешься, то это духовное насилие.

Месяц спустя Шарки снова стал на меня наседать, уговаривая заглянуть в «Катакомбы». На этот уикенд намечался сеанс розовоглазого гения. Ретроспективный показ.

— Сколько, ты говоришь, ему лет? — спросил я.

— С альбиносами это трудно определить. Лет шестнадцать, семнадцать.

— Ретроспектива для шестнадцатилетнего юнца?

— Он снимал кино еще старшеклассником. Работает уже три или четыре года.

— Целых четыре года?

— Ну да, я же говорю, что…

— …этот парень — гений. Я это уже слышал.

— Точно. Как этот, как его… Бодлер. Он был совсем мальчишкой, да?

— Ты имеешь в виду Рембо.

— Какая разница! Во всяком случае, он из этих. Гениальный ребенок.

— Шарки, я не буду смотреть кино, снятое девятилетним мальчишкой.

— Да что же ты упираешься-то так. Он ведь твой поклонник.

— Да? Как это?

— Он прочел все, что ты написал о Касле. Поэтому-то он и хочет с тобой встретиться.

После этого я благосклоннее относился к его приглашениям. Но я все равно мог бы бесконечно долго держаться против Шарки, если бы не одно дело, где мне требовалась его помощь: встреча с Ширли Темпл.

Я вернулся из Европы, исполненный решимости исследовать только те фильмы (кроме фильмов Касла), к которым могли приложить руку сироты. Я без труда нашел «Самых маленьких мятежников». Шарки бессчетное число раз показывал в «Классик» его и многие другие опусы с участием Ширли Темпл. Фильмы эти шли под смех зала; их сладенькая, как патока, привлекательность и сентиментальная невинность были на грани той самой вульгарности, которой наслаждались зрители, приходившие к Шарки.

Другое дело — братья Ритц, тоже включенные в мой список классики Сироток бури. Поскольку никто больше — даже Шарки — не относил их творения к классике, добыть их фильмы было потруднее. Что же касается «Райской птицы», то мне понадобилось полгода, чтобы ее обнаружить. Наконец я нашел фильм в шестнадцатимиллиметровой версии для телевидения, запиленной до такой степени, что перед прокруткой мне несколько часов пришлось его восстанавливать.

Но было кое-что и потруднее, чем отыскание этих лент, — объяснить моим ученым коллегам, откуда берется интерес к столь сомнительной продукции. Доставляемые на факультет киноведения коробки вызывали недоуменные взгляды и язвительные вопросы. В особенности когда появилась «Горилла» братьев Ритц, прибывшая в одной посылке с копией «Печали и сострадания» ^{298} для одного из старших профессоров. Даже секретарь факультета прокомментировала этот контраст. «Сегодня у нас необычный сдвоенный сеанс», — сказала она, не скрывая сарказма. Я попытался скрыть смущение за путаными объяснениями, но у меня не хватало смелости крутить эти ленты в университете. Что, если кто-нибудь зайдет в просмотровую? Как я объясню такое странное времяпрепровождение — изучение чуть ли не под микроскопом такого рода бредятины?

Поэтому я обратился к Шарки — мне нужно посмотреть несколько лент после сеансов. Он, как и всегда, не возражал и вопросов никаких не задавал. Вопросов вкуса для него не существовало.

Просматривая эти фильмы, я обнаружил тот же самый тайный кинематографический словарь, которым пользовался в своих фильмах и Касл. Без саллиранда я улавливал главным образом косвенные указания на то, что скрывалось под поверхностью. Но я теперь знал, на чем сосредотачивать внимание, и с помощью проектора с функцией стоп-кадра, позаимствованного мною в университете, мне удалось обнаружить зримые свидетельства тайной работы сирот. От этих занятий начинали болеть глаза, а нередко голову пронизывала боль. Но по прошествии некоторого времени я не без гордости понял, что за сотни часов, потраченных мною на просмотр касловских фильмов, приобрел некие особые способности, позволявшие различать то, что другие никогда не могли увидеть сознательно.

Вот, скажем, Шарки, чьи глаза не умели видеть Unenth"ullte,сидел со мной на первых нескольких просмотрах «Райской птицы», но и понятия не имел, что открывалось мне, даже когда я пытался обратить его внимание. Как он ни старался, не видел ничего, кроме — изредка — пятна, наводящего на размышления блика, ряби мимолетного движения в глубокой тени.

— Скажи-ка мне еще раз, старина, что мы тут ищем, — вопрошал он, вглядываясь в экран, наклоняя голову то в одну, то в другую сторону.

— Секретное кино, — ответил я шепотом, стараясь говорить как можно таинственнее.

— Чудно, — сказал Шарки, тоже понижая голос и вглядываясь в экран, — И где же это кино?

Я приложил палец ко лбу.

— Чтобы его увидеть, нужен третий глаз.

Ему это понравилось.

— Чудно, — сказал он еще раз и после этого вопросов больше не задавал.

С помощью третьего глаза я нашел в «Райской птице» то, что и предполагал. Вихрь, на который доктор Бикс позволил мне лишь мельком взглянуть через саллиранд, сошелся на Долорес дель Рио, когда она плыла от корабля; ее гибкая фигурка слегка преображалась игрой света на волнах, которые исчезали в воронке всепоглощающего водоворота, людоедской вагине, засасывающей ее беспомощного любовника в темную пучину воды.

В «Самом маленьком мятежнике» манипуляции с тайным измерением фильма были более искусными и действовали сильнее. Оно — это измерение — состояло в призрачных образах черного мужчины и маленькой белокурой девочки: он — усмехающийся дикарь, она — невинный ангелочек, объект грубых ласк. Где монтажер-сирота нашел исполнителей для такого криминального эпизода? И опять соединение сексуальности с извращением и насилием оставляло отвратительное ощущение, хотя гораздо меньшее, чем в фильмах Касла, потому что здесь скрытый материал не имел почти никакой связи с сюжетом, а нередко — и вовсе никакой. В особенности в кинофильмах братьев Ритц — идиотских комедиях, лишенных жуткой атмосферы касловских лент. Даже умело сработанные трюки (как, например, в фильме «Один на миллион», где Соня Хени с безумной скоростью вращается на льду и тем самым создает тайный сексуальный вихрь) воздействовали не так сильно. Героиня слишком ярка и энергична, куда ей до мрачных вампиров-соблазнителей Касла. А затем низкопробные комические прихваты сразу же меняют настроение.