Киномания

— …будет вроде как фантастика о ядах и обо всем, что вокруг, и как из-за этого все дети становятся нерожденцами.

— Нерожденцами?

— Да. Потому что они не хотят рождаться. Поэтому они пытаются прятаться.

— Прятаться? Где?

— В своих матерях.

— Не понимаю.

— Понимаете, их ищут и заставляют рождаться. Но все равно когда матери видят своих новорожденных, они их хотят поубивать, потому что те так выглядят.

— Дети прячутся в матерях? Так не бывает!

— Если не такие, как все, то бывает. А их такими сделали яды.

— Какими?

— Они похожи на червей. Или на грязь.

И снова я обнаружил влияние катарской доктрины — аллегоризированное неприятие деторождения, деградация секса и тела. Но Саймон, почувствовав, что мне эта идея кажется отвратительной, поспешил меня успокоить.

— Это будет смешно. Например, нежелание рождаться будет объявлено преступлением, и их всех арестуют, а огромный плохой судья приговорит их к смерти, — Это вызвало у него хрипловатый смех, который я с ним не разделил, — Но сначала полиции придется погоняться за ними там, внутри, и матери от этого корчатся и дергаются…

Я решил, что мне больше не хочется об этом слушать, и он перешел к рассказу о фильме, который должен будет называться «Американский рот». Это будет фильм о хождении по магазинам.

— О хождении по магазинам?

— Когда мне впервые рассказали о торговых рядах в Санта-Монике, мне послышалось не «ряд», а «рот». Потом мне приснился об этом сон. Там, куда вы приходите за покупками, — огромный рот. И он начинает вас пережевывать. Мы хотим снимать в этих торговых рядах. Уже договорились об аренде. Понимаете, этот ряд — он и в самом деле рот ада. Вот такой.

Саймон показал мне на стену, заклеенную иллюстрациями. Там было несколько репродукций из Босха: людей пожирает огромная дьявольская пасть. Остальные были в большинстве средневековыми набросками первобытной адской пасти, у которой стояли черти с вилами, подталкивая проклятых к их судьбе.

— Большая часть фильма, — продолжал Саймон, — просто о людях, которые покупают, покупают и покупают. Небывалая алчность. Мы ускоряем кадры, чтобы было как в «Кистонских копах». А потом вся внутренность рта оживает и открывается, и всех пожирают, а они не могут бежать, потому что нагружены своими покупками, всякой этой ерундой.

— И это тоже будет смешно?

— О да.

Более отдаленные проекты носили рабочие названия: «Они родились на токсичной свалке», «Каннибальский салат», «Интервью с убийцами». На третий или четвертый год у него был запланирован особенно жуткий фильм под названием «Другая голова президента». Это была такая до омерзения тошнотворная материя, что я выдержал лишь две-три минуты объяснений, а потом оборвал его.

— Саймон, — взмолился я, — прекратите вы бога ради.

Не надо было так говорить — я ранил его чувства.

После нескольких минут уязвленного молчания он повернулся ко мне — в его глазах горел злой огонек. Такого Саймона я еще не видел — маленький злобный чертенок, чей голос внезапно обрел силу и твердость.

— Вам кажется, что это дурно? — спросил он. — Может быть, хотите увидеть кое-что?

— Что?

— Кое-что. Завтра. Я вам покажу. — Это обещание прозвучало чуть ли не зловеще.

Так я узнал о «Грустных детях канализации».

Глава 26 «Грустные дети канализации»

Даже в темноте я знал, что она едва сдерживает слезы; в ее голосе слышался плач: на поверхности злость, а под ней — обида.

— Когда ты рядом, а не где-то там, то еще хуже.

— Но ты все время говоришь, что я слишком часто оставляю тебя одну, — возразил я, зная: что бы я ни сказал, ее не успокоить.

— Да. Ты здесь, но все равно не со мной. Тебя здесь как бы нет. Ты не хочешь быть со мной, по-настоящему. Скажи, что я не права!

Жанет, если нужно, успешно вела наступательные операции: надувала губки, как маленькая девочка, и становилась неуступчивой, как полицейский. Безотказное средство.

— Да нет же, — возразил я; мы лежали в постели, я обнял Жанет и притянул ее поближе к себе. Но даже в этот миг я чувствовал, что каждая моя клетка протестует, возражает, отвергает запах и влагу ее тела. Она была права: я едва переносил прикосновение ее плоти к моей. Но я не хотел, отказывался это признавать.

— И знаешь, сколько это уже продолжается? — спросила она, освобождаясь из моих оскорбительно слабых объятий и отодвигаясь подальше, — С самого начала. С самой первой моей ночи здесь. Все время — ничего. Ты считаешь, это нормально?

— Не преувеличивай. Сколько раз мы занимались любовью, и как хорошо нам было! — Сердце у меня упало при этих словах. Если тебе приходится говорить такие вещи, твое дело проиграно.

— Вот, значит, какие у тебя воспоминания. — Она села, заняв позицию круговой обороны, — прислонилась к спинке кровати и подтянула колени к груди, — Ты ошибаешься. Знаешь, сколько раз мы занимались любовью за все то время, что я здесь? Два, может, три раза. И это все.

— Не может быть.

Неужели правда? Я обнаружил, что напрягаю память, пытаясь вспомнить, словно в борьбе с амнезией.

— Именно. И почти никогда до конца. И в Париже так же было. Ты не кончаешь.

— В Париже?

— Да. Ты и это не помнишь? И тогда тоже ничего не было. Просто я тебя еще не знала так близко. Я думала, может, ты такой застенчивый или усталый. Я думала, может, люди в Калифорнии именно так и занимаются любовью, потому что так их учат свами— Говорила она совсем не в шутливых тонах, но тут я не смог сдержать смех, — Не знаю. Так мне Виктор сказал.

Смех застрял у меня в горле.

— Ты рассказала о нас Виктору?

— А почему нет? Я думала, что больше тебя никогда не увижу. Но вот теперь, здесь, все то же самое. И никакие свами тут ни при чем. Ты всегда говоришь, что ты не в настроении! Не в настроении! А теперь и того хуже. Теперь нельзя сказать, что нет ничего. Теперь уже есть что-то. Что-то плохое.Отвращение. Я вызываю у тебя отвращение.

— Нет, нет, нет.

— Нет? Тогда скажи мне, что ты чувствуешь. Скажи правду! — Она приникла ко мне, нашла мою руку и сунула ее себе между ног — прижала к своей влажной, чувственной расщелинке. Я не противился, но отрицать было бессмысленно: мне хотелось отодвинуться, отпрянуть. Я воспринимал это прикосновение как нечто отвратительное, но упрямо не убирал руку, надеясь убедить Жанет в обратном. Бесполезно. Она чувствовала мою истинную реакцию.