Киномания
Шрифт:
— Что вы имеете в виду?
— Несколько раз кто-то приходить от сирот. Всегда двое: мужчина и женщина. Очень рассудительные, очень мрачные. Они за что-то выговаривали Максу — не знаю за что. Он делал что-то не так, как им нужно. А он после встреч с ними несколько дней хандрить. Я так думал, что им не нравилось, когда он делал свой собственный фильмы.
— А почему? Они выучили его на режиссера, да?
— Да, но только для того, чтобы они делал кино, как имнадо.
— А каким было надо?
Тут мне от нее толком ничего не удалось добиться.
— Плохие картины, так я думать.
— Что значит «плохие»?
— Нехорошие.
На второй неделе моего пребывания в Амстердаме по завершении последнего
— Сценарии часто были совершенно никчемные, — сказал он мне, — Но в его картинах всегда чувствовалась сила, нечто необычное и надолго запоминавшееся. Не могу объяснить почему.
Я вкратце рассказал ему о том, что мне удалось узнать об Unenth"ullteв фильмах Касла.
— Как интересно, — сказал Клаус — эта мысль сразу его очаровала. — Интересно, есть ли что-либо подобное в том фильме, что принесет Ольга. Он такой же сильнодействующий. А одну вещь в нем я сам подметил. Очень необычно, очень толково. Вы увидите. Но ведь это к тому же и очень опасно. Вы так не считаете? Если такая сила будет подспудно проникать в мозг?
— Очень опасно.
— Вы должны об этом написать.
— Я и собираюсь это сделать.
Клаус рассказал мне, что Ольга, обосновавшись в Амстердаме, вскоре принесла ему коллекцию всяких мелочей, связанных с Каслом, — она спрашивала его совета: что ей делать с этими вещами. Среди них были две катушки — обе довольно плохого качества. На первой было несколько сцен, подлежащих восстановлению, и отходов, которые Клаус, будь его воля, просто уничтожил бы. Но Ольга не хотела, чтобы пропадала работа Касла, поэтому Клаус смонтировал материал хорошего качества, а остальное намотал на другую бобину. Этот материал Ольга и подарила Музею современного искусства.
Вторая лента была очень маленькой, но, как сказал Клаус, «очень сильнодействующей». Он склеил ее с другим коротким отрывком, чтобы получилась цельная, хотя и короткая катушка.
— Но, как вы увидите, это разные фильмы, — продолжал он, — Я думаю, лучше всего смотреть их с небольшим интервалом.
Ольга появилась приблизительно полчаса спустя с катушкой, которая хранилась в банковском сейфе. Мне было невтерпеж узнать, что же это за лента. Ольга объяснила. Часть материала, который она собиралась показать — по ее мнению, лучшая, — датирована 1938 годом. Летом того года они с Каслом и Зипом Липски сняли несколько сцен в Европе для одной из независимых постановок — Касл надеялся завершить их, когда будут время и деньги. Она понятия не имела, что это будет за фильм. Касл редко делился с ней своими планами. А если и говорил что-нибудь, то непременно в шутливом тоне. Она вспомнила, например, что тем летом спросила у него, как будет называться этот фильм. А Макс ответил: «Проклятие, которого стоит дождаться».
— Что скажешь? По-моему, одно название тянет на награду академии. — Ольга слегка покачала головой. — Вот таким он и был. Но я придумала свое собственное название. «Король изгнанников». Из фильма станет понятно почему.
Касл, по ее словам, предпочитал снимать в Европе, потому что здесь съемки обходились дешевле и он имел больше свободы. У него были друзья на нескольких французских, немецких и голландских студиях, и ему нередко удавалось их уговорить, чтобы они помогли с оборудованием, монтажом, проявкой пленки. Касл проводил немало времени, торгуясь с этими людьми, заключал мелкие сделки — брал кредиты, искал покровителей, менял одно на другое. Иногда, при необходимости, он скрепя сердце раскошеливался, выплачивая какие-нибудь мизерные деньги, но только если перед этим исчерпал все средства получить все нужное
на дармовщинку. Ольга считала, что все это было очень унизительно.Я надеялся, что вторым фильмом будет «Сердце тьмы» Уэллса-Касла. Эти сцены снимались в Мексике Каслом и Зипом Липски. Ольга выезжала туда на съемки, но участия в них не принимала. Ее участие в фильме ограничивалось съемками на студии «РКО» — в пресловутом закрытом павильоне, о чем и знал, но предпочел не говорить. Я заметил, что, говоря об лом проекте, Ольга чувствовала себя довольно неловко. Окончила она, обронив странное замечание:
— Можете смотреть, если хотите, но я не думаю, что это я.
— Что-что?
— Я не думаю, что это я, — повторила она со странной извиняющейся ноткой в голосе.
Я спросил, сохранились ли, по ее сведениям, другие фрагменты этого фильма. Она сказала, что, возможно, да. Во времена ее связи с Каслом тот постоянно куда-то рассовывал коробки с лентами — на склад, со склада, на студию, к друзьям. Он всегда носил с собой список — где что лежит, и таким образом мог всегда заполучить тот или иной материал, если возникала возможность еще немного отснять, еще что-нибудь смонтировать. Насколько ей было известно, ни один из этих хронически задерживаемых проектов не был доведен до конца. Ко времени его смерти набралось с дюжину катушек незавершенных работ, разбросанных по всему свету — по домам друзей и коллег.
Перед отъездом Ольги в Европу в начале войны Касл отдал ей на память материал от фильма, который она называла «Король изгнанников». Она помнила слова, сказанные им при вручении этой катушки: «Ну, ты видишь, какими мы были пророками? Теперь нет нужды его заканчивать. Мир сам закончит его для нас». Что же касается фрагмента из «Сердца тьмы», то эту пленку он вручил ей в Лондоне осенью 1941 года, когда они встретились, как оказалось, в последний раз. Он спешил в Цюрих — рассчитывал получить деньги от Sturmwaisen. Ольга была не очень-то рада такому подарку. Напротив, она разозлилась на Касла, который просил ее о подобной услуге. В Англии шла война, в Голландии ее близкие погибли или оказались в лагере. Тогда ей казалось, что о кино вообще нужно забыть. Но Касл проявил настойчивость и, как всегда, настоял на своем. Он хотел быть уверен, что пока он в Цюрихе, по крайней мере, часть его работы в безопасности. Поэтому Ольга согласилась хранить пленки до его возвращения.
Вручив ей катушки, Касл тут же уехал; прощание было довольно сухим. Ему никак не удавалось получить разрешение на пересечение — по земле или воздуху — оккупированной Франции. Потом до нее дошли слухи, что он намерен лететь в Лиссабон, а оттуда попытается добраться до Швейцарии. После этого она о нем ничего не слышала. Касл был человеком неугомонным, одержимым одним желанием — снимать свое кино. Ему даже война не могла помешать.
У Ольги же своих дел было невпроворот. Она уже вовсю участвовала в голландском Сопротивлении и вскоре оказалась у себя на родине, где влилась в состав подпольщиков. Она оставила фильм Касла у друзей и снова увидела пленку только после окончания войны. К тому времени Касл был уже мертв, и, кроме этих жалких футов пленки, у Ольги не осталось ничего на память о нем. Поскольку она присутствовала в нескольких (пусть и кратких) эпизодах, эта пленка пробуждала в ней сентиментальные воспоминания. Она венчала ее кинокарьеру и ее роман с Каслом — и то, и другое принадлежало теперь к навсегда утраченному миру. Нет, она еще снималась в нескольких фильмах в Голливуде после участия в этой неудачной, незавершенной работе Касла, но то были совсем дрянные картины категории «В». А фрагменты картин Касла она считала своей последней «серьезной» работой.
С самого первого дня нашего знакомства Ольга, говоря о пленках, которые собиралась мне показать, называла их «безделки», «чепуховина», «почти ничего». И тем не менее ее рассказ вознес мои ожидания на головокружительную высоту. Может быть, я сейчас наконец-то увижу образец искусства Касла в лучшем его виде. Но когда я заглянул в проекционную, посмотреть, как Клаус готовится к показу, сердце у меня упало.
— И это все? — спросил я. На катушке, установленной в проектор, пленки было не больше чем на несколько минут.