Киномания

— В последних новостях?

— Вера в существование врага. Она повсюду, вокруг нас. Коммунисты. Мафия. Черные. Евреи. Уличные банды. Это все вариации на древнюю тему. Мы, хорошие, против Них, плохих. На этом, конечно, и играют дуалисты; этот страх, наверно, так же стар, как тени в пещерах предков. Что там — в глубине? Что затаилось в темных уголках — вот сейчас выпрыгнет и убьет. Каждый ребенок рождается со страхом перед чем-то абсолютно непохожим на него. А отсюда произрастают великая ненависть и великое отчаяние: убеждение, что зло непобедимо, что мы перед ним бессильны. Это козырная карта дьявола.

Он вздохнул и отхлебнул еще коньяка, потом спросил, не буду ли я возражать, если он закурит. Он достал изогнутую сигару, обмакнул ее в коньяк, закурил и с удовольствием затянулся.

— Ах, эти маленькие радости… Моя слабость.

— Ну что ж, — сказал я, — начнем с Симона волхва. Вы хотите сказать, что история сирот восходит к нему?

— Нет, тогда они не были сиротами. Но кое-кто из их предшественников именно тогда и появился. И уже в те времена мы встречаем маленькие флипбуки, которые использовались как средство обучения, катехизис. Мир — как борьба Темного Бога с Богом Света. Молодая церковь делала все возможное, чтобы искоренить эту ересь, где бы та ни появлялась.

— Но безуспешно.

— Увы — да. В мире всегда находился уголок, где дуалистическая зараза могла найти себе прибежище, в особенности если ее носители уходили на восток или в пустыню. В более поздний период наибольшее гостеприимство они встречали в мусульманских землях, откуда могли совершать свои бесконечные набеги на Европу — в Южную Италию, на Балканы, на юг Франции.

Все это было предысторией великого крестового похода против альбигойцев. Это можно было пропустить — история была мне знакома.

— А что стало с ними после крестового похода?

— Борьба против альбигойцев была самым решительным действием церкви. И тем не менее нам известно, что кое-какие катарские элементы уцелели.

— Под элементами вы подразумеваете людей.

— Да, людей.

— Которых церковь уничтожала, сжигала…

Его глаза застила печаль, но голос остался твердым, хотя и с извиняющейся ноткой в нем.

— То были жестокие времена.

— А вам бы хотелось, чтобы крестовый поход уничтожил всех катаров до единого?

Его глаза смотрели на меня со всей искренностью — взгляд человека, который делал мне жуткое признание.

— До полного успеха оставалось совсем немного. Достигни они своего, возможно, это было бы и к лучшему. А так руки церкви оказались запятнанными кровью, но без пользы.

— Без пользы? Какая польза? Убийство детей, женщин…

Анджелотти оставался тверд, но печаль в его голосе слышалась безошибочно.

— Вы знаете, чему учат дуалисты? Тому, что физический мир — зло, а земля, на которой мы живем, — ад. Это мерзкое учение. Предположим, все это можно было бы искоренить семь столетий назад актом невыразимой жестокости, одним справедливым ударом. Вы бы теперь, оглядываясь в те времена, сожалели о случившемся?

В его вопросе мне послышалась лукавая нотка, словно Анджелотти знал, на какую почву упадет его откровенность. Я сразу же вспомнил о «Грустных детях канализации» Саймона Данкла. Верно, если бы крестовый поход завершился полным успехом, то мир, возможно, был бы избавлен от этого падения в пропасть безнадежности. Неужели я здесь защищал именно это — право Саймона искажать жизнь, показывая ее невыразимо мерзкой? Мой ответ был лучшим, что пришло мне в голову.

— Я не верю, что можно уничтожить идею, убивая ее сторонников. Эта идея так или иначе выжила бы где-нибудь, независимо от количества пролитой крови.

Анджелотти мрачно кивнул.

— Хороший ответ. Так давайте же согласимся, что старый Папа Иннокентий принял абсолютно неверное решение, предприняв этот крестовый поход. Ошиблись и члены моего ордена, которые, как вам известно, создали инквизицию. Поверьте, что я здесь говорю отнюдь не в защиту тех давних жестокостей. В то время святой Франциск ^{348} надеялся обратить еретиков добротой и проповедью. Мне хочется верить, что такой выбор сделал бы и я.

Я сдался, поняв, что ничего не получу от пикировки с Анджелотти, которого в конечном счете церковь изгнала из своих рядов.

— Значит, — продолжил я, — сироты восходят к уцелевшим катарам.

— Можно сказать и точнее. К трем старейшинам, которые успели бежать из Монсегюра перед тем, как его сровняли с землей шестнадцатого марта тысяча двести сорок четвертого года…

— К святому Арно Уцелевшему… и двум другим, — добавил я. Анджелотти уважительно и в то же время недоуменно посмотрел на меня. Я ответил на его подразумевавшийся вопрос, — Над алтарем в часовне в Цюрихе есть такая картина.

— Вы ее видели?

— Да. Мне объяснил ее смысл доктор Бикс.

— Да, Бикс. Важная фигура. И он вам сказал?..

— Ничего толком он мне не сказал. Он не очень разговорчив.

— Эта история довольна драматична. Они были на волосок от гибели — бежали во тьме ночной в последний момент перед штурмом. Потом эти трое направились в три далеко отстоящих друг от друга города — Толедо, Аахен и, возможно, в Прагу. Ходят слухи, что они взяли с собой главное катарское сокровище. Другие говорят, что, кроме одежды, у них с собой ничего не было, и они жили в нищете, попрошайничали на дорогах. Понемногу вокруг старейшин стали собираться маленькие группки беженцев — голодных, оборванных, испуганных. Самый большой приход составлял не больше десятка человек. Все, кто остался. По договоренности старейшины тайно встретились снова через три года в деревне под Барселоной — на безопасной территории. Они встретились в годовщину резни в Монсегюре. Печальный повод. С этой встречи (с Геронского совета, как называют его дуалисты) и берет свое начало возрожденная катарская церковь. Там были составлены все их земные планы. Впрочем, скорее их можно назвать подземными, подпольными. Главное решение принято. Церковь альбигойцев станет тайной, церковью в изгнании, она никогда больше не заявит открыто о своем существовании, никогда не будет открыто принимать в свои ряды верующих или проповедовать свое учение. Но в то же время она продолжит выполнять свою миссию: находиться в первых рядах борцов против Бога Зла.

Но как это возможно, если инквизиция упрямо продолжала делать свое дело? И тогда старейшины прибегли к дерзкой хитрости. Они стали готовить небольшие отборные группы молодых катаров для проникновения в один из рыцарских орденов. Тамплиеров они выбрали потому, что те были богаты и влиятельны. Но как вам известно, папство вскоре догадалось о плане катаров. Церковь не колебалась и нанесла по тамплиерам смертельный удар. Но и тут кое-кто из выживших перебежал в другие ордена — к госпитальерам, к мальтийским рыцарям. Их преследование продолжилось и там. В конечном счете от этой стратегии отказались. Военные ордена были слишком известны, слишком близки к римской курии.

После этого наступил почти двухсотлетний период, о котором мы почти ничего не знаем, — где и как выживали еретики. Мы полагаем, что они образовали маленькие, разбросанные по всему свету группки и нередко выдавали себя за правоверных католиков. Наконец в семнадцатом веке, в хаосе Тридцатилетней войны, они снова всплыли на свет божий — на этот раз в виде благотворительной организации — Сироток бури. Это становится их новым лицом в глазах общества и их миссией — спасение детей. А после войн по всей Европе остается множество детей, нуждающихся в спасении. Ах, как похвально, что эти добрые христианские души пришли на помощь невинным детям и позаботились о них. Во времена потрясений никто не может быть уверен в чьей бы то ни было религиозной ориентации. Расплодилось такое множество всяких сект, на улицах появилось столько пророков с выпученными глазами, возникло столько милленаристских культов. Нередко сирот принимали за католический религиозный орден — путаница продолжается и по сей день, а им это на руку, как покровительственная окраска.