Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.4

Он был в возбужденном, нетерпеливом состоянии, как человек, решившийся на рискованный поступок и теперь осознавший, что пути назад нет.

Люся видела, как он смотрел на гладкую поверхность кулисы, и понимала, что именно там, в том месте была дверь в ее мир.

– Тогда поехали, – сказал Кюхельбекер, – нас ждут. Зачем нам стоять в этом месте?

Он первым пошел по коридору. Затем доктор, поддерживая за локоть Люську. Веня замыкал шествие, он шагал сразу за коляской, которую толкала Соня Рабинова.

Люся была готова к тому, что идти придется долго, но тут Кюхельбекер толкнул небольшую дверь – оказывается, она вела на хозяйственный двор театра, где стояли прислоненные к забору старые декорации и подрамники для них.

Во дворе их ждала телега, запряженная двумя велосипедистами.

Веня отпрянул при виде этого экипажа, но Люся кивнула велосипедистам. Может, это другие «кони», но все равно ей они знакомы.

– Здравствуй, – откликнулся один из велосипедистов.

– Всех нам не свезти, – сказал другой.

– Я здесь остаюсь, – сказала Соня.

– Я оставлю с тобой одного самокатчика, – сказал Кюхельбекер.

– Не надо, кто меня тронет?.. Нас здесь все боятся.

Доктор помог Люсе влезть на телегу. Впереди был облучок, на него сел Кюхельбекер и рядом с ним Веня Малкин.

– А почему же он тут? – спросила тихонько Люся у доктора, когда телега тронулась. – Сегодня же не Новый год.

– Так же, как многие, – загадочно ответил доктор. – Ты не привезла мне паровозик? Или вагон?

– Леонид Моисеевич, я же не знала, что меня сюда утащут.

– Ну да, конечно же, конечно же. Как я мог... Прости, девочка, это так жестоко! Если бы ты знала, как я их отговаривал! И императора Павла в том числе. Он ведь в принципе незлой человек, но тут уперся – она, говорит, моя последняя любовь. Я ему говорю – зачем же ее губить? А он говорит... – Леонид Моисеевич откашлялся смущенно и закончил: – Он говорит, что мы всегда убиваем тех, кого любим, якобы об этом написал Оскар Уайльд.

– Откуда ему знать Оскара Уайльда? – буркнула Люся.

– Ах, он много читает, ему из библиотек приносят. У нас здесь много книг, больше чем нужно. А кто читает? Ну я – специальную литературу, стараюсь следить за новинками в кардиологии, ветераны читают партийную литературу. Император читает про любовь... И кто же еще? Ах да, конечно, Соня Рабинова. Ну, она серьезную литературу... Она даже пишет. Когда обживешься у нас, я думаю, что ты с ней подружишься.

Люся сомневалась в том, что подружится здесь с кем бы то ни было.

Она слушала доктора вполуха и думала: «Ведь мы один раз отсюда с Егором ушли. Значит, я уйду снова. Только надо будет попросить Соню Рабинову. Она же знает, у нее есть индикатор».

– Что ты сказала? – спросил доктор.

– Этот... молодой человек... который в кресле – он индикатор, да?

– Индикатор чего?

– Он чувствует, когда открывается переход?

– Знаешь, я никогда туда не хожу. Это для меня неприятное место. К тому же туда ходить строго запрещено. Первое время я просил – может, мне привезут паровоз и вагончики. Но никто обо мне не вспоминает.

– В следующий раз обязательно привезу, – сказала Люся.

– Боюсь, что следующего раза не будет, – сказал доктор.

– В прошлый раз вы тоже так говорили.

– Да, разумеется... Но в прошлый раз тебя отпустили на время.

– На время?

Люся заглянула доктору в глаза. Глаза были живые, черные, блестящие.

– Неужели ты до сих пор не догадалась?

– О чем?

– Ну, вернись к ситуации того времени! Ты понравилась императору. Ты, маленькая девочка. И он хочет полюбить тебя, когда ты созреешь для его любви.

Слова были неприятные, какие-то агрономические – созреешь, сорвут.

– Не догадалась, пускай остается в неведении, – сказал Кюхельбекер с облучка.

– Пускай говорит, – возразил Веня Малкин, обернувшись и словно впервые увидев Люсю.

Конечно же, она видела его только на экране телевизора, он был напудренным и подкрашенным. И казалось, он сейчас нежно возьмет тебя за руку своими тонкими пальцами и, в своем странном костюме Пьеро с генеральскими эполетами, увлечет тебя в душистый весенний цветущий сад.

А сейчас было видно, что у него серая, нездоровая кожа и опухшие веки – он был куда больше похож на старожилов этого мира, чем на земного певца.

Люся глядела на певца, и в голове двигались мысли.

Господи, вдруг поняла она, ну как же можно было не подумать об этом с самого начала! Ну зачем было ее возвращать домой? Из милости? Из озорства? Чтобы паровозики привезти? Они ведь и не скрывали, они думали, что она понимает. Ну ладно, ей было двенадцать. А теперь-то могла сообразить. И Егору пора было сообразить!

– Если бы они оставили меня здесь, – произнесла Люся, – то я бы никогда не выросла...

– Тебя как рассаду, – сказал Кюхельбекер, – высадили на плодородную грядку. Чтобы собрать урожай, когда ты поспеешь.

«Какой ужас!» – сказали тонкие брови Люси и поднялись полукружьями к волосам.

– Ты в самом деле не догадалась?

– И за мной всегда следили? – спросила Люся.

– Первые годы тебя не трогали, тебе давали расти, а год назад наш друг Малкин получил приказ готовить твое возвращение домой.

– Домой?

– Да, в свой дворец. – Кюхельбекер рассмеялся густым и гулким, как ночной театральный зал, голосом.

Телега выехала на Воробьевское шоссе. Дорога пошла вниз, и стала видна река. Там внизу – бытовка, где она провела первые часы на этой земле.

– Мне нельзя приказать, – сказал Веня Малкин. – Я мог бы всю вашу империю с потрохами купить.

– И не купил, – заметил Кюхельбекер.

– А как Пыркин? – спросила Люся. Чтоб отвлечься. Она же как Веня Малкин. Ею манипулировали, ее пасли, ее держали в теплице – у них всюду свои руки, свои агенты. Если бы догадаться, что не они убежали, а их с Егором отправили наверх, она бы давно уехала из Москвы без следов, найди ее у тетки под Курском – бог с ним, с техникумом, – ищите меня!