Киплинг

Вот и Клэр Шеридан тоже «хотелось узнать чуть больше, чем знают остальные». Клэр отличалась железной хваткой и несомненным женским обаянием, и Киплинг под него подпал, расслабился, дал-таки ей интервью. И за это поплатился. Кто бы мог подумать, что Клэр Шеридан, дочь соседей Киплингов по суссекскому дому, так его «подставит»?! Разговор с ней в «Бейтмензе» за чашкой чая носил неформальный, дружеский характер и с интервью вроде бы не имел ничего общего, Киплинг не мог вообразить, что о их разговоре станет кому-нибудь известно. Тем более удивительно было обнаружить спустя несколько дней в американской газете «Нью-Йорк уорлд» весьма нелицеприятное мнение знаменитого писателя об Америке. В биографии Киплинга это был уже второй подобный сюрприз; первый, если читатель помнит, произошел в Вермонте, когда Кэрри, не отказав замерзшей, занесенной снегом столичной журналистке в горячем чае, отказала ей в беседе с мужем. Киплинг, как мы знаем, никогда не питал к Штатам большой любви, но в этом не признавался, и когда его обвиняли в американофобии, в резких высказываниях против американцев, любил рассказывать анекдот про негра, которого судят за то, что тот ударил белую женщину палкой по голове. «Вы что же думаете, я бы ее ударил, если б не любил?» — заявил негр на суде в свое оправдание. Вот и я, смеялся Киплинг, не ругал бы Америку, если бы не любил ее.

В действительности Киплинг — возможно, после истории с Битти Бейлстиром — американцев конечно же недолюбливал (хотя делал исключение для Нортонов, доктора Конланда, Теодора Рузвельта, Фрэнка Даблдея и еще многих верных друзей), однако тут, если верить Клэр Шеридан, превзошел самого себя.

Америка, делился с собеседницей ничего не подозревавший писатель, слишком поздно вступила в войну, вышла из нее слишком рано, нажилась, так сказать, на чужом горе. Страна насквозь коррумпирована, и виновато в этом нищее отребье из Европы, это они, безродные эмигранты, управляют теперь страной за отсутствием истинных американцев, погибших в гражданской войне. Трудно сказать, в самом ли деле писатель нес этот вздор, или Клэр Шеридан приврала, но то, что Киплинг был ярым противником американского изоляционизма, было хорошо всем известно — он этого нисколько не скрывал. В результате вышел большой скандал, ведь Киплинг в Англии был не последним человеком, и у читателей возникло естественное подозрение, что писатель является выразителем не только своей собственной, но и официальной точки зрения.

Пришлось объясняться. «Я не давал миссис Шеридан интервью, — заявил в прессе Киплинг, — я не произносил слова, которые она мне приписывает, однако в моем обыкновении было и остается говорить то, что я считаю нужным, и не бояться ставить под сказанным свою подпись». Реплика Киплинга выглядит, признаться, довольно нелепо, примерно так же нелепо, как и данное им интервью: начинается она с оправдания, а кончается вызовом, из чего следует, что, может быть, Клэр Шеридан и несколько сгустила краски, но смысл сказанного Киплингом передала в целом правильно.

Несмотря на официальное опровержение, последнее слово оказалось все же за Клэр. «Редьярд Киплинг, — довольно развязно, в американском стиле писала Клэр Шеридан в своей книге „Nuda Veritas“ [32] , — живой человечек с юмором школьника, не произвел бы на меня особого впечатления, будь у него выбриты брови и не знай мы, как его зовут. Он, можно сказать, прикован к домашнему очагу. Когда он раскрывает рот, чтобы рассказать забавную историю, миссис Киплинг всегда его перебивает, она убеждена, что расскажет анекдот куда лучше».

32

«Голая правда» (лат.).

Тут Клэр не ошиблась. Во всяком случае, английский прозаик Хью Уолпол в своих воспоминаниях пишет примерно то же самое. «Киплинг похож на гнома. <…> Он добродушен, общителен, готов, судя по всему, дружить с кем угодно, но за собой следит. Следит за ним и мадам Киплинг. Женщина решительная, она так долго за ним присматривала, что прекрасно знает, как избавить его от любых невзгод — умственных, физических или духовных. Это ее работа, и справляется она с ней превосходно. <…> Первое, что бросается в глаза, когда видишь Киплинга, — это его брови. Его тело ничего собой не представляет, зато глаза великолепны, они искрятся теплом, добротой и исключительной гордостью.

Он добр ко всем нам, мы же все — лишь его тени. „Кэрри“, — говорит он, поворачиваясь к миссис К., и сразу видишь, что она для него единственный реально существующий человек. И Кэрри берет его, прижимает к груди и несет в их неуютный дом с твердыми стульями. Он же совершенно счастлив».

Глава пятнадцатая «ДОЛЖЕН ЖЕ ПОЕЗД КОГДА-НИБУДЬ ОСТАНОВИТЬСЯ»

Отношения между супругами в последние годы жизни Киплинга переданы Клэр Шеридан и Хью Уолполом зло, но довольно точно. Дело в том, что Кэрри так до конца и не оправилась после смерти сына, к радикулиту и диабету прибавились расшатанные нервы, она пребывает в постоянном напряжении, которое нередко выливается в истерику. Как и раньше, она, как говорят англичане, means well («хочет как лучше»), но то и дело срывается, ее властную, тревожную натуру трудно обуздать, и Редьярду, несмотря на его поистине ангельское терпение и любовь к жене, в самом деле приходится порой нелегко. Тем не менее супруги не расстаются ни на минуту. Редьярд возит Кэрри по врачам, однажды, осенью 1935 года, даже повез ее на лечебные воды в Мариенбад, хотя ехать в Германию ему, по понятным причинам, хотелось не слишком.

Назвать в эти годы Киплинга счастливым, как это сделал Уолпол, было бы большой натяжкой. Спустя девять лет после гибели Джона Киплинги остаются в «Бейтмензе» совсем одни. Элси, живая, пытливая (дома ее все называли «Элси-почемучка»), в 1924 году выходит замуж за Джорджа Бэмбриджа, дипломата, бывшего офицера, служившего, как и Джон, в полку Ирландских гвардейцев. Молодые отбывают по месту работы мужа в Брюссель, долгое время живут в Мадриде и Париже и в Англию возвращаются только спустя десять лет, в 1933 году. «Бейтменз» опустел. «Дом сделался вдруг каким-то большим и очень тихим», — пишет Киплинг дочери, которую за порывистость и жизненную активность называл «Пташкой».

Оставшись без детей, Киплинги на глазах стареют и все чаще болеют. В декабре Редьярд опять слег с пневмонией, он страдал от язвы двенадцатиперстной кишки, пребывая при этом в полном неведении, отчего у него такие сильные и подолгу непрекращающиеся боли в желудке. Его близкий друг и знаменитый хирург сэр Джон Глэнд-Саттон лечил Киплинга не один десяток лет, однако поставить ему верный диагноз так и не сумел.

Нет ничего удивительного поэтому, что в рассказы 1920—1930-х годов проникают мотивы войны, врачей, болезней, смерти — все это для стареющего писателя, потерявшего к тому же двух детей, более чем актуально. Сказывается подавленное настроение Киплинга и на чтении: в конце жизни он полюбил поэтов-метафизиков, Джона Донна в первую очередь, елизаветинцев, Мильтона, везде возил с собой томик Горация, которого так ненавидел в школе.

Вместе с тем жизнь идет своим чередом, и нельзя сказать, чтобы Киплинг последние пятнадцать лет жизни ничего не писал, никуда не ездил, ни с кем не общался и жил затворником в суссекской глуши. Вовсе нет.

В 1923 году выходят, наконец, «Ирландские гвардейцы в мировой войне». Тремя годами позже появляется сборник рассказов «Приходы и расходы», где доминирует военная тема, через шесть лет — еще один, последний сборник рассказов «Границы и обновления». Примерно в это же время Киплинг вместе с оксфордским историком Флетчером пишет для школ «Историю Англии», а совсем незадолго до смерти завершает автобиографию «Немного о себе», на которую мы в этой книге так часто ссылались. Книги вышедшего из моды писателя продолжают тем не менее издаваться большими тиражами. Английское издательство Макмиллана продало в общей сложности семь миллионов экземпляров произведений Киплинга, американский «Даблдей» — восемь миллионов. В тридцатые годы в Англии и Америке выходят многочисленные сборники избранной прозы и поэзии Киплинга, издательство «Мэтьюен» «отвечает» за поэзию, издательство «Макмиллан» — за прозу. Какие только киплинговские издания не выходят в эти годы: и карманные, и школьные, и подарочные, в коже и с золотым обрезом, и скромные, в мягком переплете «служебные» — для солдат и колониальных чиновников. Выпускаются тематические сборники, скажем, все рассказы Киплинга о собаках, или все рассказы Киплинга из морского быта, или все истории с участием «человеческого детеныша» Маугли. С особым тщанием, на особой, вручную изготовленной бумаге готовится «подарочное» 35-томное полное собрание его сочинений, которое принято называть «Суссекским» и которого сам Киплинг уже не увидит.

В 1920—1930-е годы слава писателя существенно опережает его литературные достижения. В этот период к титулу почетного доктора Оксфордского университета Киплинг прибавляет не менее значимый пост члена совета кембриджского колледжа Святой Магдалины. В 1921 году он становится почетным профессором («мастером») Сорбонны, где в ноябре в торжественной обстановке читает лекцию «Добродетель Франции», а затем и доктором Страсбургского университета. Его, вслед за Вальтером Скоттом, Джорджем Мередитом и Томасом Гарди, награждают золотой медалью Королевского литературного общества, он неизменный участник заседаний Королевской академии искусств, только по одному его роману «Свет погас» снимаются три фильма. В 1927 году стараниями его школьного друга Данстервилла создается Киплинговское общество, которое выпускает ежегодник «Киплинг джорнэл» и на сегодняшний день насчитывает больше тысячи членов. Киплинг — почетный член самых заметных лондонских клубов — «Атенеума», «Авторского», «Бифстейк-клаб» — даром что бифштекс ему, язвеннику, строго противопоказан. Ему, как мы знаем, благоволит сам король. После двух встреч во Франции Киплинг и Георг V, встретившись однажды в одном частном доме, проговорили, к недоумению и зависти гостей и хозяев, весь вечер, а спустя несколько недель Киплинг получил приглашение провести уик-энд в королевской загородной резиденции Балморал. Киплинг снабжает короля-книгочея книгами, которые тот возвращает владельцу аккуратно надписанными августейшей рукой, и даже как-то раз сочиняет монарху его традиционное рождественское радиообращение.

Не покидает Редьярда и Кэрри и «охота к перемене мест». Оставив разросшееся хозяйство на надежнейшую и преданнейшую Дороти Понтон, пожилая чета объездила на машине всю Англию и Шотландию, к Франции, которую они в тридцатые годы исколесили вдоль и поперек, добавились Испания, Италия, Чехословакия. Побывали они и в Алжире, и на Сицилии, и в Судане, описанном в «Письмах из путешествий», уже во второй раз в Египте, в Палестине и даже на Ямайке и в Бразилии, откуда автор «Маугли» и «Кима» регулярно посылал «Бразильские очерки» в консервативную «Морнинг пост», свою самую любимую лондонскую газету.