Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.3

– Знаем, – согласилась вторая старуха и кивнула Элле на деда Артема. – Шебутной он, выдержки маловато. За архивным документом человека не видит. – Старухи захихикали.

– Хорошо, – вдруг сказала Ангелина, – я пойду. Пойду!

– Добро, – сказала первая старуха.

– Постыдись, – возразил Эдуард. – Ты же комсомолка, кончала училище, готовишься в вуз.

Резкий порыв ветра распахнул окно, молнии сверкали совсем близко. На подоконник уселся Гришка, скосил глазом в комнату.

– Сведешь девку к живой воде? – спросила вторая старуха.

– Омнианпрекларрррарара! – воскликнул ворон.

– Закрой окно, – сказала строго Элла, – у Вени жар.

– Рук нету, – ответил ворон, захлопал крыльями, взмыл, смешался с синевой вечера, молниями и черными облаками.

Элла бросилась закрывать окно.

– На рассвете пойдешь, – сказала первая старуха, – он покажет. Не отказался.

– Старый стал, – сказала, поднимаясь, вторая.

Скрипели ступеньки, старухи спускались с крыльца.

Ангелина проводила их, вернулась. Было тихо. Потом Андрюша глупо улыбнулся:

– Геля, если пойдешь, возьми меня, заодно кассу захватим.

– Глупец, – сказал дед Артем, – кассы не существует.

Эдуард Олегович молчал, поглядывал на всех, был бледен.

26

– Ничего страшного, – сказал серьезно Вениамин. – Стакан живой воды поставит меня на ноги. Разве не так?

– Спать, спать. – Эдуард Олегович поднялся. – Мне, к сожалению, еще одного пациента навестить надо. Долг прежде всего.

– Может, его на ночь выпустить из погреба? – сказала Элла. – Он же простудится.

– Нет, – сказал дед Артем, – и не подумаю. Делайте со мной что хотите. После того как мельница сгорела и Мишка погиб, нет ему пощады – это же банда, которая сама никого не жалеет!

– Я с вами полностью согласен, совершенно, абсолютно, – сказал Эдуард. – Но я гуманист и ничего не могу с собой поделать…

– Пошли вместе, – сказал дед. – Я послежу. Передай-ка мне ружье, Андрюша.

– Это лишнее, – сказал Эдуард Олегович, – вы устали, вы пожилой человек. Я с ним справлюсь.

– Не знаю, как уж и справишься, а вдвоем лучше. Пошли, пока дождь не хлынул.

– Идите, – согласился Веня.

Температура у него была тридцать девять и шесть.

Когда дверь за ушедшими закрылась, засобирался и Андрюша.

– Пойду в Красное, ничего со мной не случится.

– Куда ты пойдешь? – возмутилась Элла. – На тебе же лица нет!

– Хорошо, – сдался Андрюша. – Тогда я иду отдыхать. Через час прошу меня разбудить. К тому времени, надеюсь, и гроза пройдет. Дайте слово, что меня разбудите. – И он твердым шагом, хоть ноги и ныли от дневных хождений, прошел в холодную горницу, рухнул на постель и тут же заснул.

27

Андрюша не слышал, как бушевала гроза. Он проснулся от тишины, слагавшейся из ровного и густого шума дождя, который был постоянен и потому неслышен.

Андрюша вскинулся, вскочил в полной темноте с кровати, выбежал в сени. Ему показалось, что дом опустел, что все покинули его.

Но в щель под дверью в теплую половину пробивался свет.

Андрюша распахнул дверь, щурясь заспанными глазами. На ходиках было половина второго. Вениамин спал. Он был пятнист – черное с красным. Дышал часто, ворочался, сучил во сне руками. Возле кровати на стуле дремала Элла.

– Что случилось? – прошептал отчаянно Андрюша, злой на весь свет, оскорбленный предательством близких, а еще более предательством собственного тела, которое потратило на сон четыре часа. – Почему никто не думает о Вениамине?

– Ах, – вздрогнула Элла, – ты проснулся?

– Каждая минута на счету, – сказал Андрюша.

– Причешись, – сказала Элла, – ты дико выглядишь. Мы тебя не будили, ждали, что пройдет дождь.

Вениамин забормотал во сне. Вошла Ангелина со сложенным мокрым полотенцем, положила на лоб Вене.

– Какая температура? – спросил шепотом Андрюша.

– Сорок, – сказала Элла.

– Эдуард приходил? Что говорит?

– Нет, пропал куда-то, – сказала Элла. – Он тоже устал.

– У вас есть сапоги? – спросил Андрюша.

– Погоди… – Ангелина принесла резиновые сапоги и брезентовый плащ. – Впору будет? – спросила она.

– Впору, – сказал Андрюша, переобуваясь. – Ну я пошел.

– Иди, – сказала Элла, – только будь осторожен.

Андрюша пересек двор, скрипнула калитка. Почему-то ему показалось, что ливень на улице сильней, чем во дворе. Струи дождя сразу нашли путь за ворот, и плащ отяжелел. «Как я дойду до Красного? – подумал Андрюша. – Тридцать пять километров лесом. Пять километров в час… Семь часов. Главное, не терять темпа».

Он огляделся. Было темно так, что глаза с трудом, лишь по тусклому блеску луж находили дорогу. Небо было затянуто тучами. Силуэты домов и заборов угадывались лишь потому, что были темнее окружающей темноты. Дождь сыпал мельче, но густо и занудно. Собаки молчали, все в деревне молчало.

И сквозь этот бесконечный молчаливый шорох дождя до Андрюши донесся крик, приглушенный, еле слышный, и были в этом крике отчаяние, одиночество и безнадежность. Андрюша побежал, скользя по лужам, к площади. Крик заглох. Андрюша остановился, и ему стало страшно, страшно посреди деревни, и сознание этого заставило его содрогнуться от мысли, как он будет идти по тайге.

Крик возник вновь и вновь оборвался.

Андрюша упал, но он уже так промок, что это не имело значения. Плащ налился свинцовой тяжестью, и все было как в кошмаре, и хотелось открыть глаза, чтобы увидеть хоть какой-нибудь свет.

– Помогите! – донеслось сквозь дождь и оборвалось вновь.

– Иду, – сказал Андрюша, и голос его оказался тих, сорвался, не хватило воздуха.

И вдруг крик раздался снова совсем рядом.

Глаза ли привыкли, или в тучах был просвет, но Андрюша вдруг догадался, что стоит возле погреба, куда заточили Василия. И его взяла злость – оказывается, бежал на помощь негодяю.