Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.7

Летом 1917 года Успенский и его группа были заняты раскопками в храме Святого Евгения, которого Успенский полагал патроном Трапезунда. Профессор мечтал отыскать в храме погребение самого святого, считая, что такая удача оставила бы куда больший след в науке, чем гробницы греко-грузинских императоров.

Авдеев занялся дворцом Комнинов, питая тайную надежду отыскать библиотеку императоров, о которой много говорили средневековые летописцы. Везде по цитадели были видны следы начатых и оставленных вскоре раскопок Успенского. Ямы затянуло грязью и засыпало пылью, а кое-где их сровняли солдаты, так как траншеи и ямы мешали интендантам, что заняли цитадель своими складами, депо и мастерскими, а в пригодных для жилья строениях оборудовали конторы.

Неудивительно, что к новому нашествию археологов хозяева цитадели отнеслись отрицательно, и тут авторитет подполковника Метелкина был не столь велик, как среди жуликов и контрабандистов. Так что мадам Авдеевой пришлось пустить в ход все свое тяжеловесное обаяние, а Авдееву – московский гонор, чтобы интенданты смилостивились над непонятными им существами. Археологи привели с собой в цитадель греческих землекопов, чем генерал-майор Ломейко, комендант Трапезунда, был недоволен. Авдеев предложил использовать в качестве рабочих русских солдат и платить им за это, но эта идея вызвала у Ломейко возражения.

– Господин профессор, – сказал он, – наша держава находится в состоянии тяжелой войны. Я не знаю и знать не хочу, почему ваши спутники не держат в руках винтовку… – Тут генерал сделал паузу, надеясь, может быть, что Авдеев со своими сотрудниками изъявит желание пойти на фронт добровольцами, но ответа не дождался и закончил свою мысль так: – Но мои солдаты, все до единого, нужны на своих боевых постах.

Генерал Ломейко был стар, бугрист и неуверен в движениях. Он сам уже не воровал и не мог контролировать подчиненных, поэтому был им удобен и даже любим.

В конце концов все, разумеется, уладилось: греческие землекопы начали лениво махать лопатами и кирками, а среди населения города распространилась уверенность в том, что горластый профессор из Москвы ищет сокровища императора, потому что купил секретную карту.

Рабочих у Андрея было всего трое, они проявляли рвение лишь первые два часа, по холодку, но как только воздух прогревался, укладывали инструменты на землю и шли пить кофе, и ничто не могло заставить их вернуться раньше трех часов пополудни.

Андрей, впрочем, и не возражал против ухода рабочих. Он оставался один в тишине и мог не спеша рассмотреть углубившуюся траншею, проверить, не вылезает ли из ее серой стены наконечник стрелы или обломок сосуда, разобрать кучу породы – тяжелой, перемешанной с камнями, и выудить из нее все интересное – работы как раз хватало до обеда. Потом он спускался вниз, в небольшую кофейню. Там уже наладились какие-то знакомства, и Андрей с улыбкой отвечал на дежурные вопросы, нашел ли господин доктор свой клад? Попытки его объяснить даже наиболее интеллигентным офицерам, что его интересует не клад, а само знание, вызывали усмешки.

Порой к нему подсаживался тот или иной старожил и объяснял, что Андрей ищет клад неправильно, и даже находились люди, готовые за долю в находке нарисовать план, где нужно искать.

Нижний этаж башни был завален спекшейся смесью земли и камней – когда-то сверху рухнула кровля, потом перекрытие второго этажа, а через пролом в стене и набралось за столетия немало земли и пыли. И все это было сцементировано так, что впору взрывать. Так что землекопы вгрызались в завал медленно и за три недели прошли чуть больше аршина.

Находки также были не очень интересны, потому что истинный пол церкви находился на неизвестной глубине под завалом, пройти который еще предстояло. И все же по мере того, как продвигалась работа, все чаще встречались наконечники стрел и обломки оружия, даже каменные ядра от катапульт – следы осад и сражений у цитадели; на стене, очищенной от породы, проявился верх фрески, относившейся к первому этажу церкви, – там были видны летящие серафимы и облака.

Башня защищала от солнца и порывов яростного горячего ветра, скатывавшегося с гор. Особой осторожности работы пока не требовали – Андрей и не ждал находок, а греки, будучи христианами и в святом месте, копали осторожно.

В июне началось генеральное наступление на всех фронтах – отчаянная авантюра Временного правительства. Разумеется, готовилось оно и в Трапезунде, вернее, на позициях к югу и западу от него, видных в пролом башенной стены. Там, за холмом Митры, на месте святилища римского времени иногда вспыхивали белые облачка – шла артиллерийская дуэль с турецкими батареями.

В городе было оживление – все время приплывали подкрепления, но снабжение их было из рук вон плохим, и настроение солдат тоже оставляло желать лучшего.

Запоздалые газеты приносили из России тревожные слухи: в стране шла грызня – ссорились политики, все твердили, что необходимо немедленно вытащить Россию из пропасти, в которой она находилась, пора наконец прекратить говорильню, иначе найдутся антинародные силы, которые будут действовать именно от имени народа. Они придут к власти, и тогда будет плохо всем, в первую очередь самому народу, не говоря уже о состоятельных классах общества. Если мы не хотим анархии, необходимо взяться за дело.

Поручик Митин иногда приходил к Андрею в башню на раскопки. Андрей устраивал перекур и усаживался рядом с ним в проломе башни. Они глядели в сторону гор, на святилище Митры, где изредка поднимались белые ватные разрывы. Поручик желал, чтобы наступление провалилось, чтобы Россия заключила сепаратный мир с Германией, потому что, если этого не сделать, будет следующая вспышка революции, когда поднимутся все темные рабские массы России и сметут все, что посмеет встать на пути. Андрей не соглашался с новым приятелем, потому что полагал, что в России есть немало здоровых демократических сил, которые еще не сказали последнего слова.

– Вы не знаете русского народа! – горячился Андрей, которому в те моменты казалось, что он разделяет мысли и чаяния русского народа, – он вспоминал лица встретившихся ему на жизненном пути добрых солдат или мастеровых, вспомнил и Глашу, и Марию Павловну, потому что они тоже были представительницами русского народа. – Наш народ переболеет болезнью роста. Да, это нелегкая болезнь, но ростки справедливости, побеги демократии, живущие в русской крестьянской общине, – все это дает нам надежды…